Трагедия рождения. Бесчеловечное, слишком бесчеловечное. Закат. Печальная наука. Так замолчал Заратустра. Некролог морали. Ниже добра и зла. Конец Человека. Идолы сумерек. Жалобы Диониса. Бессильная воля. Я попробовал вывернуть наизнанку эйфорические названия произведений Фридриха Ницше не ради игры в стиле Пиранделло, у которого юмор рождается из противоположного чувства. Я представил себе, что Ницше мог бы написать сегодня, верный обещанию Заратустры, которое гласит «я вернусь снова», но появившийся в эпоху усталого нигилизма, когда экзальтация уступает место депрессии.
Он написал бы не «Рождение трагедии», но мрачно описал бы боль, испытываемую при появлении на свет. Он не пытался бы выйти за рамки человеческого, слишком человеческого, но констатировал бы триумф бесчеловечности. Он создал бы не «Утреннюю зарю», а «Закат», не «Веселую науку», а «Грустную науку». Его Заратустра не проповедовал бы, а лишился бы дара речи, потому что слово потеряло смысл и ценность. Он не приветствовал бы рождение, генеалогию морали, но изучал бы ее некролог. Он не отправился бы по ту сторону добра и зла в обществе, павшем ниже всякого добра и зла. Он не приветствовал бы рождение сверхчеловека в «Ecce Homo», а скорее написал бы о конце человека. Он не написал бы грандиозные «Сумерки идолов», скорее бы возникли идолы сумерек. Он не пел бы дифирамбы Дионису, а сетовал бы. И, наконец, он не стал бы писать «Волю к власти», но констатировал бы бессилие воли в вечной потерянности мира, а не в его вечном возвращении.
Тот, кто думал, что Ницше представляет последнюю ступень нигилизма в западной мысли, должен сейчас рассматривать его аллегорию по нисходящей траектории от активного нигилизма Ницше до пассивного нигилизма сегодняшних дней, от трагической и героической эйфории Заратустры до циничной и вызывающей распад депрессии теперешней действительности. Ницше сопротивлялся упадку, новый Ницше содействовал бы ему. В конце концов Леопарди победил Ницше, точнее победил его практический непоэтический пессимизм. В этом правда нигилизма.
Сегодня день рождения Ницше, он появился на свет 15 октября 1844 года. Вчера Эмануэле Северино получил премию Ницше, и по этому поводу был проведен семинар, в котором участвовали Соссио Джаметта, Массимо Дона, Джузеппе Джирдженти, Андреа Тальяпьетра, Армандо Торно и автор этой статьи. Это второй семинар, организованный культурным сообществом Ла Торре ди Кьявенна, что между Валь Брегалья и Силс-Мария, это место было избрано Ницше. Может быть, современный итальянский философ Северино пошел еще дальше Ницше, отправляясь от замкнутого круга западной мысли, отраженной в его философии и его жизни. Он попытался перевернуть непорочность становления, краеугольный камень вечного возвращения Ницше в бесконечности бытия.
Замечательный переводчик Ницше Соссио Джаметта, между прочим, написал комментарий к книге «Так говорил Заратустра» (Bruno Mondadori, 2006), что можно сравнить с комментарием Мигеля де Унамуно к «Дон Кихоту» Мигеля Сервантеса. Сравнение не случайно. Заратустра, как Дон Кихот, сражается с миром после падения платонизма. Но в случае Заратустры происходит падение с неба на землю, а в случае с Дон Кихотом происходит его выпадение из идеального рыцарского мира. Заратустра находит убежище в будущем, он потерял небо и богов и ищет на земле сверхчеловека, который будет наследником после смерти богов. Дон Кихот же ищет убежища в прошлом, в своих галлюцинациях. Потеряв ясность мысли, он пытается поселить свою мечту в действительности и добивается известного нам трагического и гротескного результата. Судьба авторов этих двух персонажей противоположна. Сервантес перекладывает безумие жизни на своего персонажа, который сходит с ума и умирает. Ницше спасает Заратустру, делает его сильным и горячим как солнце, но он перекладывает на себя груз своего пророчества и теряет рассудок.
Посредством Заратустры Ницше думал основать новую земную религию, ознаменованную появлением сверхчеловеческого. Это было эпическое и героическое, эйфорическое и веселое видение судьбы. Это была танцующая и смеющаяся религия в противовес похоронной и темной, удручающей и карающей христианской религии. Но здесь есть нечто большее, чем антихристианская полемика. Надо вспомнить биографию Ницше. Какой отпечаток на его траурное видение христианства наложило воспоминание о его умирающем отце, лютеранском пасторе? Черные одежды и траур в семье, вера ассоциировалась с сиротством и вдовством, отрочество, окрашенное скорбью. Может быть, смерть Бога, — это небесная трансформация смерти Отца, пастора? В этом возрасте впечатления твердо фиксируются в памяти. В его глазах Дионис — это детство мира, которое изгоняет печальную память его детства. Восхваление крепкого здоровья надо воспринимать как заклинание и отказ от собственного болезненного состояния.
Ницше продолжает танец, но музыка больше ему не соответствует. Сейчас, когда история зажата в тисках между техникой и природой, точнее между властью человека и первоначальной стихией, к Заратустре громко взывают, чтобы он спустился с высот. К нему взывают те, кто видит в нем пророка воли к власти и суперчеловека технологической эры, пророка свободной и ликующей природы. Но мощь техники уже не контролируется ее создателями, она уже их подчинила и развивается сама по себе. Разрушенная природа соперничает с цивилизацией. Над мудростью жизни в равновесии с природой преобладают эмоциональные порывы и зверские инстинкты. Следовательно, это не наступление сверхчеловеческого, которое предсказывал Ницше, а царство автоматизма и недочеловеческого, которое вышло на сцену и предало песнь Заратустры.
Хотя я и понимаю, что путь Ницше никуда не ведет, я возвращаюсь к нему всю жизнь. Первая статья, которую я опубликовал в 19 лет, была посвящена ему и его будущему, которое никогда не наступит, разве что в вывернутой наизнанку версии. Однако, я продолжаю после стольких лет говорить о нем и его Заратустре, моей библии в 19 лет. Это вечное возвращение к Ницше и тщетная надежда на то, что можно спастись в одиночку, ухватившись за будущее.
