Лишь год назад идея строительства газопровода через Северную Корею для доставки российского газа в КНДР могла бы показаться оторванной от реальности. Северная Корея потопила южнокорейский корвет, «Чхонан», и продолжила подобные действия, убив двоих южнокорейских мирных граждан во время обстрела острова Енпхендо. Тем не менее, в последние несколько месяцев Пхеньян выразил готовность участвовать в проекте, а южнокорейский президент Ли Мен Бак недавно согласился работать в тесном контакте с российским президентом Дмитрием Медведевым над продвижением проекта. Проект, шансы которого на осуществление некогда были чрезвычайно малы, постепенно становится все более реальным. Но трубопровод по-прежнему сталкивается с препятствиями как с коммерческой, так и со стратегической точки зрения.
Еще по теме: Российско-корейский газопровод
На первый взгляд, труба имеет смысл для всех сторон-участниц обсуждения проекта. Российский Дальний Восток богат природными ресурсами, включая газ, и выход на южнокорейский рынок позволит России диверсифицировать свои маршруты экспортных поставок, перестать ориентироваться только на европейский рынок и оказать давление на Китай в их тормозящихся газовых переговорах. Для Южной Кореи, которая зависит от импорта в удовлетворении своих энергетических потребностей, трубопровод обещает обеспечить поставки природного газа потенциально по цене на 30% ниже нынешних рыночных цен. Для Северной Кореи, которая стремится искусственно поддерживать свою экономику, во многом так же, как это пытался делать Советский Союз четыре десятилетия назад, при помощи своего первого газопровода, проект представляет собой перспективу значительного притока твердой валюты за счет ежегодных транзитных платежей, которые по расчетам составят порядка ста миллионов долларов. Все, кажется, что-то да получат.
Но несмотря на то, что каждая сторона может что-то потенциально выиграть от проекта, по-прежнему сохраняется озабоченность относительно того, можно ли доверять Северной Корее в том, что она не будет использовать трубопровод как рычаг для давлению на Южную Корею посредством регулирования энергопоставок. У России уже было несколько споров с Украиной, которые обернулись прерыванием потока поставок газа в Европу, а у режима в Пхеньяне - давняя репутация непредсказуемой политической силы.
Однако политическими рисками, которые несет с собой этот проект, вероятно, можно управлять. Россия будет нести ответственность за транзитные платежи, и она дала понять, что готова структурировать контракт таким образом, чтобы она несла ответственность за доставку газа до Южной Кореи, на случай если Пхеньян вдруг захочет вмешаться в работу трубопровода. Вдобавок Южная Корея предложила, чтобы газопровод вел напрямую в Сеул, а потом уже возвращался в Пхеньян, что означает, что в таком случае Северная Корея при всем желании не сможет перерезать поставки газа так, чтобы не перекрыть этот самый газ и себе самой.
Если следствием перекрытия газопровода станет потеря доходов и газа для КНДР, но при этом это не окажет реального воздействия на Сеул, то это должно способствовать уменьшению стимулов для Пхеньяна вмешиваться в работу трубы.
Однако это не исключит перспективу вмешательства со стороны Северной Кореи в работу газопровода. КНДР продемонстрировала склонность к требованию увеличения зарплат выше того уровня, который закреплен в их контрактном соглашении по промышленному комплексу Кесон (Kaesong), и вероятно попытается использовать свой рычаг для увеличения доходов от транзитных платежей по газопроводному проекту.
Читайте также: Умиротворение очередной страны - теперь очередь КНДР
Для Южной Кореи наибольший риск представляет собой коммерческая сторона соглашения. Трубопровод потребует от Сеула подписания тридцатилетнего контракта на поставки газа из России. В долгосрочной перспективе это может оказаться совсем не той сделкой, какой кажется. Контракты России с ее европейскими партнерами подразумевают привязку цены на газ к цене на нефть. Когда цены на газ начали падать осенью 2008 года, Европа начала наблюдать 50-процентную разницу в цене между спотовой ценой и фиксированной ценой в контрактах уже с 2009 года. В условиях, когда новые технологии позволяют выводить на рынок больше газа, а также когда вырисовывается перспектива, что Соединенные Штаты могут стать крупным экспортером газа, фиксированные контрактные цены могут означать, что Южная Корея будет переплачивать за газ в течение всего срока действия контракта, если он будет основан на ценах, привязанных к цене на нефть, а не на спотовых ценах.
Однако несмотря на коммерческий риск проекта, сделка может развалиться и из-за опасений Южной Кореи, связанных с транзитными платежами в пользу КНДР. Из-за того, что Северная Корея может направить свои доходы от трубопровода на финансирование своих ядерной и ракетной программ, Сеул предложил построить газовую электростанцию и снабжать газом Северную Корею вместо того, чтобы Россия предоставляла Пхеньяну транзитные платежи. Выглядит маловероятным, чтобы Северная Корея согласилась на такое предложение. Транзитная плата - это в пять раз больше того, что Северная Корея зарабатывает на зарплатах своих граждан в промышленном комплексе Кесон. И от такого рода потока твердой валюты режим вряд ли откажется.
В отличие от того, что предполагали некоторые эксперты, трубопровод не является проектом развития для Северной Кореи. В отличие от промышленного комплекса Кесон, труба не предлагает перспективу работы в качестве платформы для большей экономический открытости и реформ в Северной Корее. Это означает, что судьба сделки будет зависеть от ее коммерческих достоинств, особенно если удастся преодолеть озабоченность, связанную с тем, что Северная Корея может направить доходы от проекта на свою программу вооружений. Задача сделать коммерческую сторону проекта достаточно жизнеспособной, чтобы она перевесила потенциальные риски в области безопасности, которые могут возникнуть в связи со строительством трубопровода - это, возможно, является самым сложным препятствием, который проекту предстоит преодолеть.
