Худшая работа в истории?

Жить в любом крупном городе в 19 веке, когда государство практически не занималось социальной поддержкой, значило наблюдать бедность и нужду в масштабе, непредставимом в настоящий момент для жителей большинства западных стран. Скажем, в Лондоне сочетание низкой заработной платы, чудовищных жилищных условий, быстрого роста населения и скверного здравоохранения приводило к явному делению города на две части. Зажиточное меньшинство – аристократы и специалисты – комфортно жило в хорошей части города, нанимало прислугу и передвигалось по улицам в экипажах, а подавляющее большинство вело отчаянную борьбу за существование в вонючих трущобах, в которых ни джентльмены, ни леди никогда не появлялись и о которых большая часть привилегированных лондонцев даже не знала. Это положение дел точно и весьма впечатляющим образом отражено у Диккенса, который в Оливере Твисте потряс читателей описанием логова Билла Сайкса на вполне реальном (и зловонном) Острове Джекоба, а в «Нашем общем друге» вложил в уста мистера Подснепа фразу: «Я не желаю об этом знать; не считаю нужным обсуждать это; я этого просто не допускаю!»

Между тем за пределами видимости рабочий люд британской столицы, о котором многие предпочитали не думать, ухитрялся зарабатывать себе на жизнь самыми разными - и иногда очень странными - способами. Нашим проводником в мир странных профессий викторианской эпохи станет Генри Мэйхью (Henry Mayhew), монументальный четырехтомный труд которого «Рабочие и бедняки Лондона» («London Labour and the London Poor») до сих пор остается одной из классических работ по истории рабочего класса. Мэйхью, о котором мы писали год назад в статье о разносчиках в викторианском Лондоне, был новатором в журналистике и социологии. Он интервьюировал представителей сотен самых неожиданных профессий и записывал с их слов все подробности их жизни. В результате у него получилась живая панорама повседневной жизни викторианского города.

Среди наиболее запоминающихся моментов в его работах – встречи с «собирателем костей», «индусом-продавцом брошюр», восьмилетней девочкой, торговавшей водяным крессом, и с «искателем помета» - представителем неожиданно популярного промысла, который заключался в сборе собачьих экскрементов и продаже их кожевникам, использовавших их для очистки кож. Однако ни одна из этих тем так не завораживала читателей и не вызывала у них такого отвращения: как люди зарабатывали на жизнь, пробираясь в лондонскую канализацию во время отлива и проходя по ней иногда многие мили в поисках всякого хлама с лондонских улиц - костей, кусков канатов, металлолома, столового серебра и (при удаче) монет – словом, всего, что было обронено на улицах города и смыто в городскую клоаку.

Мэхью называл их «клоачными охотниками» или «тошерами». Именно последний термин и прижился в качестве названия профессии, хотя исходно он имел более широкое значение – тошеры работали не только в канализации, но и на берегах Темзы, но и также караулили у свалок, где сжигалось содержимое поврежденных домов, а затем рылись в углях, ища в них что-нибудь ценное. Однако особую известность принесли им именно поиски в канализации, которые кормили примерно 200 человек, известных исключительно по прозвищам: Тощий Билл, Длинный Том, Одноглазый Джордж, Короткорукий Джек. Тошеры неплохо зарабатывали – по данным источников Мэйхью, в среднем по шесть шиллингов в день, что примерно равняется 50 современным долларам. Это позволяло им входить в число аристократов рабочего класса. Как пишет пораженный Мэйхью, «такой доход означает, что стоимость извлекаемого ими из лондонской канализации должна быть не меньше 20 тысяч фунтов [3,3 миллиона современных долларов] в год».

Работа тошеров была опасной, а после 1840 года, когда власти запретили проникать в канализационную сеть без разрешения и установили награду в 5 фунтов сообщившему о проникновении, она стала еще и тайной. Теперь она в основном делалась ночью, при свете фонарей. «Они не разрешают нам работать в сточных каналах, потому что там немного опасно, - жаловался один из клоачных охотников. – Они боятся, что мы задохнемся, но не боятся, что мы помрем от голода!»

Как они могли держать свою работу в секрете, не очень понятно, потому что Мэйхью пишет, что их одежда была очень характерной.

«Этих тошеров, - сообщает он, - можно увидеть на суррейской стороне Темзы. Они носят засаленные долгополые вельветиновые куртки с вместительными карманами, а их нижнее конечности облачены в грязные холщовые штаны и старые башмаки… Вдобавок они повязывают холщовые передники и берут с собой потайной фонарь вроде полицейского, который прикрепляют себе на грудь с правой стороны. Когда они его открывают, он светит вперед, если носитель стоит прямо. Если он нагибается, фонарь светит вниз, позволяя тошеру видеть все, что находится у него под ногами. За спиной они носят сумки, а в левой руке шесты длиной в семь или восемь футов с большой железной мотыгой на конце».

Эти мотыги были для них жизненно важными инструментами. На реке они иной раз спасали тошерам жизнь. «Если те, как часто случается даже с самыми опытными, проваливаются в трясину, они стараются зацепиться мотыгой за что-нибудь в пределах длины шеста и вытащить себя из топи». В канализации мотыга также была бесценным подспорьем – с ее помощью тошеры перерывали скопившуюся грязь в поисках мусора, который можно было очистить и продать.

Для такой работы было необходимо знать, где искать наиболее ценное, поэтому большинство тошеров работали группами по три-четыре человека во главе с опытным «клоачным охотником», которому зачастую было от 60 до 80 лет. Эти люди знали места скрытых сточными водами трещин, в которых нередко застревали монеты. «Иногда, - писал Мэйхью, - они погружают руку по локоть в грязь и извлекают оттуда шиллинги, шестипенсовики, полукроны, а случается и полусоверены, и соверены. Эти монеты застревают, встав на ребро, между кирпичами на дне – там, где выкрошился раствор».

Жизнь под лондонскими улицами для опытных «охотников» была странным образом выгодной, но и городские власти понять было можно: такое существование было непростым и требовало знать о множестве опасных факторов. Например, в канализации были шлюзы, которые открывались при отливе, сливая поток смешанной с нечистотами воды на уровень ниже - на горе неосторожному тошеру, который мог утонуть или быть раздавленным. А тошеры, забредшие чересчур далеко в лабиринт туннелей, могли оказаться пойманными приливом. Вода дважды в день поступала через отверстия на берегу Темзы, наполняя канализацию доверху.

Интересно, что «клоачные охотники» не считали свою работу особенно вредной для здоровья. Люди, с которыми беседовал Мэйхью, были здоровыми, крепкими, зачастую обладали цветущим видом и жили нередко неожиданно долго – возможно, благодаря укреплявшейся от работы на пределе возможностей иммунной системе. Они были искренне убежденны, что царящий в туннелях смрад «укрепляет их здоровье». По мнению журналиста, им, скорее, грозило подхватить болезнь в трущобах, в которых они жили. Самой большой и самой густонаселенной из этих трущоб была Розмари-Лейн, располагавшаяся на более бедном южном берегу реки.

«Попасть в этот двор можно через узкий и темный проход, немногим шире дверей, протянувшийся сквозь первый этаж одного из домов соседней улицы. Сам двор, длиной 50 ярдов и шириной в три, окружен высокими деревянными домами с выступающими верхними этажами, которые практически полностью заслоняют вид и выглядят так, как будто вот-вот обвалятся на голову входящему. Двор густо населен…. Мой источник, когда шум стих, объяснил мне ситуацию так: “Видите ли, сэр, здесь у нас 30 домов, и в каждом не меньше восьми комнат. В некоторых из этих комнат, конечно, живет по восемь или десять человек, но давайте предположим, что в каждой комнате по четыре человека, и посчитаем, сколько всего получится”. Я посчитал и, к моему удивлению, у меня получилось 960 человек. “Хорошо, - продолжал мой явно восхищенный эти результатом собеседник, хихикая и потирая руки, - можете для ровного счета приплюсовать еще пару сотен. Пара сотен туда, пара сотен сюда – тут никто не обращает на это внимания”».

До того, как Мэйхью столкнулся с «клоачными охотниками», они нигде не упоминались, но оснований полагать, что их профессия не существовала с давних пор, нет. Система канализации в Лондоне имеется еще с римских времен, а хаотичное средневековое строительство сточных каналов регулировалось Законом о клоаках, принятым в 1531 году Генрихом VIII. Этот закон поручал восьми разным группам чиновников поддержание туннелей в их округах в хорошем состоянии. Следует заметить, что каждая из групп отвечала только за свою часть города, и это означало, что растущая канализационная сеть не будет соответствовать единым стандартам и наноситься на одну карту.

Поэтому точно сказать, насколько обширен лабиринт под Лондоном, до сих пор невозможно. По современным оценкам протяженность туннелей составляет до 13 тысяч миль. Большинство из этих проходов, безусловно, были слишком малы, чтобы в них могли проникнуть тошеры, однако в канализации было и не меньше 360 широких туннелей, выложенных кирпичом в 17 веке. По словам Мэйхью, средняя высота этих туннелей составляла 3 фута 9 дюймов. В 1870 годах 540 миль туннельной сети подверглись формальному осмотру, и это позволяет предположить, что при желании доступными для человека были не менее тысячи миль. Безусловно, в такой ситуации сотни миль не нанесенных на карту туннелей оставались неизвестными даже самым опытным тошерам.

В таких обстоятельствах неудивительно, что среди людей, зарабатывавших себе на пропитание в этих туннелях, бытовало множество легенд. Мэйхью записал один из самых примечательных сюжетов, распространенных среди тошеров – историю о диких свиньях, живущих в канализации под Хамстедом, на севере города. Согласно этой истории, предшествовавшей байкам об «аллигаторах в канализации», которые можно услышать в современном Нью-Йорке, беременная свинья «случайно попала в канализацию через один из лазов, забрела вглубь и там родила и вырастила свое потомство. Питалась она мусором и отбросами, постоянно смывающимися с улиц. Рассказывают, что ее потомство размножилось и стало столь же многочисленным, сколь и свирепым».

К счастью, объясняет легенда, черные свиньи из-под Хампстеда не способны пробраться по туннелям к Темзе и выйти наружу, так как для этого им надо было бы пересечь заключенную в трубу реку Флит, “а дикие свиньи столь упрямы, что всегда плывут против теченья и в итоге выходят туда же, откуда пришли – поэтому их никогда не видят”».

Другой миф, в который тошеры верили намного охотнее, известен по книге Жаклин Симпсон (Jacqueline Simpson) и Дженнифер Уэствуд (Jennifer Westwood). Он повествует о «таинственной Крысиной королеве, приносящей удачу».

Это было сверхъестественное существо, на самом деле выглядевшее как крыса. Крысиная королева незримо следила за тошерами, и когда ей нравился кто-то из них, она превращалась в привлекательную женщину и начинала с ним заигрывать. Если они проводили вместе хорошую ночь, она дарила ему удачу в работе, и он находил много денег и ценностей. Он при этом мог даже не догадаться, кто она такая. Хотя у Крысиной королевы в человеческом виде были свои особенности (звериные глаза, отражающие свет, и когти на пальцах ног), в темноте любовник вполне мог их не заметить. Однако если он начинал подозревать, кем она была, и рассказывать об этом, он лишался удачи и мог утонуть или пасть жертвой какого-нибудь жуткого несчастного случая.

Одна такая история передавалась в семье тошера по имени Джерри Суитли (Jerry Sweetly), умершего в 1890 году. Опубликована она была больше, чем через век после его смерти. По семейной легенде, Суитли встретил Крысиную королеву в пабе. Они до полуночи пили и танцевали, «а потом девушка отвела его на какой-то склад заняться любовью». Однако когда она глубоко укусила его за шею (Крысиная королева часто так поступала со своими любовниками, чтобы другие крысы никогда больше не причиняли им вреда), Суитли попытался ударить ее, заставив девушку исчезнуть и снова возникнуть на стропилах в виде огромной крысы. Оттуда она сказала парню: «Ты получишь свою удачу, тошер, но со мной ты за нее еще не расплатился!»

Суитли навлек на себя тяжелые последствия, оскорбив Крысиную королеву, сообщает легенда. Его первая жена умерла при родах, а вторая погибла на реке – ее раздавила о причал баржа. Однако, по той же легенде, все его дети были удачливы, и в каждом поколении в семье Суитли рождалась девочка с разными глазами – голубым и серым, цвета реки.

Разумеется, Крысиные королевы и мифически туннельные свиньи были не единственными опасностями, которые угрожали тошерам. Многие из туннелей, в которых они работали, обветшали и разваливались. «Кирпичи мэйферской клоаки, - пишет “Питер Акройд (Peter Ackroyd), - по слухам, крошились как пряник, и их можно было извлекать ложкой». Иногда туннели рушились, погребая под собой неосторожных «клоачных охотников». Встречались под землей и места, наполненные удушающими или взрывчатыми газами, и вдобавок, разумеется, ни один тошер не мог избежать постоянных контактов со всеми видами человеческих отходов. Дотошный Мэйхью писал об этом так:

«В [канализационных] отложениях присутствуют отходы газовых и химических заводов, дохлые собаки, кошки, котята и крысы, отбросы – а зачастую и внутренности - с боен, всевозможная уличная грязь, растительные остатки, лошадиный и свиной навоз, нечистоты, пепел, старый строительный раствор, всевозможный мусор».

Тот факт, что в середине 19 века лондонская канализация была антисанитарной, не вызывает сомнений. Мишель Аллен (Michelle Allen) пишет, что в то время канализационные туннели считались «вулканами грязи, каналами, наполненными гнилью, готовыми в любой момент взорваться вихрем зловонного газа и отравить тех, кого они не смогли удушить». Однако, по словам самих тошеров, это не означало, что условия работы под Лондоном были абсолютно непереносимыми. На деле канализация много лет функционировала вполне эффективно – не в последнюю очередь потому, что до 1815 года она фактически принимала только воду выпадавших на лондонские улицы дождей. До этого содержимое городских уборных попадало в выгребные ямы, а не в канализационную сеть, и даже когда законы изменились, экскременты внизу скопились не сразу.

Однако к концу 1840 годов лондонская канализация становилась все хуже и хуже, и Темзу, в которую из нее стекали нечистоты, это фактически убило. К тому времени в нее сбрасывалось каждый год 150 тонн отходов. В жаркую погоду зловоние становилось непереносимым. Своей нынешней канализационной сетью Лондон обязан «Великой лондонской вони» лета 1858 года – результату долгой жаркой погоды и безветрия, породивших столь удушливые миазмы, что пришлось эвакуировать парламент. Стало очевидным, что необходимо что-то делать, и для модернизации канализационной системы был нанят инженер Джозеф Базальджетте (Joseph Bazalgette), который блестяще решил эту проблему и в благодарность был сделан сэром Джозефом. Идея Базальджетте заключалась в том, чтобы построить новую систему магистральных каналов, пролегавших вдоль реки и пересекавших существующую систему. Таким образом, его сеть перехватывала нечистоты и отправляла их за восточную границу города, к новым очистным сооружениям.

Даже после того, как туннели наполнились грязью и стали опаснее, больше всего тошеры боялись не смерти от удушья или взрыва, а нападения крыс. Укус канализационной крысы был серьезной проблемой, как объяснял Мэйхью один из его информантов - «крысолов и кротолов Ее Величества» Джек Блэк (Jack Black). «Когда укус плохой, - говорил Блэк, - он начинает гноиться и формируется твердый как камень пульсирующий фурункул размером с глаз вареной рыбы. Я обычно вырезаю укус ланцетом и выдавливаю... Меня кусали почти всюду, даже в те места, которые я не могу назвать Вам, сэр».

Как сообщает Генри Мэйхью, известно много историй о встрече тошеров с такими крысами. «Клоачные охотники», борясь за жизнь, убивали крыс тысячами, но в большинстве случаев заканчивались такие встречи печально. Если тошер был один, и крысы на него нападали, он был обречен. Он сражался своей мотыгой, «пока, наконец, его не накрывала очередная волна свирепых тварей». Тогда он падал, и его разрывали на куски. Изуродованные останки попадали в нечистоты и через несколько дней превращались в часть общей массы, дрейфующей к Темзе, пока на них не наткнется очередная группа тошеров, которые находили останки своих покойных коллег «обглоданными до самых костей».