Ровно в 6:10 я выхожу из моего ветхого номера в отеле «Виндзор» в Каире и приближаюсь к холодной лестнице, обвивающей лифтовую шахту, настолько ужасающе древнюю, что сердце начинает биться быстрее при одной только мысли, что придется зайти в сам лифт. Тем не менее, Мустафа ждет меня, удерживая грязные металлические двери лифта - призрак в темно-синей униформе, которую до него носили множество поколений лифтеров начиная со времен, когда «Виндзор» был местом собраний британских офицеров в Каире. Его желтые глаза зажигаются в предвкушении чаевых. «Сэр?» - окликает он, рукой приглашая меня в свою маленькую, застеленную ковром клетку. В конце концов, это его обязанность возить пьяниц вверх и вниз, из их безвкусных номеров в знаменитый бар на втором этаже. И неважно, что они каждый раз опасаются за свою жизнь, он должен их возить.
Свою работу он выполняет при помощи медного переключателя. «Как вы пунктуальны, habibi», - говорят его глаза, когда я прохожу мимо него, отказываясь от его услуг. (Этот лифт с ручным управлением, несомненно, представляет собой гиблое место, но он мне, вероятнее всего, еще понадобится чуть позже.) Я спускаюсь в бар, и он оказывается пустым, как это часто бывает в беспокойном и разоренном Египте. Однако никогда не вымирающее телевидение продолжает храбро передавать нескончаемый поток танцев живота, исполняемого под синтезатор. Кресла-бочонки выглядят зловеще призывно. Но посетителя все равно не оставляет мысль о том, что площадь Тахрир находится совсем рядом. Улицы наполнены каким-то странным, кипящим волнением и ненавистью народа к самому себе. Этой зимой туристы остались дома или отправились на Сейшелы.
Старинный и почтенный бар должен иметь бармена, воплощающего те же свойства. У бара отеля «Виндзор» есть Марко. При росте около 160 сантиметров Марко удалось выработать самое крепкое и самое сердечное мужское рукопожатие. У вас сразу же возникает вопрос, возможно ли такое, чтобы молодой Марко когда-то наливал пиво самому Лоренсу Дарреллу (Lawrence Durrell). Каир – это такое место, где ничего не забывается. К примеру, стены лестничной клетки пестрят рекламными плакатами туристических агентств, выпущенными Swissair в 1920-х годах. На них были изображены мощеные площади Германии, давным-давно уничтоженные военно-воздушными силами Великобритании. Санкт-Мориц, где отдыхали миллионеры эпохи Веймара. Изначально этот отель был купальней королевской семьи, выстроенный примерно в 1900 году. Потом его присоединили к знаменитому отелю «Шепард», который сожгла толпа во время революции 1952 года.
Бар отеля «Виндзор» – мой любимый бар на Ближнем Востоке. Он до сих пор сохранил атмосферу типичного места собраний офицеров, оснащенного всеми ожидаемыми атрибутами мужского пространства: повсюду на стенах висят большие и маленькие оленьи рога, и некоторые из них настолько малы, что кажется, будто это кости крохотных вымерших животных, которые когда-то водились только в Сахаре. Люстры представляют собой переплетение оленьих рогов. Антилопы, газели, альпийские козлы, темное дерево, низкие книжные шкафы, лампы с абажурами и барные полки с пыльными бутылками вина «Омар Хайям» и Stella – национальным египетским пивом. Этот бар – идеальный анахронизм. Должно быть, он был одним из тех баров, в которых сидели Фермор и Даррелл в 1942 году.
Именно в этот бар ворвался Лоуренс Аравийский, после того как он взял Акабу и с триумфом вернулся в Каир – эту сцену воссоздал Дэвид Лин (David Lean) в гораздо более пышных декорациях, навеянных, возможно, отелем «Шепард», который находился всего в двух зданиях от края парка Эзбекия и на месте которого теперь располагается безликая автозаправочная станция.
Лоуренс, переодетый в бедуина, зашел в этот бар в 1917 году и потребовал налить ему выпить: в каком еще баре вам захотелось бы выпить?
Практически незаметный, отель «Виндзор» располагается в подворотнях центра Каира, в сердце города 19 века, который в течение многих десятилетий разлагался подобно компосту до тех пор, пока в нем стало невозможно узнать некогда роскошный город короля Фарука, Омара Шарифа (Omar Sharif) и Ом Калтум (Om Khaltoum). Город парижских бульваров и многоквартирных домов с балконами, напоминающих здания улицы Реомюр в Париже. Город Café Riche, восхитительных баров и жизни бездельников, редко обременяющих себя мыслями о религии. Париж Востока, при всем уважении к Бейруту.
Я заказываю джин с тоником, но, увы, тоника нет. Я так и не получил внятного объяснения этого страшного упущения. Зато есть содовая, поэтому я заказываю виски с содовой и тарелку скользких желтых бобов. Кроме меня в баре находилось три или четыре престарелых египетских джентльмена богемного вида (эти два качества сейчас стали практическими синонимами), и я замечаю, что из египетских телефонов время от времени доносится мелодия, которую я так хорошо знаю, но которую у меня не сразу получается определить – невозможно поверить, но это «Взлетающий жаворонок» («The Lark Ascending») Вогана Уильямса (Vaughan Williams). Каким образом этот фрагмент английской классической музыки попал в репертуар современных египетских телефонов? Спрашивать мне некого, потому что никто не знает, что это за музыка.
Приглядевшись, я понимаю, что эти джентльмены смутно напоминают мне литературных персонажей. Учтивые египетские мужи за 70, в гигантских, идеально овальных очках, бледных костюмах «сафари» с нагрудными платками. Широкие носы, множество шрамов на шершавых лицах, изысканные манеры. Мужчины из другой эпохи, эпохи Садата, я полагаю, выходцы из золотых 1960-х годов, когда эта часть Каира была раем для ведения бесед и эротических утех. Один из них нетвердым шагом подходит к барной стойке, чтобы заказать еще один стаканчик египетского виски Biulli. Довольно крепкий напиток, но привычное всегда успокаивает.
«Британец?» - спрашивает он, по какой-то причине решив пожать мне руку. В его глазах за темными овальными очками мелькает какое-то прекрасное безумие, и он наклоняется ко мне, как египетские мужчины иногда делают, чересчур близко – его не трогает высокомерная реакция присутствующих. Он шепчет мне прямо в ухо: «Ату!»
Британцы оставили свой след в этом городе, в его потускневшем и разрушающемся центре. Для начала, они оставили там свои бары. Они оставили после себя воспоминания, которые долгое время сохранялись в памяти египтян – воспоминания о пьющей военной элите, по большей части презирающей то место, куда ее направили служить. Но они также стали последними в волне европейцев, наводнивших Египет, начиная с вторжения армии Наполеона в 1798 году. Эта так называемая «армия ученых» среди прочего положила начало возрождению египетских алкогольных напитков. Но, в конце концов, ее появление принесло с собой вышеупомянутые бульвары и роскошные здания в центрах Каира и Александрии. Оно привело к созданию того уникального города, который сделали знаменитым – если они вообще знамениты – работы романиста Аля аль-Асуани (Alaa Al Aswany) (если не брать в расчет несравненного Махфуза (Mahfouz)). Особенно «Дом Якобяна» («The Yacoubian Building»).
В своем предисловии к английской версии этой книги Асуани, который в прошлом был дантистом, рассказывает, как однажды он вместе с агентом по недвижимости ходил по центру города в поисках здания для его новой стоматологической клиники. Для него, египтянина, принадлежащего к среднему классу, эта разрушающаяся часть города стала чем-то совершенно новым, неким откровением.
«Этот опыт натолкнул меня на очень важную мысль: в чем секрет значительности центра Каира? Почему центральная часть города была настолько непохожа на другие районы Каира? На самом деле, центральная часть города - это не просто жилой квартал и центр торговли, это нечто гораздо более важное. Он является олицетворением целой эпохи, эпохи, в течение которой Египет характеризовался терпимостью и удивительной способностью вбирать в себя людей различных национальностей, культур и религий. Мусульмане, христиане, евреи, армяне, греки и итальянцы жили в Египте в течение многих столетий и считали его своим настоящим домом. Центр Каира можно назвать воплощением великой способности Египта вбирать в себя различные культуры и сплавлять их в едином человеческом котле. Я думаю, центр Каира – это пример египетского проекта модернизации, который продлился с эпохи Мухаммеда Али (Muhammad Ali) вплоть до смерти Гамаля Абделя Нассера (Gamal Abdel Nasser) в 1970 году».
«Когда закончилась эта эпоха, закат центральной части Каира стал неизбежным. Его значимость осталась в прошлом вместе с теми качествами, которые он воплощал. Культура сосуществования подошла к концу, и с 1980-х годов Египет оказался под мощным влиянием ваххабитско-салафитского мировоззрения, перед лицом которого открытое и умеренное прочтение ислама отступило».
Выйдя из бара, я попадаю в своеобразный лабиринт улиц между Аль-Альфи Бей и 26 июля, улиц усыпляющих деревьев, похожих на окаменелости древних лесов, улиц кафе, расположившихся под лампами дневного света с рядами кальянов и тарелками с углем, дымящимся на холоде. Улица Аль-Альфи приводит меня к Мидан Ораби – открытому пространству, по периметру которого в переулках располагаются многочисленные кальянные, и среди них еще можно найти несколько baladi или местных баров. Самый яркий из них – это бар «Шахерезада», который находится на самом верху огромной лестницы, стены которой увешаны облезлыми плакатами танцовщиц прошлого.
Этот бар представляет собой всего одно помещение, в дальнем конце которого есть сцена. Я иногда прихожу сюда выпить пару бутылочек Stella и посмотреть на пышных девушек, набивающих свои бюстгальтеры купюрами – их заработки ничтожны по сравнению с тем, что можно найти в бюстгальтере танцовщицы в Бейруте или Дубае. Теперь в подобных местах царит атмосфера легкого беспокойства и скрытности, будто распутные девушки, нанимаемые руководством баров для того, чтобы стимулировать аппетит гостей, ни на минуту не забывают о том, что на улицах все женщины теперь носят платки. Их непокрытые, манящие волосы сейчас выглядят аномалией. Признаком того, что в стенах «Шахерезады» они становятся законной добычей.
Недалеко от этого места, в конце улицы 26 июля – не доходя до оживленных тротуаров Таллат Харб, где тысячи манекенов стоят в витринах магазинов, демонстрируя скромную моду для по-новому скромных женщин – есть еще несколько еще более осмотрительных baladi и заведений с танцами живота, которые уже успели снять свои вывески – теперь они действуют в условиях согласованной секретности.
На улице 26 июля среди магазинов одежды есть крохотный переулок, названный в честь отеля «Скарабей», который располагается в самом его начале. Переулок Скарабея ведет мимо довольно дорогих модных магазинов, мимо лобби отеля, мимо кафе, выстроенных прямо в стенах домов, где никогда не прекращаются поединки в нарды.
Я прихожу сюда, когда хочу покурить кальян в кафе, расположенных во внутренних дворах в конце переулка, в крохотных пространствах, втиснутых между вертикальным великолепием старых многоквартирных домов. Переулок Скарабея – это секретное место, которое еще не успели разгромить и вычистить, но, несомненно, его дни уже сочтены.
Двигаясь дальше, вы найдете несколько баров с девушками легкого поведения: слева расположен отель LaVie с клубом на первом этаже, а справа - Meame и Miscellany, которые рекламируют себя на горизонтальной табличке, висящей над проходом, ведущим к ним, как «Казино» и «Театральные представления». На закате, когда из множества мечетей, по телевидению и радио раздается призыв муэдзина, владельцы этих кафе зажигают в своих заведениях свет, и проход, ведущий к этим клубам, наполняется холеными аферистами и длинноногими покачивающимися девушками в кожаных сапогах на высоком каблуке.
Я часто видел, как замужние женщины в платках, дымящие трубками в кафе на задних дворах, наблюдали за этими созданиями с наивными ужасом на лице, к которому примешивалось хитрое любопытство. Девушки в таких клубах хорошо понимают, что они больше не находятся под защитой невидимых рук. Волна оборачивается против них, и все, на что они могут теперь рассчитывать, это печальная аморальность мужских желаний. Возможно, это их спасет.
Я прихожу сюда не только для того, чтобы убежать от Каира, но чтобы убежать от всего мира. В отличие от Аксарая, этот крохотный анклав бедлама наполнен египетской анархией и юмором. Переулок Скарабея – это место дилетантов. На вершинах странных шестов можно увидеть набитых игрушечных тигров с безвольно свисающими лапами и хвостами.
Плазменные телевизоры в кафе показывают американские рукопашные бои, которые, насколько я могу судить, с большим интересом смотрят те же самые замужние женщины в платках, чье осуждение не распространяется на крупных мужчин в бикини. Я могу пить Lipton и курить там часами, кроме того там всегда можно без особых проблем купить Stella. Когда я спрашиваю об этом, один сосед отвечает мне, что египтяне на самом деле не считают пиво алкогольным напитком, пить который грешно. «В конце концов, - добавляет он, - это же мы его изобрели. Мы не можем запретить то, что мы изобрели».
Эта статья представляет собой отрывок из новой книги Лоуренса Осборна «Пьяные и трезвые» (The Wet and the Dry), которую издательство Hogarth Press готовится выпустить в 2013 году. Последняя книга Осборна носит название «Прощенные» (The Forgiven).
