В предпоследний день марта в своей квартире в центре Москвы скончался, очевидно, покончив жизнь самоубийством, Леонид Владимирович Шебаршин – бывший руководитель внешней разведки КГБ и бывший председатель Комитета государственной безопасности, возглавлявший его всего один день в августе 1991 года во время попытки государственного переворота, осуществленной против советского президента Михаила Горбачева. По сообщениям российских СМИ, последняя запись в его дневнике, найденном на месте смерти, гласила: «17.15 — отказал левый глаз. 19.00 полностью ослеп. Офицер Службы внешней разведки 4293593». Рядом с телом был найден наградной пистолет, подаренный ему после ухода в отставку. Средства массовой информации сообщали, что была и предсмертная записка. Шебаршину, моему многолетнему противнику, а позднее полезному помощнику, всегда готовому оказать содействие в написании хроники нашей общей истории, было 77 лет.
Его смерть знаменует собой конец целой эпохи. Из жизни ушел один из самых вдумчивых, образованных, культурных и эффективных руководителей грозного КГБ времен холодной войны. Это был мастер шпионажа, центральная фигура в бурном полувековом соперничестве между ЦРУ и КГБ, человек, искренне и до самого конца веривший в советскую мечту. Он никогда не колебался; он никогда не извинялся.
Большую часть последнего десятилетия моей службы в ЦРУ Шебаршин был едва ли не главным моим противником в советском разведывательном аппарате. (Вам, фанаты Джона Ле Карре, я скажу: он был моим Карлой.) Я познакомился с ним лишь после того, как мы оба вышли в отставку, когда наши ведомства все еще пытались разобраться и разложить по полочкам те удары предательства и измен, которые мы получали в последние, отчаянные годы соперничества в холодной войне.
Впервые мы встретились в 1997 году в Москве, в его кабинете на стадионе «Динамо», который был вотчиной КГБ. Хотя Советский Союз прекратил свое существование за шесть лет до того, стены в кабинете Шебаршина были покрыты мрачными, почти сюрреалистическими росписями с революционными сценами, в которых фигурировали Иосиф Сталин и грозный основатель советских спецслужб Феликс Дзержинский. Было понятно, что Шебаршин сохранил верность своим советским убеждениям, и во время той первой встречи мы признали, что остаемся противниками. После той встречи мы часто и подолгу беседовали по телефону. Я готовил материал для написания книги, а Шебаршин писал мемуары. Он делился со мной черновиками и разрешил включить их в мой труд. С годами мы стали считать друг друга пусть не друзьями, но, пожалуй, дирижерами-дуэлянтами одной из последних симфоний холодной войны.
Шебаршин и я впервые выступили в качестве противников в последние годы катастрофической советской авантюры в Афганистане в конце 1980-х. Но в то время я даже не подозревал, насколько велика была его степень участия в тех событиях. Как с человеком и как с противником я познакомился с ним лишь в 1989 году, когда вернулся в Лэнгли после своей афганской командировки, чтобы возглавить в оперативном управлении ЦРУ советский и восточноевропейский отдел. В том же году Шебаршин стал руководителем внешней разведки КГБ, возглавив его Первое главное управление (ПГУ). Там он стал одним из немногих сотрудников КГБ, стоявших за загадочной и страшной дискредитацией и ослаблением московской агентуры ЦРУ, начавшейся в 1985 году. Эта сага, как считало ЦРУ, закончилась в 1994-м, когда по обвинению в работе на КГБ был арестован ветеран ЦРУ Олдрич Эймс (Aldrich Ames). В то время казалось, что предательство Эймса стало разгадкой той таинственной истории с нашими московскими потерями, но кое-кто до сих пор считает, что в наших рядах в 80-е годы был еще один предатель, и что он по-прежнему там. Это еще одна тайна, которую Шебаршин унес с собой в могилу.
Я был в Афганистане, и именно там мы с Шебаршиным невольно сошлись в личном поединке. Я руководил масштабной и тайной операцией ЦРУ против советской оккупации, поставляя из соседнего Пакистана оружие и припасы моджахеддинам; Шебаршин руководил действиями КГБ из Москвы, и довольно часто бывал в самом Афганистане. В этом беспощадном конфликте всегда присутствовало какое-то отчаяние, но были там и более светлые моменты, как мы узнали, сравнивая спустя годы свои записи.
Вот один из примеров. Поздно вечером в августе 1988 года мне позвонил возбужденный офицер пакистанской разведки, сообщивший о том, что в провинции Пактия на самой границе Афганистана и Пакистана сбит советский штурмовик Су-25. Самолет был почти полностью цел, сказал звонивший, а афганский полевой командир, обеспечивший охрану места падения, готов передать мне Су-25 в качестве личного подарка, если мне вдруг захочется послать ему в качестве ответного дара 10 пикапов Toyota Hilux – белого цвета в тонкую красную полоску – и такое же количество реактивных установок БМ-12. Я согласился, но потребовал, чтобы место крушения закрыли для «охотников за сувенирами», которые запросто могли распотрошить самолет и снять с него ценные системы вооружений и электронику, чтобы затем продать ее тому, кто больше заплатит.
В самом конце, как бы вдогонку, пакистанский офицер сказал мне, что те же боевики взяли в плен летчика Су-25, светловолосого полковника.
Он спросил, интересен ли мне летчик. Если нет, «им займутся» боевики. Я очень заинтересовался и согласился передать в обмен на полковника еще две «Тойоты» и две БМ-12.
Сделку запустили.
Как мы выяснили потом во время наших бесед, почти в то же самое время Шебаршин в Москве получил срочный доклад о том, что флибустьерствующий полевой командир в Пактии, постоянно переходивший то на одну сторону, то на другую, поставил в известность советскую 40-ю армию в Кабуле, что он может добиться освобождения некоего светловолосого полковника, сбитого неподалеку. Этот командир предлагал силами своего отряда боевиков освободить полковника, отбив его у жестоких и кровожадных боевиков из другого отряда, сражавшегося на противоположной стороне. Это будет дорого стоить, сообщал полевой командир, но его люди справятся и все сделают. Шебаршин взглянул на фамилию полковника – он был ему незнаком. Он не сомневался в том, что здесь действует всего один полевой командир, что полковник уже у него в руках, и что он торгуется с обеими сторонами – с советской и с американской. Тем не менее, Шебаршин тоже решил действовать.
Оказалось, что американская сторона действовала чуть расторопнее. Машины и ракетные установки были доставлены, а полковника перевезли в Пакистан и передали спецслужбам. Пакистанцы, действуя от имени американцев, сделали полковнику обычное в таких случаях предложение: квартира в Финиксе, грузовичок-пикап Ford F-150, хорошая собака и хорошая жизнь. Полковник, которого пакистанцы называли приятным и дружелюбным джентльменом, решил стать героем – и стал им, когда через какое-то время вернулся на родину в Советский Союз. В итоге все закончилось хорошо, причем для всех: я получил свой Су-25, беловолосому полковнику присвоили звание Героя Советского Союза, а Шебаршин вместе с «компетентными органами» получил благодарность за успешно проведенную операцию по «спасению». То была сделка военного времени, совсем как в «Уловке-22» Джозефа Хеллера - сложная комбинация в духе лейтенанта Мило Миндербиндера. Каждый получил свою долю.
Почти десять лет спустя, когда мы встретились в Москве, нам с Шебаршиным удалось, наконец, узнать конец этой истории с доблестной операцией по «спасению», которой мы руководили с противоположных сторон. Оказалось, что светловолосого полковника зовут Александр Руцкой, и что он, к моему изумлению, стал колоритным вице-президентом Бориса Ельцина и лидером той команды, которая в августе 1991 года поспешила в Крым на выручку Горбачеву, чтобы освободить его из-под ареста заговорщиков старой гвардии. Чуть позже, в 1993-м, и сам Руцкой возглавил неудачный заговор против Ельцина. (История штука переменчивая, сказал мне Шебаршин как-то вечером в Москве, когда мы выпивали, вспоминая эти давно минувшие события. Он воспринял историю Руцкого с тем истинно русским фатализмом, через призму которого всегда смотрел на жизнь.)
Но если отодвинуть в сторону шпионские страсти и интриги, то годы работы в Афганистане убедили Шебаршина в тщетности любой оккупации этой непокорной и воинственной страны, а также показали ему, насколько сильно были сфабрикованы, насколько грубо были состряпаны те разведывательные сведения, которые привели к вторжению Красной Армии и к упрямому продолжению этой провальной военной авантюры на протяжении девяти долгих лет.
Шебаршин рассказывал мне, как на одном из важных совещаний после крупного советского наступления в Паншерском ущелье в 1984 году ему и министру обороны маршалу Сергею Соколову (Соколов в годы Второй мировой войны стал Героем Советского Союза, а в 1979-м руководил вводом войск в Афганистан) бодро доложили о «крупной победе» над афганскими мятежниками. «Из 3000 участвовавших в боевых действиях бандитов, - сообщил докладчик из 40-й армии, - 1700 было убито. Остальные отступили, забрав с собой погибших и их оружие».
Шебаршин вмешался: «Товарищ полковник, как 1300 боевиков может унести 1700 трупов – и их оружие?» Его вопрос проигнорировали все, кроме старого и мудрого Соколова, который нахмурился и сделал какую-то запись. Это эпизод иллюстрирует ту неизменно розовую картину, которую рисовала в Афганистане армейская разведка. Эта реальность была постоянной и неизменной с тех пор, как туда совершил набег Александр Македонский более двух тысячелетий тому назад.
Шебаршин закончил свою афганскую эпопею в феврале 1989 года, когда последний солдат из «ограниченного контингента» прошел по «мосту дружбы» обратно на советскую землю. Через несколько месяцев он стал руководителем ПГУ, и было это в момент, когда уже начинал рушиться железный занавес. Когда старая гвардия в августе 1991 года совершила попытку переворота под предводительством босса КГБ Владимира Крючкова, Шебаршин благодаря своему хладнокровию и спокойствию занял достойное место в истории современной России.
В воскресенье 18 августа заговорщики начали действовать, поместив Горбачева под домашний арест на его даче в Крыму, где он находился на отдыхе. К понедельнику, когда лидеры заговорщиков отдавали срочные распоряжения и приказы, Шебаршин решил, что вся эта история не более чем глупая и легкомысленная попытка повернуть время вспять. Он выполнил указание Крючкова и мобилизовал силы и средства ПГУ на отслеживание обстановки в Москве, а также отправил ударное спецподразделение ПГУ в клуб КГБ в центр Москвы. Однако командиру подразделения он сказал, чтобы тот выполнял только его личные приказы. Шебаршин решил, что переворот провалится, и что цена этого провала будет очень высока.
К среде он уже знал, что все просчитал правильно. Если бы заговорщики с самого начала действовали решительно и безжалостно, сказал мне Шебаршин, он бы выполнил приказ Крючкова и отправил свое подразделение на штурм Белого дома. Но к среде стало ясно, что заговор по своему исполнению напоминает фарс, и Шебаршин приказал своему элитному отряду уходить. В какой-то момент он и многие другие высокопоставленные руководители из КГБ просто перестали отвечать на звонки путчистов. Шебаршин принял верное решение – не потому что он по моральным и концептуальным соображениям был против попытки свержения Горбачева, а потому что точно просчитал соотношение сил.
К четвергу все закончилось. Позднее он рассказывал мне, что посчитал себя везунчиком, однако потом напомнил себе, как он сказал, изречение Паскаля: «Не говори человеку при жизни, что он счастливчик - в лучшем случае ему просто везет».
Рано утром в тот четверг ему позвонили из Кремля и вызвали в Ореховую комнату на встречу с Горбачевым. Встреча была недолгой. Горбачев назначил его исполняющим обязанности председателя КГБ и приказал собрать заместителей, чтобы выяснить, кто что узнал и когда. Шебаршин рассказывал мне позднее, что чувствовал себя неловко – он как-то сумел подавить свою личную крайнюю неприязнь к Горбачеву, когда оказался в присутствии этого человека, и поддался мысли о том, что вот он, Леонид Шебаршин, сын простого сапожника, стал главой КГБ. Человек существо слабое, говорил он. Все дело в тщеславии.
Единственное, что сделал Шебаршин в штаб-квартире КГБ в тот день, когда руководил комитетом, это обеспечил охрану старой тюрьмы от толпы, которая гудела перед зданием на площади Дзержинского. Провал переворота дал свои последствия, и население Москвы становилось все более враждебным. К концу того дня фасад здания КГБ был обезображен, а бронзовую статую Феликса Дзержинского свергли с пьедестала. То был неслыханный вызов государству. На следующий день председателем КГБ был назначен Вадим Бакатин. Шебаршину сказали, что он остается в должности заместителя председателя и начальника ПГУ, однако менее чем через месяц он подал в отставку. Никто не заставлял его уходить, просто тщеславие имеет свои пределы, сказал он мне.
Позднее Шебаршин написал мне, что когда во время путча опустошал свой личный сейф, он сначала уничтожил все мало-мальски инкриминирующие бумаги, а потом почистил и смазал свое личное оружие, 9-миллиметровый пистолет Макарова. Он назвал его «простым и надежным оружием, которое своей массой очень удобно ложится в ладонь».
«Свинцовое содержимое одного единственного патрона, - написал он, - равноценно жизни человека, любой жизни, достойной или жалкой».
Я понятия не имею, был ли описанный им столь ярко и образно Макаров тем самым пистолетом, из которого он застрелился, хотя подозреваю, что это было именно то оружие.
