В среду 28 марта Совет Федерации России одобрил законодательные меры по недопущению осужденных за экстремизм к работе с детьми. Это касается, прежде всего, учителей. То есть, человек, осужденный за экстремизм, не сможет стать преподавателем, скажем, в школе. С нами Андрей Демидов, сопредседатель российского профсоюза «Учитель».
RFI: Когда глядишь на этот закон со стороны, все кажется нормальным. Действительно, нормально не допускать к работе с детьми экстремиста, проповедующего терроризм или какие-то насильственные действия, сеющего межрелигиозную рознь, ненависть. Что вы как представитель профсоюза учителей, как действующий преподаватель, можете сказать об этом законе?
Андрей Демидов: Я с вами соглашусь, что сама идея этого закона благородна. А исполнение – категорически негодное. Конечно, человек, который призывает уничтожать евреев или коммунистов или, наоборот, антикоммунистов, ему, конечно, не место в педагогической сфере.
Но дело в том, что в России понятие «экстремизм» крайне расплывчатое и, возможно, это неслучайно, потому что выгодно властям. Потому что в экстремисты можно записать любого противника или просто критически настроенного по отношению к власти человека.
А во-вторых, та правоохранительная и судебная система, которая должна собирать доказательства экстремизма или решать в суде, – мы прекрасно, после дела Магнитского и других дел, знаем, как эта система работает. Поэтому мы убеждены, что сейчас, до реальной реформы правоохранительной системы, судов, без уточнения понятия «экстремизм», с привлечением лучших экспертов в этой сфере, никакие такие законы не должны были появляться.
Читайте также: Сайт "Кавказ-центр" признан в России экстремистским
- Что вы понимаете под «привлечением лучших экспертов»? Как этого достичь?
- Как минимум, надо было бы отсечь самые идиотические толкования понятия «экстремизм», которые, к сожалению, сейчас у нас имеют место и вполне серьезно рассматриваются судами. Мне известны примеры, когда людей признавали экстремистами на основании таких фраз как «Права не дают, их берут», «Долой самодержавие». Вы понимаете, что это крайняя ситуация, но понятно, что там есть еще масса, может быть, менее очевидных примеров, когда экспертное заключение, на основании которого суд принимает решение, заранее пишется под обвинительный приговор. Это отмечают не только правозащитники, но, в общем-то, все юристы, которые хотят быть юристами, а не пособниками.
- То есть, не дух закона и даже не буква волнует вас, а именно практическое применение закона теми людьми, которые должны его применять, начиная с полиции и до суда?
- Согласен, но повторю то, с чего начал: само понятие «экстремизм» сейчас у нас должно быть прописано в законе предельно четко, а оно сейчас прописано предельно расплывчато. И я предполагаю, что это не случайность, а сознательная политика.
Также по теме: Коррупция разъедает российскую образовательную систему
- Вы учитель и профсоюзный деятель в профсоюзе учителей под названием «Учитель». В вашей практике встречались ли уже случаи, когда именно по вопросам об экстремизме учителя снимались с работы?
- Хочу сказать, что закон касается не только учителей школ, там говорится вообще о педагогической деятельности. То есть, преподаватель ВУЗа, где учатся уже вполне совершеннолетние студенты, тоже подпадает под этот запрет в случае, если будет признан судом экстремистом. Или, обращаю ваше внимание, даже не обязательно, если будет обвинительный приговор, а если возбуждалось уголовное дело и не было закрыто по реабилитирующим обстоятельствам. Самого факта возбуждения уголовного дела уже, в принципе, достаточно для того, чтобы человек, как минимум, был отстранен от работы, а по практике мы знаем, что он уже будет уволен.
Пример пока я знаю только один, причем, он касается как раз преподавателя высшей школы. Где-то полтора года назад в Тюмени преподаватель местного университета Андрей Кутузов, также он активист анархистской сети «Автономное действие» был осужден за якобы найденную у него на компьютере листовку с некими экстремистскими призывами, и был уволен с работы на основании того, что администрация ВУЗа сочла такое его поведение – хотя он и отрицает, что эта листовка ему принадлежит – аморальным.
Хотя не было даже в то время обязательства отстранять людей, осужденных за экстремизм, от преподавательской работы, но, как видим, тут чиновники от образования решили перестраховаться. Пока, повторю, это единственный, известный мне, пример. Я не говорю, что их вообще нет, может быть, просто какие-то не доходят до прессы. Но хочу сказать, что, поскольку закон уже приняли, мы намерены в профсоюзе внимательно отслеживать совместно с правозащитниками его применение. Потому что, может быть, нам удастся обществу доказать, что такие законы неприемлемы, на конкретных примерах, если мы не можем доказать концептуально. Потому что общество считает, что да, конечно, идея благая, и надо было такой закон принять.
- Вы в начале нашей беседы согласились, что сама по себе идея, сформулированная в том смысле, что экстремистов не надо допускать к педагогической деятельности, действительно, является благой.
- Я с этим соглашусь. Возможно, с этим согласятся не все, в связи с тем, что это запрет на профессию. И это, действительно, очень спорная практика в принципе. Я соглашусь, в качестве компромисса, что надо каким-то образом это ограничивать, но надо очень тщательно определять это понятие и очень тщательно доказывать.
Читайте также: Рост расходов на здравоохранение и образование в России после выборов?
Хочу сказать, что сейчас планируется внесение в Госдуму законопроекта о том, чтобы ввести пожизненную дисквалификацию за «аморальный поступок». Могу сказать по практике, что человек, который иногда выходит на какие-то митинги несогласованные, если власти хотят запретить, они берут этих активистов, участников и объявляют, что они либо ругались матом, либо переходили в неположенном месте. И на самом деле это ругательство матом, которое якобы слышали два человека в погонах и написали об этом рапорт, – это уже есть «аморальный поступок», преступление против общественной морали, за который человека теперь можно будет отстранить на всю жизнь от любимого дела, от педагогической работы.
- Действительно, такие обвинения раздаются в адрес гражданских активистов, по большей части, в российской глубинке. В Москве и Санкт-Петербурге это реже, потому что там – постоянное присутствие средств массовой информации. По крайней мере, совсем недавно в Нижнем Новгороде ряд активистов были обвинены именно в этом, хотя они выступали за честные выборы.
- Как мне представляется, эта волна, которая сейчас началась – этот закон, который принят, тот закон, о котором я упоминал, который еще больше расширяет это репрессивное пространство, связана с тем, что власть реагирует на гражданское движение, которое возникло после парламентских выборов перед президентскими. И очень важно удержать под контролем хотя бы ту массу бюджетников – работников школ, больниц и проч., - которых она привыкла считать своей опорой.
Поэтому любые попытки внести «крамолу», что-то критиковать, организовывать те же профсоюзы, например, воспринимаются как экстремизм со всеми вытекающими теперь последствиями. То есть, людей будет беспощадно вычищать из этой среды. Задача понятна: стараются обеспечить любыми способами лояльность этой массы, которая, в том числе, в избирательных комиссиях сидит, потом фальсифицирует результаты. Но я думаю, что эрозия такого покорного единства будет продолжаться, и профсоюзы будут расти, и политическое самосознание, мне кажется, тоже будет усиливаться.
