Репортаж 1938 года из Праги

Американский журналист Винсент Шиэн (Vincent Sheean) был в Чехословакии в самый темный период 1938 года. Он был в Праге, когда шли переговоры об оккупации пограничных территорий немцами, он писал о мобилизации, Мюнхенском соглашении и триумфальном приезде Гитлера в Судеты. Вот его репортаж, сделанный в то время.    

***

Часть первая. Читайте вторую часть репортажа.

В пять часов вечера в среду 21-го сентября 1938 года громкоговорители на пражских улицах сообщали людям, что правительство Чехословакии под давлением Великобритании и Франции согласилось на изменение государственных границ, одобренное на встрече с Гитлером в Берхтесгадене премьер-министром Великобритании Невиллом Чемберленом.

И хотя условия были не настолько губительными, как те, которые Чехословакию заставили принять в Мюнхене, они все равно были достаточно страшными: Чехословакия должна была уступить Германии территорию, где жило больше половины немецкого населения. Эта территория, закрашенная на карте Гитлера, разорвала все транспортные пути и пояса укрепления, разрушила естественные границы, оторвала важные шахты и предприятия тяжелой промышленности и отдала обрубленное чехословацкое государство на произвол нацизма.

Инстинкт людей

Весь день я провел в Судетах и вернулся в Прагу вскоре после того, как громкоговорители принесли эту новость. На улицах в центре города было полно народу. Я видел судорожно рыдающих женщин, молчаливых мужчин с застывшим выражением на окаменевших лицах, парней, которые стояли группками и пели. На нашу машину, отмеченную буквами GB, с насмешкой несколько раз крикнули «Чемберлен». Слово, которое в немецких районах произносилось с такой любовью, в Праге имело совсем другое значение.

Движение на Вацлавской площади было остановлено: толпы людей выросли настолько, что теперь они заполняли все пространство. Застрявшие трамваи торчали из толпы, как островки, а людей было столько, что полиция без применения силы не смогла бы их разогнать. И нельзя было заметить ничего, что бы говорило о том, что это какой-то организованный митинг: никаких флагов, никаких шествий, никаких призывов собраться. Все это будет позже. А тогда у меня создалось впечатление, что население Праги в своей боли не придумало ничего лучше, как вылиться на улицы. Это была настолько убийственная рана, что эти потрясенные люди сразу даже не поняли, что это. Они бесцельно ходили туда-сюда, почти никто не разговаривал. И хотя я еще не знал, что произошло, можно было легко догадаться. Я за свою жизнь еще не видел столько собравшихся людей, подавленных такой глубокой болью. Но позже снова появилась надежда, и снова было разочарование, но в эту среду инстинкт людей угадал всю трагедию и скорбел о гибели государства.

В отеле я узнал, что произошло. Коллегу, она была англичанкой, я нашел в слезах. Это были слезы сочувствия и позора. Так, как она, должны были страдать все англичане и французы, которые в тот вечер были в Праге. Именно в этот вечер глава французской миссии в Чехословакии генерал Фоше (Faucher) вернул Франции свои воинские награды и вступил в чешскую армию. Большинство моих английских коллег журналистов негодовали от такого позора. Три разных английских корреспондента в тот вечер с горечью поздравили меня, что я американец; и хотя в 1938 году совесть Америки не была совсем чистой, я знал, что они этим хотели сказать. Трусливое, предательское и ненужное жертвование Чехословакией по прихоти Гитлера было окончено всего за десять дней, которые мир переживал, как целые столетия страха и напряжения. Но всю реальность происходящего мы в полной мере почувствовали в Праге вечером 21-го сентября.

Демонстрации постепенно стали приобретать организованную форму. Молодые ребята и девушки брали друг друга под руку и, распевая патриотические песни, шли процессиями. Рабочие в рабочей одежде, так, как они пришли с фабрик, через Вацлавскую площадь шли к парламенту. Примерно через час стали появляться флаги. Перед зданием парламента женщины кричали: «Мы дадим вам сыновей. Только дайте им оружие!» И так люди шли, пели и скандировали часами; людей на улицах, должно быть, было 400 – 500 тысяч, половина населения Праги. Многие из них весь тот вечер плакали. Я видел, как плакал и полицейский.

Никогда массовые демонстрации не были настолько неагрессивными и нереволюционными, тем не менее, немецкое радио и печать сообщали о «красных беспорядках в Праге». У меня в этом вопросе многолетний опыт, но ничего подобного я еще не видел. Европейские «спонтанные демонстрации» - почти всегда мероприятия высоко организованные, и их техника бывает отработана так, как техника игры на органе. Плач пражского народа в тот вечер шел от сердца.

И это продолжалось всю ночь; люди шли, пели и плакали. В три часа утра, когда я пошел спать, людей уже было меньше, но демонстрации все еще продолжались. Демонстрации были и без пятнадцати десять утра, когда я встал. Магазины и кафе были закрыты; была всеобщая забастовка; не ездили трамваи, не ездили такси.

Свое несогласие с «франко-британским планом», с расчленением и уничтожением Чехословакии, народ выразил так потому, что иначе он его выразить не мог. Когда в тот день чехословацкое правительство ушло в отставку, оно таким образом ответило явной воле граждан. В новом кабинете, который составил Бенеш (Beneš), было два генерала. Один из них, главнокомандующий армии генерал Сыровы (Syrový), стал председателем правительства.

Сумасшедший

У Чемберлена и Гитлера в четверг была новая встреча в Годесберге. Сообщения, которые приходили к нам в Прагу об этих переговорах, были очень обрывочными и противоречивыми. В пятницу утром мы знали только то, что «течение переговоров неблагоприятно». Я смог восстановить их картину только через несколько месяцев на основании британских документов. Но тогда в Праге мы знали только то, что Чемберлену Гитлер дал карту, которую он сам нарисовал, и требовал, чтобы он мог как можно скорее занять Судеты. Это требование (достаточно новое) Чемберлена невероятно возмутило и разозлило. Хотя, отправляясь в Годесберг, он явно был готов уступить Гитлеру. Но Чемберлен был в достаточной степени политиком, чтобы понять, что разрешить Германии отпраздновать свою победу еще и таким демонстративным военным смотром было все же опасно.

От служащего, у которого была постоянная телефонная связь с Лондоном, в пятницу утром я услышал, что британский премьер боится, что «Гитлер сумасшедший». В Праге царило невероятное напряжение. После этого взрыва боли последовали 24 часа неестественного напряженного затишья. То, что во главе нового чехословацкого правительства был генерал, вроде бы свидетельствовало о том, что, возможно, речь пойдет о сопротивлении.

В пятницу, 23-го сентября, в 18.45 министерство иностранных дел Чехословакии посетили британский и французский послы. В этот раз они пришли с совершенно новым приказом – чтобы Чехословакия начала мобилизацию. Этот приказ был сделан с той непрямотой, которая в тот год была характерна для поведения Британии и Франции. До этого эти две державы требовали от Чехословакии обещания, что она не будет объявлять мобилизацию; и их послы в этот раз пришли для того, чтобы сказать, что то обещание страну уже не связывает. Что Чехословакия может «предпринять все меры, которые сочтет необходимыми для своей безопасности». Бенеш созвал совет министров, и в 22.20 по радио сообщили, что правительство объявило всеобщую мобилизацию. Переговоры Чемберлена и Гитлера в Годесберге провалились. У премьера Великобритании, конечно, еще должен был быть окончательный разговор с Гитлером; и чехословацкая мобилизация была некой новой формой аргумента.

Какими бы ни были причины этого французско-британского приказа, чехи в тот вечер провели мобилизацию. Прага потом несколько дней была без какой-либо связи с миром. Международная телефонная и телеграфная связь сразу перестала работать; все прямые линии шли через Германию, Берлин и Вена могли их контролировать.

В таких условиях у нас не могло быть верного представления о том, что происходит во внешнем мире. Нашими информаторами были пражские газеты и министерство иностранных дел, но их информация была скупой и строго проверенной цензурой. Мы узнали, когда была мобилизована Франция и когда была объявлена готовность британского флота.

Но общей и подробной картины Европы во время этого кризиса нам приходилось ждать неделями. Потом, когда я узнал, меня удивило, каким страхом в те сентябрьские дни была охвачена Англия, как там отчаянно копали траншеи и придумывали планы эвакуации женщин и детей из крупных городов. Когда все это происходило, мы все были уверены, что серьезной и непосредственной угрозе бомбардировки Германии подвергается только Прага.

Слишком темная Прага

И чехи, как испанцы во время гражданской войны, судя по всему, были убеждены, что лучше умереть стоя, чем жить на коленях. После объявления мобилизации настроение населения стало другим. Люди ждали худшего и не обманывали себя. Они смотрели в глаза самому страшному с отважным спокойствием, несентиментально и без колебаний. Мужчины и молодые парни уходили на войну с чемоданчиками в руках и с улыбкой на лице. На их места в магазинах и на предприятиях сразу же приходили женщины, мобилизация прошла очень быстро и успешно.

У многих пражан еще с весны были противогазы, в те дни они появились еще у тысяч жителей. Большинство людей носили эти зловещие свертки, повесив через плечо. Девушки носили  маски вместо сумок. Регулированием движения, в основном в районе военных зданий, вместо мужчин занялись скауты и молодежь из «Сокола». Нигде никаких демонстраций, никаких собраний на улицах, никаких массовых проявлений отчаяния. Страна к такому дню была прекрасно готова и знала, что надо делать. Этот современный Давид лицом к лицу с Голиафом, бесстрашный, серьезный и решительный.

У меня создалось впечатление, что у Чехословакии было много серьезных проблем, прежде всего не было подземных укрытий. Но их не было по всей Европе (наверное, кроме Германии). Противогазы хоть и были отличной вещью, но была вероятность, что немцы вообще не будут использовать газ.

В Праге люди копали окопы, но, казалось, в основном неглубокие. Эффективность такого укрытия была очень ограниченной; оно защитит только от осколков, летящих сбоку. Надежных, проверенных укрытий, таких, как Defensa Pasiva построила в Валенсии и по всей Испании, в Праги не было. Если начнут падать бомбы, город, насчитывающий миллион жителей, будет очень уязвим.

О том, что такое настоящее убежище, у людей были самые разные представления. Маурице Хиндус (Maurice Hindus) как-то завел мою жену в «бомбонадежный подвал». Это было недалеко от отеля Ambassador, и во время налета это укрытие могло нам пригодиться. Оказалось, что хоть там и тепло и удобно, убежище находилось всего в трех метрах под землей, и в нем было полно водопроводных труб, которые во время бомбежки однозначно бы разорвались. На подобные подвалы в Праге был спрос, и, наверное, никто не сомневался в их надежности. На мой взгляд, они были не безопаснее открытых окопов.

Другое неверное убеждение, основанное на неопытности, касалось затемнения города. Затемнение было абсолютным: нигде не было видно ни одной лампочки. В нашем отеле и во всех домах в городе обычные лампочки люди заменили на темно-синие. Все фары на машинах должны были быть заклеены темно-синей бумагой. Вероятно, это была довольно мудрая мера: за исключением Германии, так делали во всей Европе. Определить расположения Праги, конечно, не составило бы никакого труда эскадрилье бомбардировщиков. С этим справились бы их приборы, а правильность решения подтвердили бы чешские зенитные установки. И хотя затемнять крупные города считается мудрым, доводить меры до крайности, как делала Прага, - абсолютно гражданская привычка.

Я не хотел выключать свет

Тогда мне надо было много ездить ночью, и на улицах у меня постоянно были проблемы с полицейскими, потому что, хоть мои фары и были более менее затемнены, полиции этого было недостаточно. Фары были настолько темными, что я даже не видел, куда я еду, что представляло гораздо более реальную опасность, чем немецкая авиация. И все равно меня бог знает сколько раз останавливали. Теория, что совершенно занятый летчик, летящий в пяти километрах над землей, мог заметить каждую зажженную сигарету, - это просто представления людей, напуганных опасностью, с которой они еще не знакомы.

Ах, эти синие ночи! Лампочки, которые вставляли во все осветительные приборы, были настолько темными, что пропускали только какую-то несчастную полутень, в которой невозможно было ни читать, ни писать. В пятницу, в субботу и в воскресенье каждый вечер Прага ждала немецкие бомбардировщики. Потом вечером в понедельник Гитлер произнес речь и дал Европе еще четыре дня, чтобы она его послушала или получила по заслугам. Но самые худшие ночи настали позже. В ту ночь, 29-го сентября, когда мы узнали о Мюнхене, я вообще не спал. Я лежал на кровати и часами смотрел на этот печально приглушенный свет – я не хотел его гасить, потому что эти затемненные лампочки означали свет, в котором теперь будет жить вся Европа. Ночи, когда мы ждали бомбардировщики, позже в воспоминаниях казались нам ночами надежды. Ведь ни один физический разгром не мог бы перевернуть основы надежды так, как их перевернул Мюнхен. После той ночи я знал, что Франция и Англия больше никогда не соберутся пойти в бой за то, что действительно достойно боя. Что, если когда-нибудь они и будут готовы к сопротивлению, то только для того, чтобы спасти свои мешки денег и свои империи, но никогда во имя какого-то принципа, имеющего общечеловеческое значение. И что этот физический разгром все же, наконец, настанет, что он будет гораздо хуже, чем мог бы быть на этой неделе. В том синем свете все это было холодной и страшной действительностью – действительностью, которую уже ни один рассвет, который был и после той ночи и был сегодня, не смог опровергнуть.

Винсент Шиэн (1899-1975) – американский журналист и писатель. В 30-е годы жил в Европе, работал для газеты Herald Tribune и синдикат North American Newspaper Alliance. Писал репортажи из походов итальянских фашистов на Рим, с гражданской войны в Испании и войны на Дальнем Востоке. Вместе с чешским оператором Александром Хакеншмидом (Alexandr Hackenschmied) работал над документальным фильмом «Кризис» (Krize), в котором описываются подъем нацизма и события в Европе 1938 года. Его репортажи из Чехолсовакии того временипосле войны были опубликованы в сборнике «Не мир, а меч» (Not Peace But A Word). Опубликовнный текст сокращен редакцией журнала Respekt.