Мальчик на велосипеде

За последние пару дней меня много раз спрашивали люди со всех концов света, как же мне удалось сделать кадр с мальчиком на детском велосипеде с дополнительными колесами, стоящим перед штурмовым отрядом российской полиции. Ответ простой: это абсолютная случайность. Куда сложнее объяснить эту картинку в контексте происходящего в России за последние несколько дней.

В воскресенье 6 мая примерно 70 тысяч москвичей – плюс тех, кто приехал из других регионов России – вышли на мирный протест против инаугурации Владимира Путина на третий президентский срок, которая должна была состояться на следующий день. Они прошли по широкому проспекту с забавными плакатами в руках, скандируя «Россия без Путина». Они дошли до Болотной площади, места двух беспрецедентно массовых антикремлевских демонстраций, прошедших прошлой зимой. Но полиция, вроде бы нарушив соглашение с организаторами протеста, выстроилась таким образом, чтобы максимально затруднить попадание на площадь, а потом отключила подачу электроэнергии на сцену. Началась сидячая забастовка, кто-то кого-то толкнул, и очень быстро все скатилось в отчаянную потасовку. Демонстранты швыряли бутылки  и куски цемента, полиция отвечала слезоточивым газом. Туда-сюда летали дымовые гранаты. Полицейские из спецотрядов – в народе прозванные «космонавтами» за их круглые блестящие шлемы – выстроились буквой V, врубились в толпу демонстрантов и начали вытаскивать оттуда и избивать молодых людей. В этот день аресту подверглись не меньше четырех сотен человек, и как минимум сотне из них вручили повестки в военкомат.

Я наблюдала за этим почти три часа, периодически попадала в страшную давку, а как—то раз мне по ноге попал обломок цемента. Я видела, как полицейские в штатском записывают происходящее на видео. Я видела, как полицейские штурмовики подбегают к перепуганным прохожим – женщинам и мужчинам среднего возраста, которые пришли на демонстрацию, но на массовые беспорядки не подписывались – стаскивали их с заграждений и выталкивали их в бушующую толпу. «Я не хочу туда!», кричала одна женщина. «Мне страшно!». Я видела, как люди падают в обморок, задыхаются и кашляют от слезоточивого газа, а мне самой пришлось прикрыть рот и нос собственным свитером. Очень страшного вида разъяренные молодые люди, то ли анархисты, то ли националисты или провокаторы, ничем не напоминавшие основную массу демонстрантов из среднего класса, бросались в драку. Я видела, как кто-то надел шлем полицейского на древко красного флага, а еще четыре шлема качались на волнах реки за нашими спинами. Я видела, как крепкий полицейский, пошатываясь, отходил в сторону от очередной потасовки, а по его лицу струилась ярко-красная кровь. Я видела пятна крови на асфальте, видела, как переворачивались желтые туалетные кабинки, их содержимое вытекало наружу, а сами кабинки превращались в баррикады. Я видела ряд за рядом бойцов внутренних войск, преграждавших мост на пути к Кремлю, будто Москва готовилась к иноземному вторжению. Я видела, как два ряда полицейских штурмовиков наваливались на демонстрантов с двух сторон, и я видела панику на лицах людей вокруг меня.

Я пыталась кое-как снимать все это на свой айфон и загружать в Twitter, что в подобных ситуациях особенно удобно: у тебя в руках одновременно и блокнот, и новостная лента. Потом меня, как и остальных, выдавили с площади. Меня трясло, ноги подкашивались, к тому же я почему-то сильно проголодалась, и мы с приятелем отправились в поисках места, где можно было бы перекусить и отдышаться. Мы пошли к мосту через канал, где собиралась очередная группа демонстрантов. Все были перевозбуждены и явно не собирались по домам.

Тут-то я и сделала тот самый кадр. На мосту стоял штурмовой отряд полиции, преграждая еще один подход к Кремлю. Перед ними стояла юная брюнетка в коротком красном платье и туфлях на высокой платформе. Она размахивала оранжевым флагом оппозиционного движения «Солидарность» и, судя по выражению ее лица, считала себя московской версией Леди Свободы (нью-йоркская статуя «Свобода, озаряющая мир» - прим.пер) – иконой протеста. Мне тоже так показалось. Это вообще было очень по-русски: женщина на каблуках, даже посреди жестокой драки, сознательно и расчетливо выстраивает сексуальный, телегеничный имидж, а вокруг нее все обсуждают честные выборы и злодейство Путина.

Оказалось, я смотрела не туда. У моего приятеля Олафа Кунса, голландского репортера, оказался более наметанный глаз (он ведь работает на телевидении). Но у его айфона после долгих часов съемок насилия села батарейка. Он дернул меня за руку и сказал: «Смотри! Смотри! Вот твой кадр!» Я увидела маленького мальчика на чем-то вроде трехколесного велосипеда, который ехал через толпу людей, изрыгающих проклятия в адрес полиции. Потом он просто застыл. Я шла за ним с телефоном в руке, и когда он остановился, я присела на корточки и сделала кадр. Потом я загрузила фотографию в Twitter, сделав ошибку в написании «Тяньаньмэнь», и отправилась перекусить.

Фотография стала вирусной сенсацией, хотя я, отвлекшись на протесты, поначалу и не заметила. А протесты шли непрерывно еще три дня. После Болотной демонстранты разошлись по окрестным улицам, за ними погналась полиция, загоняя их в кафе и на станции метро. Двух моих российских друзей, журналистов, арестовали. Одному досталось по голове дубинкой. На следующий день людей с белыми ленточками (символом протестов) хватали прямо на улицах – как и тех, кто вообще был не в курсе, что означают эти ленточки. Было разгромлено кафе, где любит выпивать оппозиция.

Вскоре протесты превратились в нечто, что оппозиционный политик Алексей Навальный назвал «народными прогулками»: ночью 7 мая я наблюдала, как сотни людей шли за ним по улицам Москвы. Импровизируя на ходу, они бродили до пяти утра, пока проезжающие машины гудели в знак поддержки, их пассажиры высовывались из окон и показывали жест победы. Многие попытки перехитрить сбитую с толку полицию увенчались успехом. Я слышала, как один офицер говорит в свою рацию: «Как мне их развернуть? У меня здесь пять бойцов и я один».

В следующие два дня были задержаны еще многие, но тут же отпущены: после 6 мая камеры и так были переполнены. И, тем не менее, протесты продолжались, мигрируя по городу от одной площади до другой, даже несмотря на арест самого Навального и еще одного лидера оппозиции, левого активиста Сергея Удальцова. «Я тут родился и вырос», сказал мне мужчина 35 лет. «А теперь меня арестовывают за прогулки по родному городу? Тогда я буду сюда каждую ночь приходить». На каждом собрании были разные лица. Для подтягивания подкреплений использовали Twitter и Facebook. Поспать мне удавалось лишь урывками, пару часов ранним утром, а на моем бедре, куда попал кусок цемента, расцветал синяк.

Я так и не выяснила, кто был этот мальчик и как его родители разрешили ему подъехать так близко к полицейским. Вместо этого я наблюдала за эволюцией протестов. Побегав всю ночь от полиции в среду, примерно 700 человек собрались у памятника Абаю Кунанбаеву, казахскому поэту-философу и новому символу растущего протеста, на Чистых прудах (движение теперь пользуется хэштегом #ОккупайАбай).

На Чистых прудах 5 декабря, на следующий день после спорных выборов в парламент, прошли акции протеста недовольного среднего класса, которые переросли в полномасштабное движение. На этот протест Кремль отвечает поочередно то молчанием, то угрожающими заявлениями. (Пару дней назад Дмитрий Песков, пресс-секретарь Путина, якобы заявил в ответ депутату парламента, что за каждого раненого полицейского «надо размазать печень митингующих по асфальту»).

Но злобы, как ни странно, нет. Люди пели песни и общались. Пришло трио барабанщиков. Некий юноша раздавал гамбургеры из «Макдональдса», приговаривая «Ну что, кому бургеров от Госдепа?» (Путин и его сторонники выставляют как американскими марионетками). Арестовали так много народу, кого-то и по нескольку раз, что это уже почти вышло из моды. Полиция стояла наготове у своих  бронированных фургонов, но приказ о наступлении так и не пришел. Они топтались у своих машин, слушали музыку, ели семечки и присвистывали вслед проходящим девушкам из митингующих. Это была скорее вечеринка и выглядело все как Юнион-сквер субботней ночью. Никто не знал, что будет дальше и чем все закончится, но большинство тех, с кем я говорила, считало, что кровь в конце концов прольется. Эта перспектива их явно не пугала.