Профессор Института политических исследований Бертран Бади (Bertrand Badie) анализирует растущее взаимопонимание в отношениях России и Китая.
Адриан: Существует ли настоящая российско-китайская ось или же пока можно говорить только об очертаниях этой оси?
Борис: Разве ось Москва-Пекин не существует с начала холодной войны?
Бертран Бади: В данный момент сама идея этой оси вызывает вопросы. В действительности ничего еще окончательно не определено, и отношения Москвы и Пекина в значительной мере зависят от развития международной системы, а также воли и стремлений нынешних игроков.
С точки зрения истории я бы не сказал, что эта ось возникла в начале холодной войны. Скорее наоборот: война способствовала усилению напряженности между двумя державами.
Даже после смерти Мао Цзэдуна, когда Дэн Сяопин предложил политику открытости китайской экономики миру, его заявления оставались жесткими: в 1980 году новый китайский лидер называл соседний советский режим социал-империалистическим строем. Несмотря на неоднократные призывы Брежнева к нормализации отношений, при СССР добиться этого так и не удалось. Пекин опасался, что в условиях биполярной мировой системы формирование оси с Москвой могло поставить его в подчиненное положение.
Кроме того, марксизм так и не смог стать объединяющей силой в отношениях СССР и Китая. Линия Мао подчеркивала особенности китайской модели, так как «великий кормчий» был разочарован увиденным во время визита к Сталину в 1950 году и пытался выделиться на фоне своего могучего соседа. То есть, объективно обе державы не связывало ничего общего. Сейчас ни у кого нет уверенности в том, что общность интересов будет устойчивой, однако нельзя не признать, что в ситуации нового соотношения сил Китай больше не опасается оказаться в более слабом положении и попасть таким образом в зависимость от российских соседей.
В текущей обстановке на международной арене следует отметить два основополагающих момента, которые создают благоприятные для сотрудничества условия: военная структуризация Запада (прежде всего вокруг НАТО) и экономический кризис в Европе, который подталкивает русских и китайцев к расширению товарообмена для компенсации возможного дефицита в связи с ослаблением европейского рынка. Сейчас главный вопрос заключается в том, окажутся ли эти конъюнктурные моменты устойчивым явлением: развитие сотрудничества в долгосрочной перспективе заслуживает того, чтобы говорить о нем как об оси.
Бенжамен: Не могли бы вы рассказать о точках соприкосновения и расхождения (априори их больше) в отношениях Пекина и Москвы?
- Прежде всего, отметим, что разногласий с 1989 года стало заметно меньше. В отношениях двух стран больше нет идеологического соревнования или борьбы за лидерство в социалистическом лагере, который попросту больше не существует. Кроме того, соотношение сил изменилось в пользу Китая, экономическое и политическое влияние которого резко возросло. Другими словами, все разногласия, которые создавали препятствия на пути нормализации отношений, сегодня исчезли: поэтому связи между Пекином и Москвой стали гораздо активнее. Они создают почву для разнообразных впечатляющих инициатив, конкретным примером которых стал недавний визит Владимира Путина в Пекин.
Что касается точек соприкосновения, здесь нужно отметить три главных момента. Прежде всего, по окончании эпохи биполярного мира расширение Запада вплоть до самых российских границ подталкивает Кремль к тому, чтобы обратить взгляд на восток. Он понимает, что в противостоянии с никуда не девшимся Североатлантическим альянсом единственный шанс на восстановление равновесия находится в Азии, а если точнее в Китае. Речь идет не о формировании блока, а о регулярных инициативах, которые зачастую принимаю форму совместных военных учений и позволяют говорить о двухстороннем сближении. Тем более, что Китаю не удалось найти союзников в Южной и Восточной Азии: Япония и Индия не могут сыграть эту роль. Что касается небольших государств Юго-Восточной Азии, главная задача для них - это сохранить максимум независимости от сильных соседей.
Во-вторых, экономическое сотрудничество тоже продолжает набирать обороты. У Китая есть огромные потребности в энергоносителях, часть которых уже покрывает Россия. Москва не только поставляет китайским соседям 15 миллионов тонн нефти, но и развивает связи в сфере нефтехимии и ядерной энергетики (в частности Россия участвует в строительстве атомной электростанции в Тяньване).
В целом Россия принимает все более активное участие в развитии Китая: доказательством этому служит существенное увеличение российско-китайского инвестиционного фонда. Вполне очевидно, что чем неустойчивее становится мировая экономика, тем больше Россия и Китай заинтересованы в двустороннем сотрудничестве. Мировой кризис и беспорядок на Ближнем Востоке (он оказывает немалое влияние на энергетику) подталкивают обе державы к расширению партнерских связей.
Наконец, следует выделить третью точку более глобального и стратегического соприкосновения. Изменения в международной системе выражаются в автоматическом вытеснении незападных держав. Россия, которая в прошлом сама была сверхдержавой, не может с этим смириться. А у Китая, который ревностно охраняет собственный суверенитет, такое положение дел вызывает серьезные подозрения. Все более явное главенство Запада в мире отчасти легло в основу процесса, который привел к созданию Шанхайской организации сотрудничества. Инициатива возникла в 1996 году при поддержке пяти стран: России, Китая и трех среднеазиатских государств (Казахстан, Таджикистан, Киргизстан). В июне 2011 года организация оформила свою структуру и приняла другие страны: некоторые получили статус наблюдателей, тогда как другие - статус партнеров по диалогу.
Иран оказался в первой категории, Индия и Индонезия - во второй. Таким образом, мы постепенно видим формирование обширного пространства, которое охватывает не только две этих великих державы, но и большую часть континентальной Азии.
Это так и не ставшее блоком или альянсом региональное объединение постепенно принимало все более четкие очертания, проводило регулярные саммиты. Его существование даже создало определенные ограничения, нечто вроде инстинкта солидарности, который влияет на политику грандов.
Такие изменения привели к переориентации внешней политики Пекина и Москвы по отношению к Ирану, Афганистану и среднеазиатским республикам. Может быть, в конечном итоге это объединение приведет к формированию настоящего оборонного сообщества и той самой оси, о которой мы говорили чуть выше.
Отметим также, что в глазах российского и китайского руководства, у этого сообщества есть еще одна важная черта: в Средней Азии существует множество меньшинств, которые могут выступить против власти Пекина и Москвы. Чем больше факторов риска дестабилизации получат подтверждение, тем сильнее обе столицы будут заинтересованы в укреплении оборонного направления. Все наводит на мысль, что ситуация во внутренней политике может укрепить сплоченность этой организации на международной арене.
Педро: Можно ли сказать, что это сближение представляет собой конец западного господства в мире и реванш «наследников» коммунизма за победу Запада в 1989-1991 годах?
- Лично я не стал бы заходить так далеко. Мне не кажется, что речь здесь идет о каких-то скрытых российских и китайских планах. Как я уже говорил, заявления обоих государств носят скорее оборонительный, нежели наступательный характер. Россия обеспокоена укреплением НАТО и рисками, на которые оно пошло для интеграции бывших народных демократий и проведения операций в самом центре Азии, и в первую очередь в Афганистане.
Проект противоракетной обороны ситуацию тоже не улучшает, так как создает у Москвы ощущение, что ее силы сдерживания будут ослаблены. Таким образом, сейчас Кремль пытается скорее противостоять риску нового господства Запада (я называю это западной директорией), не возродить некую «восточную» версию Варшавского договора. Пекин действует с еще большей осторожностью: он не хочет ограничивать себя альянсом, в котором шефство России могло бы стать для него неудобным. Кроме того, он стремится поддержать и укрепить существующие связи с Западом.
Вообще, мы уже давно не живем в мире холодной войны: Китай лучше чем кто бы то ни было понимает, что такое глобализация и насколько ему самому выгоднее воздерживаться от конфронтации, разыгрывая вместо этого карту торговли, взаимозависимости и финансирования должников.
Сегодня именно НАТО стало устаревшей и изжившей себя формой организации. Остается понять, смогут ли пока еще очень размытые очертания Шанхайской организации сотрудничества предложить нам новую модель на будущее.
Марк: Разговоры об этой «оси» напоминают другу ось - Рим-Берлин-Токио. Есть ли в этом какой-то намек на то, что ось Москва-Пекин будет такой же, как и предыдущая, то есть осью «зла» в противовес оси «добра»?
- Если эта ось утвердится (хотя, повторюсь, до этого еще далеко), ее очевидно будут воспринимать именно так, прежде всего, в неоконсервативных кругах, которые испытывают идеологическую потребность показать, что зло все еще существует, и что у современных держав до сих пор есть противник. Нужно отметить, что два этих постулата более чем спорны, хотя они и послужили оправданием для холодной войны. Но даже без этого нельзя не признать, что ситуация претерпела глубокие изменения. Сегодняшний мир, конечно не менее жесток, чем вчерашний, однако ему не столь свойственна структуризация вокруг конфронтации двух блоков.
С одной стороны, как я уже говорил, это объясняется тем, что вызвавшие взаимозависимость ограничения подорвали идею прямого столкновения. Так, один из двух лидеров гипотетической «оси зла» - это главный кредитор того, кто, как предполагается, должен возглавить некую «ось добра»... С другой стороны, Китай стоит вне такого упрощенческого подхода. Во времена холодной войны существовала конфронтация двух абсолютов, двух государственных моделей, которые стремились распространиться на всю планету. В этом марксистский и «либерально-христианский» либерализм были похожи друг на друга.
Сегодня становится все очевиднее, что Пекином не движут какие-либо абсолютные фигуры, стремление распространить свою модель, насадить ее по всему миру и изменить его по своему образу и подобию. Его задачи гораздо прагматичней: обеспечение снабжения энергоносителями и сырьем, защита своего «суверенитета», сохранение своих территорий там, где меньшинства или народы хотели бы от него отделиться. Ничто в этом не напоминает стальной пакт или биполярный мир. Кроме того, можно добавить, что динамика этой новой формы отношений, которая находится где-то посередине между сосуществованием и альянсом, приобретает совершенно иной смысл, нежели тот, что главенствовал до настоящего времени в международных отношениях. Россия тоже давно оставила в прошлом все свои мессианские планы: то есть, сейчас обратить в свою веру окружающих пытаются лишь Запад и, может быть, мусульманский мир.
Ком: Может ли это сближение дать толчок конкуренции между Россией и Китаем за лидерство в восточном регионе мира?
- Сомневаюсь, что лидерство в регионе стоит на первом месте среди задач этих государств. Давайте вернемся к уже установленным нами выше параметрам: экономические связи, снабжение энергоносителями, защита от сепаратистских меньшинств, борьба с западным господством. Все эти цели отнюдь не требуют утверждения лидерства. Китай, по всей видимости, остается верным своей истории: он хочет обеспечить сохранность своего государства, не пытаясь во что бы то ни стало навязать свое главенство в более крупных региональных объединениях. В конце концов, за три тысячелетия своего существования он никогда не стремился завоевать весь мир. Что касается России, поражение в холодной войне в значительной степени отрезвило ее.
Михаэль Дюмуше: Может ли эта ось повлиять на принятие решений в ООН?
- Можно предположить, что эта ось, которая, повторюсь, на данный момент не существует, отреагирует на внешнюю политику двух держав вплоть до формирования чего-то вроде взаимопонимания и сотрудничества в принятии решений на международной арене. Раньше мы уже видели это в Ираке, сегодня видим в Иране и Сирии, а завтра, возможно, снова встретим по схожим вопросам. Тем не менее, Китай и Россия стремятся сохранить за собой свободу выбора: хотя в рамках ШОС и проходят совместные учения, об альянсе пока говорить не приходится.
Рене Десесандр: Какова задача оси Москва-Пекин в Сирии?
- В целом она прекрасно гармонирует с указанными выше базовыми принципами сотрудничества России и Китая. Скорее всего, главная цель двух держав - это не дать западной директории закрепиться на Ближнем Востоке в результате возникшей там серии кризисов. Ливийский эпизод мог положить начало целой тенденции, и поэтому им нужно, прежде всего, не допустить повторения ситуации в Сирии, которая имеет огромное стратегическое значение, если взглянуть на карту региона.
Россия не может допустить, чтобы непосредственный сосед ее «привилегированной зоны» на Ближнем Востоке превратился в поле для западных маневров. Китай же не может смириться с тем, что узаконенное вмешательство подрывает столь важные для него идеи суверенитета и территориальной целостности.
Кроме того, активность Москвы объясняется не столько опасением свержения союзного правительства (ему на смену может прийти другое руководство, с которым тоже будет можно договориться), сколько тем фактом, что российская дипломатия увидела в неловкости и колебаниях Запада шанс для того, чтобы выставить себя в роли верховного арбитра.
Если присмотреться к ситуации, можно понять, что сирийский кризис будет развиваться в зависимости от воли Москвы: Владимир Путин и Сергей Лавров смогли в полной мере использовать такое огромное влияние, которое превышает реальные возможности России.
Исам: Возможно, стоит говорить скорее об оси Россия-Иран-Китай? Союзник на Ближнем Востоке кажется обязательным условием стабильности подобной оси...
- С Ираном идея такой оси кажется более вероятной. Потому что в таком случае можно выявить параметры, которые касаются не только конъюнктурных моментов, как в Сирии.
С одной стороны, Иран находится в самом центре этой Евразии, о которой я только что говорил, и которая служит пространством поддержки для ШОС. Чем дальше будет утверждаться эта организация, тем в большей степени Иран (а не Сирия) станет ее внутренним вопросом. Чем больше она будет развиваться, тем сильнее будет крепнуть солидарность между Тегераном, Пекином и Москвой.
С другой стороны, Иран и сам обладает рядом выдающихся качеств: некогда общие границы с СССР и Российской Империей, которые всегда рассматривали его как часть своей «привилегированной зоны», близость к Китаю (их разделяет всего одно государство), стратегическая роль Исламской Республики в плане снабжения энергоносителями, а также принадлежность различным региональным объединениям в Западной и Центральной Азии. Сложно представить, что возможное военное вмешательство Запада не вызовет те же самые подозрения, о которых я только что говорил по поводу Сирии, причем они будут только серьезнее с учетом всех этих новых параметров. То есть речь идет о тенденции, серьезность которой западная дипломатия так и не смогла оценить в полной мере.
Симон: Другими словами, вы считаете, что сторонники универсализма с большей вероятностью могут вызвать войну, чем защитники суверенитета?
- В нынешней ситуации, очевидно, так и есть: глобализация придает больший вес мессианству и в то же время сокращает конфликтный потенциал сторонников суверенитета. Сегодня в этом кроется большая опасность.
GR: Давайте будет реалистами, разве западная директория не лучше российско-китайского диктата?
- Готов поспорить, что глобализация предполагает уход их обоих, и что их конфронтация приведет к их взаимному усилению в ущерб всем остальным.
Михаэль Дюмуше: То есть, по-вашему, эта ось носит прежде всего стратегический характер и не представляет реальной угрозы в международном масштабе?
- Мы все знаем о неустойчивости понятия угрозы и его сильной субъективной окраске. Но главное, что нужно принять во внимание, это то, что в условиях глобализации угрозы больше не являются прямыми, а становятся размытыми, что создает у коалиций ложное представление о грозящих международной системе опасностях. Именно поэтому превращение ШОС в классическую коалицию кажется мне маловероятным и может привести к катастрофическим результатам.
