В России ощущалась неопределенность в вопросе о том, каковы же планы по преемственности власти, но теперь все ясно: никакая преемственность и не планировалась.
После того, как 24 сентября премьер-министр Владимир Путин заявил, что собирается вернуться на пост президента, по российским вебсайтам широко разошлась одна забавная шутка, весьма характерная для свойственной этой стране смеси отчаянности и насмешливости. Это пародия на Путина, который, учитывая, что ему сейчас 58 лет, останется у власти и в семьдесят; вот семидесятилетний Путин, с глубоко запавшими светлыми глазами с характерным пронизывающим взглядом; восьмидесятилетний – на покрытой старческими пятнами голове осталось всего несколько последних волосков; девяностолетний – обтянутый кожей череп, запавшие щеки и вставные зубы.
Безусловно, россияне привыкли, что ими правят старики. Все, кто жил в восьмидесятых годах прошлого века, помнят упорную борьбу коммунистической партии со смертью («гонки на лафетах»), когда кресло Генерального секретаря переходило от одного едва живого, немощного персонажа к другому. Политические прогнозы вращались вокруг признаков надвигающейся смерти – шаркающая походка Брежнева, бледность Андропова, одышка Черненко – потому что только смерть способна была расчистить путь для проведения необходимых реформ.
Решение Путина в будущем году вернуться в кресло президента, которое он сможет занимать в течение двух сроков подряд, до 2024 года, представляется ныне таким же бессрочным правлением. Хотя большинство жителей России понимают, что Путин продолжал руководить страной и после того, как в 2008 году оставил пост президента, последние годы были полны темного смятения о том, каковы же планы по преемственности власти. Теперь наступила полная ясность: никакая преемственность и не планировалась.
Было бы несправедливо сравнивать нынешнюю ситуацию с геронтократией в последние годы советского периода, когда существовало Политбюро, узкий круг консервативных чиновников, в чью компетенцию входил и подбор следующего руководителя. Несравнима она и с монархией, скованной по рукам и ногам довольно запутанными, но практически вечными правилами.
В России, как мы хорошо поняли на прошлых выходных, выбор сосредоточен в руках одного человека, который проснулся как-то утром, и решил, что не может никому другому доверить выполнение этой работы. (Хотя Путин заявил стране, что договоренность о перестановках в руководстве существовала на протяжении «уже несколько лет», взволнованная реакция его ценного помощника, министра Финансов Алексей Кудрина, публично отказавшегося от своей должности на подобных условиях, свидетельствует о том, что это было в гораздо большей степени импровизацией, чем нас уверяют). Если и можно с чем-то сравнить такую форму правления, то разве что с центрально-азиатскими диктаторскими режимами, где стареющие лидеры пытаются сейчас организовать династическую преемственность.
Остается открытым вопрос, примут ли россияне эту модель. Популярность Путина настолько велика, что он почти наверняка победит в ходе свободных и честных выборов, и неудивительно – бюджетное финансирование настолько сильно возросло, что пенсии с 2008 года реально увеличились на 41%, отмечает Дэниэл Трейсман (Daniel Treisman), политолог из Калифорнийского университета, изучавший влияние показателей экономического роста на длительность периода правления руководителей.
В авторитарном стиле правления Путина, как и его коллег из Белоруссии, Казахстана, Узбекистана, Туркменистана и Азербайджана, присутствует глубокая внутренняя логика. В большинстве этих стран политическая борьба выглядит больше похожей на боевые действия. Политические соперники изображают друг друга злодеями, продающими страну ее врагам. Принято считать, что лишь высоко централизованная власть может справиться с управлением сложной системой, типа беспорядочного волнения в закрытой бухте. Такого рода власть оказывается сосредоточена не в руках партии и не у военной хунты, но в руках одного человека.
Впрочем, схема, хорошо работающая в Казахстане, может быть, и не пройдет в Москве, и г-н Трейсман, например, сомневается, что Путин может оставаться у власти до 2024 года, не рискуя привести страну к политическому кризису.
Нынешнее население России, до 40% которого активно пользуются интернетом, становится все труднее контролировать, притом, что доходы от продажи ископаемого топлива сокращаются. Еще до этого заявления российские власти проявили столь явную обеспокоенность восстаниями по типу арабской весны, что даже предложили проект конвенции ООН, требующей, чтобы страны ограничили использование интернета для «ведения психологических кампаний против населения государства с целью дестабилизации общества».
«Их не заботит вопрос преемственности власти – их заботит площадь Тахрир», - заявил Стивен Сестанович, (Stephen Sestanovich) на заседании Совета по международным отношениям.
Возвращение Путина означает, что в течение следующих шести лет, «если вы собираетесь иметь нового руководителя, то ожидайте, что придется пройти через разрыв политической непрерывности, - утверждает Сестанович. – В этом смысле, то, что сделал Путин, представляет значительно больший риск, чем он думает».
Если припомнить, какие фигуры он выписывал в водолазном костюме этим летом, Путин вряд ли переживает значительное ухудшение своего физического состояния, и россияне, похоже, не склонны выходить на улицы с требованиями политических изменений. Более всего пострадавшая при правлении Путина группа населения, образованная элита, столь цинично относится к правительству, что трудно представить себе, что они не ограничатся тем, что немного поворчат и закажут столик в симпатичном ресторанчике.
Тем не менее, шесть с половиной долгих лет отделяют нас от того момента, когда у российского народа снова спросят его мнение. Путин, возможно, помог бы себе, если бы запланировал возможность своего ухода уже теперь, хотя бы только для того, чтобы дать понять, что не станет новым Брежневым, к концу своего правления уже неспособным даже внятно произносить слова.
Ответственность за это ляжет непосредственно на его плечи. Он унаследовал механизм обеспечения мирной передачи власти – выборы. Однако избирателям уже пришлось участвовать в стольких абсурдистских играх в советском стиле, что они уже практически не смотрят на выборы как на механизм осуществления своих чаяний.
Может быть, уже пора возвращаться к Политбюро?
Эллен Барри – руководитель московского бюро New York Times.
Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
Последние месяцы в России ощущалась неопределенность по поводу преемственности власти, но теперь все ясно: никакая преемственность и не планировалась. Может быть, уже пора возвращаться к Политбюро?
