На прошлой неделе в Варшаве прошел саммит «Восточного партнерства». Мероприятие получилось помпезное, все торжественные слова прозвучали. Пожалуй, больше всего комментаторов удивила крайне спокойная, если не умеренно позитивная, реакция Москвы – в МИДе даже не исключили возможностей взаимодействия. На фоне страстей, которые кипели вокруг «Восточного партнерства» 2-3 года назад, когда Россия резко возражала против экспансии Евросоюза, сегодняшнее умиротворение удивительно. Что произошло?
Инициатива «Восточного партнерства», выдвинутая Польшей и Швецией в 2008 году, должна была стать символом дальнейшего движения западной части постсоветского пространства (Южный Кавказ, Украина, Белоруссия, Молдавия) в направлении «европейского выбора». Было это весной, еще до российско-грузинской войны, но ощущение острой конкуренции за постсоветское пространство висело в воздухе. России только что удалось отбить план действий по членству в НАТО для Украины и Грузии, и «Восточное партнерство» задумывалось как своего рода «утешительный приз». Официально европейские политики и чиновники всегда гневно отвергали предположения о том, что данный институт направлен на ослабление роли России, но ни малейших сомнений в этом не было ни у кого. Чем и была обусловлена негативная реакция Москвы.
Нынешняя расслабленность России – осознание того факта, что из достаточно масштабного европейского начинания ничего не вышло. Пожалуй, это серьезнее, чем аббревиатура ГУАМ, которой многие размахивали как антироссийским пугалом в конце 1990-х – начале 2000-х. Все-таки ЕС – организация инерционная, и однажды запущенные проекты там существуют годами и десятилетиями, пусть и исключительно виртуально. (Впрочем, ГУАМ формально тоже никто не отменял.) Но наполнения в «Восточном партнерстве» нет, и в обозримой перспективе не будет. Европейцам сейчас явно не до того.
С момента, когда «партнерство» принимали, ситуация в Европе изменилась кардинально. И дело не только в долговом кризисе Греции и ряда южно-европейских стран, хотя само по себе это, естественно, значительно сокращает готовность выделять серьезные средства. И даже не в «арабской весне», последствия которой для ЕС могут быть столь масштабны, что имеющиеся ресурсы целесообразно выделять не на «восточное», а на «южное» партнерство. Главное – Европейский союз стоит на пороге фундаментальных перемен. Не косметического ремонта, а перепланировки, которая может затронуть сами принципы интеграции, какой мы ее знали предшествующие десятилетия.
Вероятнее всего, единая Европа, сохранившись формально, будет фрагментироваться на разные категории государств. Ядро, сплотившееся вокруг Германии (состав пока не вполне ясен), займется спасением евро и попытками избежать экономического обвала. А остальные составят более или менее отдаленные от ядра орбиты с другими правами и возможностями. Перед Центральной и Восточной Европой, которая присоединилась к ЕС в прошлом десятилетии и рассчитывала, тем самым, завершить свой исторический дрейф к берегам стабильности и процветания, может наступить время новой неопределенности. И тем более неясной ситуация становится для стран западной части СНГ, которые на протяжении многих лет строили свою политику на презумпции европейского вектора. Членства в ЕС ни Киеву, ни Кишиневу, ни Минску, не говоря уже о столицах Южного Кавказа, никто никогда не предлагал, но по умолчанию считалось, что это является отдаленной целью, а пока надо трансформироваться, чтобы соответствовать европейским критериям. С европейской трансформацией, правда, получалось с переменным успехом, но путеводная звезда светила, определяя фарватер.
Не очень понятно, что будет с политикой этих стран в случае, если эта звезда погаснет, то есть перспектива членства в ЕС не существует даже в долгосрочной перспективе. Справедливости ради надо сказать, что фрагментация Евросоюза может открыть и возможности для Украины или Молдавии – чем более рыхлый и аморфный союз, тем проще принимать в него новых членов. Но скорее вопрос о расширении вообще уйдет с повестки дня, ведь преобразование единой Европы – слишком сложный и мучительный процесс, чтобы отвлекаться на побочные задачи. Максимум – имитационные проекты вроде того же «Восточного партнерства».
В этой ситуации возникает вопрос о том, существует ли для этих стран альтернатива, например, с российской стороны. Проблема Москвы всегда заключалась в том, что, крайне болезненно воспринимая активность ЕС и НАТО, она с трудом была в состоянии сформулировать какие-то встречные предложения. Институты, которые создавала или поддерживала Россия до относительно недавнего времени, тоже носили чисто имитационный характер. Просто чтобы показать, что и у нее есть группа союзников и соответствующих структур. Но как только Москва пыталась сделать какие-то реальные шаги по интеграции, они наталкивались на упорное сопротивление даже таких формально тесных партнеров, как Минск.
Сегодня Россия определила свои приоритеты – это ОДКБ в сфере политики и безопасности и Таможенный союз с перспективой превращения в Единое экономическое пространство в экономике. С 2009-2010 года принимаются меры для того, чтобы превратить эти два объединения в реальные интеграционные единицы с правами и обязанностями. Идет с большим скрипом, но пока Москва не собирается отступать. С учетом более чем непонятного положения в Евросоюзе шансы на реализацию этих идей повышаются, хотя самой России еще только предстоит научиться их использовать.
Кремль по инерции обвиняют в имперских амбициях, однако на деле подход быстро меняется. Абстрактные идеи российского доминирования или «сферы привилегированных интересов» уступают место трезвому расчету – что выгодно, а что нет. Индикатором изменений станут, как всегда, отношения с Украиной, традиционно перенасыщенные эмоциями и историческими реминисценциями. Допустим, оба обходных проекта – Северный и Южный поток – будут построены, и соответственно зависимость от Киева резко снизится. Возникнет вопрос: а действительно ли Украина настолько ценна для России, как это всегда считалось? И ответ на него станет флюгером, который покажет, куда дальше будут развиваться Россия и ее соседи.