В марте 2011 года Дмитрий Медведев выступил на конференции по случаю 150-летней годовщины отмены крепостного права. Он назвал Александра II великим либеральным реформатором, основоположником традиций свободы в России, к которым можно обращаться для преодоления советского наследия. Премьер-министром был тогда Владимир Путин, который вряд ли ассоциируется с традициями свободы.
Выступление Медведева вызвало разные комментарии. Говорилось об игре в доброго и злого полицейских, которую постоянно вел правящий тандем; о том, что президент хочет заработать себе очки в среде либеральных элит на родине и на Западе. В любом случае, разговоры о либеральных традициях царской России, которые отнюдь не являются вымыслом, а имеют реальную историческую основу, должны были вызывать симпатию. С сегодняшней перспективы - после подавления политических протестов в России - эти слова не имеют уже ни малейшего значения.
Удивление, которое вызвали высказывания Медведева, можно объяснить лишь одним: Запад утратил навык понимания России. Диагноз, который раньше мог предоставить антикоммунизм, потерял актуальность, а нового пока нет.
Два постулата
Сейчас - в июне 2012 года - мы имеем перспективу увидеть на варшавских улицах российских болельщиков с изображением серпа и молота на футболках. Ни столичный градоначальник, ни другие политики не знают, что с этим фактом делать. Вопреки их ироничным высказываниям, этот символ стал для них проблемой. С одной стороны, проблемой стали люди, которые никогда не пылали любовью к СССР, а с другой - каким образом можно обосновать свои возражения? Речь идет не о юридических, а об идейных обоснованиях. Что ответить на серп и молот?
В 1990-е годы антикоммунизм в Польше опирался на перспективу полного расчета с эпохой Польской Народной Республики. Из этого вытекали постулаты люстрации и декоммунизации, целью которых было исключение из общественной жизни людей, имевших отношение к строительству предыдущего режима. Антикоммунисты справедливо полагали, что для разрушения структур, созданных при тоталитарном строе, одного лишь внедрения демократических избирательных процедур и свободного рынка будет недостаточно, и, следовательно, что новые порядки сами по себе слишком слабы в сравнении с посткоммунистическим укладом.
Вторым постулатом антикоммунистов было то, что не слишком точно называлось «возвращением памяти» или избавлением от «белых пятен». На самом деле речь шла о двух вещах: во-первых, об избавлении от лжи, созданной и вбитой в головы в ПНР, то есть - реконструкции памяти; а во-вторых - о создании памяти совершенно новой, опирающейся на иную ценностную шкалу и иное историческое наследие.
Первый постулат не был полностью реализован. Частичное обнародование сведений о прошлом публичных политиков убрало с широкой арены деятельности лишь их небольшую группу, но это были, по сути, единичные удары, которые не смогли предотвратить основную опасность: перенос в новую систему целых структур, сформировавшихся в ПНР. Попытка систематической люстрации в учебных заведениях или в журналистских кругах завершилась фиаско, а в экономических кругах ее не было вообще.
Намного лучше вышло с реализацией второго постулата. Значительная часть прежнего исторического нарратива была нейтрализована, а в коллективную память попала информация, которую эффективно вытесняла из нее Польская Народная Республика.
[…]
Исторический упадок
Польская модель антикоммунизма (опиравшаяся на два вышеуказанных постулата) времен ранней трансформации была, конечно, спецификой страны, остававшейся внутри советского блока. Она принципиально отличается от модели антикоммунизма, существовавшей в странах за пределами этого блока. Могло бы показаться, что разница заключалась в том, что в Польше борьба шла с внутренним врагом, то есть - с собственным коммунистическим наследием, а в странах так называемого Запада – с врагом внешним, который не скрывал своих агрессивных планов относительно всего остального мира. Однако, здесь следует внести определенные уточнения.
Во-первых, коммунизм не был явлением специфичным только для СССР и порабощенных им народов, а представлял собой идеологию, которая была в значительной мере импортирована с Запада. Все это время он оставался там сильным политическим проектом, ожидавшим своего момента. Наконец, во-вторых, ожидание реализации данного проекта отнюдь не имело на Западе пассивного характера: коммунизм был для этих государств не только внешней, но и внутренней проблемой.
Несмотря на это, распад СССР лишил западный антикоммунизм основного аргумента, поскольку, хотя в странах Запада существовали не только внешние, но и внутренние проблемы с коммунистами, смысл своего существования он черпал в соперничестве сверхдержав. Поэтому конец СССР стал одновременно концом развития антикоммунизма. Идеи, чем его заменить, не было до объявления войны с терроризмом.
Что касается Польши, то там период угасания антикоммунизма был более продолжительным, поскольку его двигателем оставался постулат расчета с прошлым. Но он исчерпал себя и у нас: последними гвоздями в гроб польского антикоммунизма можно признать 2007 год (фиаско люстрации) и 2010-ый – год смоленской катастрофы, когда сфера политических интересов подверглась принципиальному сдвигу.
Уход антикоммунизма в прошлое вскрыл слабость Запада – его, если можно так выразиться, мягкое историческое подбрюшье. Антикоммунизм, считавшийся обычно (хотя не всегда справедливо) отличительным признаком правого политического фланга, не оставил после себя никакого исторического нарратива. Таким образом, Запад оказался бессилен против внешних концепций истории. А Польша, ставшая частью Запада, сейчас испытывает это на себе в самой сильной и опасной форме.
Политики, которые не видят возможности пресечь демонстрацию символов тоталитарного советского государства в Польше и говорят об иронии и юморе, с которыми следует подходить к серпу и молоту; обеспокоенные журналисты, которых тревожит перспектива задеть российские чувства, – все эти люди, их читатели и даже оппоненты не могут найти выход из того исторического упадка, который оставил после себя исчерпавший себя антикоммунизм.
Проблема с Россией
Нужно, наконец, признаться самим себе: проблема у нас не с коммунизмом, а с Россией. Я имею в виду не душевный подъем при виде серпа и молота. Честно говоря, этот символ вызывает у меня мало эмоций. Я не буду также писать, что Россия поступает ужасно и подло, рекламируя серп и молот. Нет, она действует в соответствии со своими интересами, эффективно навязывая собственный исторический нарратив странам, неспособным приложить достаточных усилий, чтобы дать свой ответ.
Основную проблему представляет для нас не историческая сила России, а наша собственная слабость. Не серп и молот как таковые, а серп и молот как оружие ослабления Запада. Приучая западные страны к коммунистическим символам, Россия ловко релятивизирует историю. Серп и молот - это лишь ирония. А за этой иронией следует сильный исторический нарратив, политические последствия которого могут быть очень серьезны. Как еще обосновать доминирование России в Центральной и Восточной Европе, а также в постсоветской части Азии? Сначала забавляясь с серпом и молотом, а потом со всей серьезностью рассказывая об исторических связях этих стран с «матушкой». И уже без каких-либо нехороших ассоциаций или иронии.
Тоталитаризм? Какой тоталитаризм? Ничего подобного в нашей истории не было… И вообще, давайте не будем говорить сейчас о таких неприятных вещах: есть футбольный чемпионат, прекрасное соперничество и коммерческий праздник. Братские народы маршируют по улицам, у нас появился шанс сделать рекламу своей стране, а болельщики в советских футболках наверняка станут прекрасным объектом внимания изголодавшихся по любопытным кадрам корреспондентов. Эти футболки сделают нам рекламу.
И что же, мы и вправду хотим именно такой рекламы?
* Матеуш Матышкович – философ, публицист издания Teologia Polityczna.
