- Где вы работаете? - спросил я по-русски сидящую со мной за одним столом даму в столовой термального курорта.
- Я уже девять лет на пенсии, - ответила она с блаженной улыбкой, и было видно, что пенсии она рада.
Санаторий в Яхимове забит, и меня посадили за стол к трем дамам из бывшего Советского Союза. О двух из них я не хочу ничего писать, чтобы меня потом не обвинили в использовании принципа коллективной вины, но моя соседка по правую руку довольно милая.
Я знаю о ней немного. Она живет в Москве, но родилась в городке Таганрог, откуда родом Антон Павлович Чехов. А теперь я еще узнаю, что она работала экономистом на каком-то заводе. То, что мы друг с другом говорим по-русски, она восприняла как данность, так что я с трудом стряхивал пыль со школьных знаний и вспоминал времена, когда мы наизусть учили статьи о русской литературе.
И вдруг мне стало мешать то, что я даже не знаю, как по-русски будет daň z přidané hodnoty (налог на добавочную стоимость). Особенно когда моя собеседница стала расспрашивать, какая из работ, которыми я занимаюсь, записана в моей трудовой книжке.
- У вас нет трудовой книжки? – она перепугалась. – Ведь вы тогда можете мошенничать!
- Не можем, - резко возразил я и осторожно добавил. - У нас для этого есть kompjútry и отделение социального обеспечения.
(Отлично – попробуйте это перевести…)
Она неодобрительно покачала головой, а я, по мере того как подбирать слова было все труднее и труднее, просто не мог сказать того, что хотел. И я стал походить на нецивилизованного дурака. По крайней мере, одна из двух других упорно молчавших соседок, та, которая носит спортивные штаны с блестками и не отвечает, когда с ней здороваешься, в эту минуту высморкалась и положила на скатерть рядом с блюдом с салатом использованный бумажный носовой платок. Меня это немного успокоило.
И хотя я учил русский язык во всех учебных заведениях своей жизни, много на этом языке я не наговорил. Впервые русский мне действительно был нужен только в конце 1990-х годов в Эстонии, где писатель Юло Туулик (Ülo Tuulik) рассказывал мне, как в старые времена в местной Академии наук вместе с коллегами он перед телевизором болел за чехословацких хоккеистов, когда они играли против русских, и как они всегда оказывались в дураках, потому что стукачи смотрели хоккей вместе с ними.
Три года назад во время краткой поездки в Москву по дороге из аэропорта я почти подружился с русским водителем благодаря разговорам о футболе, и в метро меня никто не побил, даже когда я решился прокомментировать глобальное переполнение людьми и спросил: «У вас всегда все так забито?»
И когда теперь три раза в день я мучаюсь от разговора со своей новой приятельницей, я ругаю себя, что надо было лучше учиться, и тогда можно было бы пробиться на два стола дальше - туда, где в нашей столовой начинается немецкая зона.
При этом мою соседку ничто не мучит, хоть она и не знает ни одного иностранного языка. Когда я ей, извиняясь, объяснял, что я собственно по-русски никогда не говорил, она хотела знать почему, так что мне пришлось сказать, что я лично никогда ни одного русского не знал и что для нас они, короче говоря, были оккупантами. По выражению ее лица я не понял, что она об этом думает. Выражение лица у нее все время было одинаковое.
А когда она вчера узнала, что я не ем мясо, она вдруг посередине ужина встала, подошла к столу, где лежали фрукты, и принесла мне две груши: «Вы должны, по крайней мере, есть витамины, раз уж вы вегетарианец».
Да, есть и такие минуты, когда мы друг друга вполне понимаем…
Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
Мою русскую соседку по столу ничто не мучит, хоть она и не знает ни одного иностранного языка. Когда я ей, извиняясь, объяснял, что по-русски никогда не говорил, она хотела знать почему, так что мне пришлось сказать, что я лично никогда ни одного русского не знал и что для чехов они были оккупантами. По каменному выражению ее лица я не понял, что она об этом думает.
