Когда 29 мая Бернар-Анри Леви (Bernard-Henri Lévy) призвал Францию сделать для «Хулы и Хомса то же, что она сделала для Бенгази и Мистраты», он по сути выразил критическое отношение к политике «двойных стандартов», которую также называют проблемой избирательности. Почему там вмешательство было, а здесь его нет, если репрессии в обоих случаях очень похожи? Значит, бывают хорошие и плохие жертвы?
Нет. Существуют подходящие и неподходящие ситуации для вмешательства: первые позволяют прийти на помощь людям, тогда как вторые связаны с чрезмерными жертвами. Избирательность здесь можно объяснить и даже оправдать. Прежде всего, она объясняется тем, что государства вмешиваются только там, где у них есть свои интересы. Другими словами, вмешательство никогда не носит исключительно гуманитарный характер: мотивов всегда несколько. Раз у государств есть интересы, значит, вмешательства избирательны.
Кроме того, эта избирательность объясняется и освещением в СМИ (телегеничность кризисов оказывает прямое влияние на внешнюю политику - так называемый «эффект CNN»), и отсутствием консенсуса: требовать вмешательства во всех случаях, когда оно оправдано, - значит забывать о том, что всеобщих критериев его оправданности попросту не существует. Вот почему избирательность - это вполне нормальное и даже неизбежное явление.
Так, почему же сейчас можно говорить о том, что такой подход предпочтителен? Потому что критика «двойных стандартов» предполагает нечто вроде логики "нужно вмешиваться либо везде, либо нигде", а это - и аморально, и опасно. Аморально, потому что обрекает на смерть часть жертв, раз уж спасти всех и каждого все равно невозможно. Опасно, потому что, в таком случае нужно было бы объявить войну России за Чечню и Китаю за репрессии в Тибете. Таким образом, легитимность вмешательства зависит не только от его причины (текущие или грядущие массовые убийства), но и от его возможных последствий. Оно должно спасти больше жизней, чем погубить.
Так, какой вывод можно сделать при сравнении Сирии и Ливии? В ситуациях прослеживаются значительные отличия, что означает необходимость разных подходов. В Ливии оппозиция была сильной и контролировала часть территории, тогда как регулярная армия была слаба, а риск регионального кризиса практически отсутствовал. В Сирии же складывается совершенно иная ситуация. Оппозиция отважна, но слаба, и, если только она не возьмет Алеппо, у нее попросту нет территории, которая позволила бы обеспечить ее снабжение. Вооруженная Россией регулярная армия, наоборот, крепка, а ситуация в расположенной на геополитической пороховой бочке стране чревата серьезнейшим региональным взрывом. То, что мы не вмешиваемся в Сирии, хотя в прошлом и провели операцию в Ливии, объясняется не только соображениями законности (отсутствие разрешения Совета безопасности), но и стремлением проявить осторожность.
Так что же делать? Между открытой войной и бездействием существует целый спектр возможностей. Министр иностранных дел Лоран Фабиус (Laurent Fabius) верно определил приоритеты. Прежде всего, нужно ужесточить санкции. Одновременная высылка сирийских послов из дюжины западных демократий, конечно, играет чисто символическую роль, но все же это - шаг в правильном направлении. Дальнейшая заморозка имущества тоже может способствовать ослаблению режима. Кроме того, нужно обратиться и в Международный уголовный суд, хотя, разумеется, глупо предполагать, что возможное постановление об аресте может испугать Башара Асада.
Во-вторых, необходимо работать с Россией, которая может сыграть ключевую роль в поиске решения. Если Башар Асад не стесняется уничтожать мирных жителей в присутствии ооновских наблюдателей и даже Кофи Аннана, то это - потому, что он ощущает поддержку Владимира Путина. Убедить Россию отказаться от нее вполне возможно: все зависит о того, чем мы готовы поступиться в ответ. США, например, могут пойти на уступки в вопросе развертывания противоракетной обороны в Европе.
В-третьих, нужно поддержать оппозицию, в том числе - обеспечив ее подготовку и тайные поставки оружия. Некоторые страны, такие как Катар, уже приняли эти меры. В ответ на это предложение обычно звучит несколько возражений. Такая инициатива может подтолкнуть страну к «гражданской войне», опасается Лоран Фабиус. Но разве она уже не началась? Сирия находится в состоянии гражданской войны, и уход Башара Асада попросту неизбежен. Осталось только два вопроса - когда и какой ценой.
Говорят, что мы ничего не знаем об оппозиции. Нам, действительно, стоит собрать о ней информацию (это задача для разведки) и помочь ей объединиться. Кроме того, возражают некоторые, когда Асада свергнут, его преемник вовсе не обязательно окажется лучше него. Это так, однако свержение диктаторского режима дает начало периоду политической неопределенности. Тем более, что народ убеждается в своей способности победить тирана: если ему не понравится преемник, то он будет знать, что сможет свергнуть и его. Так, например, площадь Тахрир до сих пор оказывает сильнейшее давление на военных в Египте.
Все это отличает данный подход от призыва философа Бернара-Анри Леви. Он защищает некий абстрактный принцип, не заботясь о последствиях. Немецкий социолог Макс Вебер (Max Weber) называл подобное этикой убеждения, которая защищает веру с теоретической точки зрения и ставит намерения выше результатов. Я же, наоборот, отстаиваю этику ответственности, которая учитывает последствия в моральной оценке и ставит результаты выше намерений.
Точно такое же отличие просматривается и в теории международных отношений. Опираясь на «ответственность по защите», которая является «обязательством Организации объединенных наций», и долг международного сообщества, Бернар-Анри Леви расписывается в наивном либерализме. Ответственность по защите - это не юридическое обязательство, а моральный и политический призыв, который каждый интерпретирует в зависимости от собственных интересов.
Международное сообщество во главе с ООН также нередко ставит красивые (формирование сообщества, единство), но не слишком реалистичные цели. С этой точки зрения я - скептик и стараюсь придерживаться реализма, пусть он и приближается к цинизму. Таким образом, главная задача сейчас заключается в том, чтобы найти равновесие между двумя крайностями: защищать моральные ценности, но при этом сохранять практичный подход.
