Пусть никогда больше не будет войны и Саррацина!

Ни коммунизм, ни национал-социализм не представляют сегодня серьезной угрозы. Для Александра Гауланда опасность связана, скорее, с инертностью консенсуса, который выдает себя за правду и считает себя поэтому единственно допустимым. Все это становится особенно очевидным в случае с Тило Саррацином (Thilo Sarrazin).

Какой же нетолерантной стала эта страна. Один человек пишет книгу о евро и приходит к довольно ожидаемому выводу о том, что без него, то есть без евро, можно было так же далеко продвинуться. Но вместо того, чтобы обсуждать высказанные тезисы, вместо того, чтобы поставить их под сомнение и указать автору на недостатки, немалое число политиков требуют положить конец едва начавшейся дискуссии. Г-жа Кюнаст (Kuenast) считает, что телеканал ARD – неподходящее место для дискуссии и что он напрасно тратит собираемые с обладателей телевизоров средства на Тило Саррацина. Юрген Триттин (Juergen Trittin) причисляет автора к крайне правым, тогда как министр финансов считает всю эту историю «вопиющей ерундой», внедряемой в сознание людей с «достойным презрения расчетом». Политик и член СДПГ Роббе (Robbe) требует, чтобы все отказались принимать участие в телевизионных ток-шоу вместе с Саррацином. И, наконец, награжденная премией имени Теодора Вольфа (Theodor Wolff) журналистка считает, что Саррацин – всего лишь «шепелявая и заикающаяся карикатура на человека».

Тем более достойным уважения является то обстоятельство, что Пеер Штайнбрюк (Peer Steinbrueck) стал дискутировать с Саррацином, оставляя при этом право самим телезрителям решать, кто прав, а кто неправ. Вольтеру принадлежит знаменитая фраза о том, что он может ненавидеть определенное мнения, по будет всегда выступать за то, чтобы оно было напечатано и распространено. Однако вольтерьянцы в Германии вымирают. Если раньше правые и левые экстремисты подавляли свободное слово, то сегодня все более радикальными становятся представители центра, и теперь они хотят определять, что допустимо в определенном дискурсе, а что без всякой дискуссии подлежит осуждению.

Предыдущая книга Саррацина также вызвала острую дискуссию

На самом деле Саррацин не является первым, кто объясняет тяготение немцев к Европе их идентичностью, поколебленной Аушвицем. Гельмут Шмидт (Helmut Schmidt) и Гельмут Коль (Helmut Kohl) никогда не скрывали того, что Германия по отношению к Европе имеет историческую ответственность, выходящую за рамки экономики. Но называть точку зрения «вопиющей ерундой» только потому, что ее высказывает – и довольно критично – Саррацин, могут, скорее, лишь те, кто ценность и обоснованность аргументов определяют по тому, кто именно их высказывает. Выходит так, что все, о чем говорит Саррацин, заведомо подлежит demnatio memoriae (лат.: проклятию памяти – прим. перев). Многое в старой Федеративной Республике и в новой Германии определяется словами «пусть никогда больше». Однако те угрозы, от которых призваны защищать эти слова, по большей части не приходят в одеждах своих исторических предшественников. Ни коммунизм, ни национал-социализм больше не угрожают основам нашего порядка. Опасность кроется, скорее, в инертности того консенсуса, который считает себя правым и поэтому единственно допустимым.

И Саррацин вновь выступает против подобного подхода, что делает его оппозиционером-одиночкой. Конечно, было бы лучше, если бы те аргументы, которыми пользуется Саррацин, были представлены какой-нибудь партией внутри демократического спектра. Но именно такой вариант политическая элита, прибегая к угрожающим жестам, и хочет любой ценой предотвратить. При этом ее представители отдают себе отчет в том, что они тем самым помогают автору заработать миллионы. Но им и в голову не приходит, что они таким образом подрывают свободолюбивые основы общественной жизни.