Понять Эрика Хобсбаума

Майкл Берли (Michael Burleigh) в своей крайне язвительной статье об историке-марксисте Эрике Хобсбауме (Eric Hobsbawm) усадил его на скамью подсудимых и признал виновным. Многие – в том числе, вероятно, большинство читателей этой газеты - с ним согласятся. Нежелание Хобсбаума отказаться от веры в то, что русская революция 1917 года служила «маяком надежды» для бедных и угнетенных всего мира, сейчас выглядит абсурдом – несмотря на то, что это когда-то было правдой. Берли с презрением пишет об отказе Хобсбаума «признать большевистскую революцию преступной ошибкой».

«Не бывает дурного дела, которое кто-нибудь не стал бы защищать», - писал когда-то Норман Дуглас (Norman Douglas) о помощи адмирала Нельсона неаполитанским Бурбонам, действия которых Дуглас считал тираническими. Сейчас многие готовы таким же образом отзываться о преданности Хобсбаума марксизму и Коммунистической партии, из которой он не вышел даже после подавления Венгерского восстания 1956 года.

Эта критика, бесспорно, справедлива, хотя позднее Хобсбаум отозвался о восстании как о «классическом примере нарратива оправданного народного выступления против деспотического правительства…» Проблема в том, что все мы в принципе склонны оправдывать преступления и даже зверства той стороны, с которой себя отождествляем, а во времена холодной войны поступать так было общепринято. Многие на Западе верили, что если американцы заливают Вьетнам и Лаос напалмом, это нормально, так как они борются против коммунистического зла и т. д. Все мы играем в эту игру, и многие до сих пор не готовы признать, что она зачастую крайне некрасива. Вспомните, как люди разных убеждений пишут об израильско-палестинской проблеме.

Я ничего не имею против марксизма Хобсбаума. Марксизм, нравится вам это или нет, - уважаемая теория общественного развития. Говоря «уважаемая», я имею в виду, что ее нельзя не принимать во внимание. Именно эта теория общества, культуры и экономики дала Хобсбауму интеллектуальную основу для его исторических исследований. Даже такие правые историки, как Найл Фергюсон (Niall Ferguson) ценят его трехтомную историю «долгого 19 века» - «Век революции» («The Age of Revolution»), «Век капитала» («The Age of Capital») и «Век империи» («The Age of Empire»). Все эти три книги – выдающиеся исторические работы. Берли называет их «синтетической историей», имея, как мне кажется, в виду, что они пытаются предложить общий взгляд, основанный не на оригинальном исследовании, а на чужих опубликованных работах. Такой размах впечатляет, пишет он, «если вы не специалист по Кубе, Мексике или Венесуэле». Это опять же справедливая критика, но ее столь же оправданно можно применить к любым историческим трудам, которые пытаются дать широкую картину некоего периода. В частности крайне увлекательная «История англоговорящих народов» («History of the English-Speaking Peoples») правого автора Эндрю Робертса (Andrew Roberts) может служить характерным примером книги, содержащей ряд убедительных доводов, но пристрастной и наполненной множеством ошибок и слепых пятен.

Что можно сказать о коммунизме Хобсбаума? Он вступил в германскую коммунистическую партию в 15 лет – перед тем, как Гитлер пришел к власти. В то время это было логичным шагом для школьника-еврея в Берлине. К счастью для Хобсбаума, у него уже имелся британский паспорт – в школе его называли «Англичанином» - и он смог уехать из Германии в Лондон, когда нацисты взяли в стране верх. В конце тридцатых годов, если ты был антифашистом, было все еще логично быть также и коммунистом.

В сороковых годах многие по-прежнему думали так же. В конце концов, вермахт победила Красная армия, а не Британия и не США. Нужно помнить, как популярен был в нашей стране Сталин в то время. Даже Daily Express Бивербрука называл его тогда «Дядюшкой Джо». Большая часть Восточной Европы действительно сначала встречала русских как освободителей, и «железный занавес» опустился не сразу, как только прозвучали слова Черчилля. Он опускался постепенно, рывок за рывком. Именно наступление холодной войны привело к ужесточению советского контроля над странами, которые позднее станут называть сателлитами СССР, - а Хобсбаум был уверен, что за холодную войну США ответственны не меньше, чем Советский Союз.

При этом, что бы о нем ни говорили, он никогда не придерживался антиамериканизма, хотя сурово критиковал внешнюю и военную политику Америки. Он любил Нью-Йорк, обожал джаз и очень хорошо понимал, насколько американская культура была привлекательна для граждан стран Варшавского договора. Как он заметил в своей крайне увлекательной автобиографии, джинсы сделали для подрыва советской системы больше, чем ЦРУ.

Он до конца оставался критиком капитализма и коммунистом, верящим в «социализм с человеческим лицом». В старости его героем был Горбачев – хотя Хобсбаум и прибавлял, что тот «разрушил свою страну». Он также с восхищением отзывался о генерале Ярузельском - польском президенте – и об Адольфо Суаресе – втором премьер-министре после Франко, выходце из фалангистского молодежного движения и фалангистской партии. Эти люди, по словам историка, «фактически обеспечили мирный переход» от диктатуры к демократии – и были «прокляты обеими сторонами».

Короче говоря, Хобсбаум намного сложнее – и, на мой взгляд, намного больше заслуживает восхищения, - чем полагает Майкл Берли. Его автобиографию «Интересные времена» («Interesting Times») имеет смысл прочесть каждому, кто хочет его лучше понять - и каждому, кто хочет лучше понять сложную идеологическую путаницу 20 века.