Многие люди могут сказать, что повесть Достоевского «Записки из подполья» знаменует собой начало модернистского движения в литературе. (Есть и другие кандидаты: повесть Дидро «Племянник Рамо», написанная в 1760-е годы, но получившая известность лишь в 1820-е, и, конечно, «Мадам Бовари» Флобера, написанная в 1856-м.) Безусловно, сочинения Ницше, теория неврозов Фрейда, «Превращение» Кафки, «Герцог» Беллоу, «Случай Портного» Филипа Рота, а возможно также, фильм «Таксист» Мартина Скорсезе и половина работ Вуди Аллена стали бы совсем иными, не будь этого язвительного, переменчивого и неподатливого произведения – вымышленного признания злорадного Гамлета наших дней, проживающего в «самом абстрактном и предумышленном городе» Санкт-Петербурге, человека, неспособного действовать и в равной мере неспособного прекратить унижать себя и ставить в неловкое положение других. Это человек эгоистичный, жестокий, жалкий и безвольный. Начав недавно перечитывать «Записки из подполья», я задал себе вопрос: а не затмили ли эту повесть все те книги и фильмы, на которые она оказала свое влияние? Я также спросил себя: а не кажутся ли «Записки» слабым отголоском своего времени, обладают ли они по-прежнему той шокирующей ценностью, которая помнится мне с давних пор?
Достоевский работал над текстом в 1863 году, а опубликовал он свою повесть на следующий год в журнале «Эпоха», который издавал его брат Михаил. «Записки из подполья» похожи на разминку перед написанием настоящего колосса, который стал следующим творением Достоевского – «Преступление и наказание». Однако в некоторых и весьма важных отношениях это более бескомпромиссная книга. У двух этих произведений есть нечто общее: это одинокий, беспокойный и вспыльчивый герой, а также ощущение лихорадочных, людных улиц и подворотен Санкт-Петербурга – атмосферы бесшабашной неосмотрительности, пренебрежения к себе и остальным, жестокости и даже жалкой убогости. Это современный город с его крайностями. Сам Достоевский лишь незадолго до этого вернулся из ссылки, и его жизнь в Санкт-Петербурге в то время была тяжелой и безысходной.
Повествование в «Записках» ведется от лица отставного чиновника средней руки. Полученное наследство позволило ему оставить ненавистную службу. В повести ему сорок лет, он живет со слугой, которого презирает, снимая угол, который называет мышиной норой. В предисловии Достоевский объясняет, что и его герой, и написанные им «записки» вымышленные, однако он представляет определенный тип людей, о которых публика должна знать. Человек из подполья обращается к воображаемой аудитории, которую называет «вы», или «дамы и господа». Предположительно, это представительная группа образованных россиян с западными привычками. Выступая перед ними, он то дразнит себя, то оскорбляет, то унижает. Он считает свою аудиторию людьми, одурманенными западными идеями прогресса, идеологией прагматизма, социализма, эволюции, возвышенного блага для большинства и так далее. Эти люди также очарованы германским идеализмом – «добротой и красотой» шиллеровских восторженных творений. А может, человек подполья это сам Достоевский? Нет, но он разглагольствует о многих идеях и антипатиях Достоевского. Определенно, книга эта является вполне уместным предисловием к Достоевскому последних лет жизни – славянофилу и реакционеру.
Но «Записки» это не трактат, а житейски мудрое литературное произведение. Пусть Достоевский и вложил свои собственные идеи в уста умнейшего человека, но он одновременно ослабил его, превратив в самоубийственного аморального типа. Повесть, как могут сказать литературоведы, поливалентна, или многозначна, и она вступает в противоречие сама с собой. И дело не в том, что взгляды и мнения человека из подполья ошибочны – Достоевский, безусловно, считал, что многие из них верны, насколько бы дико ни были они сформулированы. Дело в том, что эти взгляды неотделимы от личных достоинств и недостатков человека, даже от личной патологии. Мы неизбежно субъективны и всегда оправдываем себя – это один из современных элементов в книге. Мы также совершенно непоследовательны. Человек из подполья насмехается над своими слушателями, извиняется, критикует себя, затем становится агрессивным, потом снова падает духом. И так бесконечно. Он выдергивает ковер у себя из-под ног; он понимает, что оказался в западне собственного характера. Ад это я сам. Никто не сможет мириться с присутствием этого человека у себя дома более получаса. Его – увлекательного, смешного, отвратительного – можно терпеть только на страницах книги.
В первой части повести человек из подполья представляется, а затем в свойственной ему взрывной и дерганой манере начинает жаловаться на построенный в Лондоне в 1851 году Хрустальный дворец. Он критикует все, что олицетворяет это здание – промышленный капитализм, научный рационализм и любую предсказуемую модель поведения человека. Может ли что-то быть более современным? Легко можно себе представить, что Достоевский мог подумать о современной социологии, психологии, методах рекламы, военных играх, опросах разного рода. О том, что не так с этими методами, об их цинизме и благотворном воздействии очень просто сказал Сартр в 1945 году: «Все материалистические философии создают человека как объект, как камень». А человек из подполья говорит, что напротив, человек неизмерим и непостижим. Дай ему возможность, и он сам себе будет заявлять, что дважды два вовсе необязательно четыре. Почему? Да потому что право отрицать очевидное для него может оказаться важнее, чем выгода от смиренного признания неопровержимости этого факта.
Предсказатели человеческого поведения, говорит человек из подполья, обычно исходят из того, что мы действуем в наших лучших интересах. Но так ли это? Такой же вопрос можно задать и сегодня, когда «теория рационального выбора» по-прежнему является прогнозной моделью для экономистов, социологов и многих других. Когда белые из рабочего класса голосуют за политику республиканцев, это еще больше снижает их экономическую власть и влияние. Что, они голосуют в своих лучших интересах? А как насчет состоятельных либералов, выступающих за повышение налогов на богатых? Неужели люди, делающие ужасный жизненный выбор, действуют в своих лучших интересах? Скажем, когда бедные женщины рожают детей от ненадежных мужчин? Они вообще делают какие-то расчеты? А что, если наш интерес, как мы его понимаем, заключается в отказе от того, чего от нас хотят другие? Такой мотив невозможно измерить. Об этом никто не может даже узнать, за исключением романистов, таких как Достоевский. Благоразумие это лишь часть нашего характера, говорит человек из подполья. Индивидуализм как ценность включает в себя право самому себе все испортить.
Произнеся перед нами напыщенную речь, человек из подполья предлагает нам примеры из собственного опыта. Он отматывает время назад на 16 лет. Ему двадцать четыре года. Он вспоминает некие странные инциденты из своей жизни в обществе. Долгие годы наш герой таил обиду на офицера, который походя отодвинул его в трактире, так как тот мешал ему пройти. Ничего особого в том моменте не было, но его возмущение не знало границ. В том же году он навязался на обед, который давали его старые школьные товарищи. То были недостойные и грубые молодые люди, он их всех ненавидел, но все равно жаждал их уважения. Тот обед стал для него настоящим бедствием: он выказал себя полным идиотом. В итоге в конце вечера человек из подполья оказывается в борделе с одинокой проституткой. Он долго беседует с ней. Это умная, приличная девушка, она в безысходном положении, и он снисходит до нее, читает ей нотации, пугает ее. Не придет ли она к нему домой, не сделает ли она из него настоящего мужчину? Он нуждается в ней гораздо больше, чем она в нем.
Будучи буржуазным сентименталистом, я хотел, чтобы эти двое выручили друг друга, пусть хоть на несколько лет. Но хотя я этого действительно хотел, я читал книгу недостаточно тщательно, как мне следовало бы. Элемент современности в «Записках» - это ликование Достоевского по поводу человеческой извращенности. Вы можете читать эту книгу как беллетристику обобщений о том, как у человека появляется голос, или как анализ конкретного случая; но вы все равно увидите в ней обвинение человека в его недостатках, которое предъявляется ему без малейшего намека на уверенность в своей правоте и самодовольство. Если вы начнете грустить о нашем герое, он расстроит вас большим количеством правды об общности нашего естества, да так, что грустить вы будете о себе самом, о своих собственных недостатках. «Записки из подполья» это по-прежнему современная книга, и она по-прежнему задевает за живое.
