Я обратил внимание, что существуют два типа сказок. Есть добрые, в которых герой-простолюдин за преданность и честность вознаграждается любовью и королевством. А есть приводящие в смятение, где поедают детей, сокровище превращается в мусор, а опоенная принцесса спит тысячу лет.
Когда я был ребенком, мои родители читали мне каждый день перед сном. И я не знал, какую историю услышу. Выбор был случайным. Соотношение счастливых и ужасных сказок на сон грядущий обнаруживало себя в частоте преследовавших меня по ночам кошмаров. Неопределенность – самая коварная форма тирании. Со временем я стал бояться темноты. Мое воображение рисовало монстра, поселившегося у меня в комнате. Его звали Чудище Одноглазое.
Оно действовало на меня пугающе. Но однажды Чудище дало мне понять, что оно пришло не пугать меня, а защищать. Оно пообещало появляться из шкафа, как только возникнет опасность. Однажды ночью, когда я еще был совсем маленьким, меня разбудил шум на крыше. Я скатился по лестнице в комнату к родителям, прося о помощи и вмешательстве. Мама проснулась и сказала: «Пижамыч, не беспокойся. Это всего лишь ночной шум».
Но это не помогло. Мой совет всем молодым родителям – фраза «ночной шум» не приносит утешения. Это всего лишь слова из плохой сказки на сон грядущий. Мама сказала, чтобы я шел к себе в комнату и засыпал. Я не обиделся, но этим меня не убедить. Я вернулся и залез под одеяло с головой. Вот тогда я и услышал, как заговорило Чудище Одноглазое.
Оно обратилось ко мне по имени. Я заплакал. Заставил себя стянуть одеяло. Дрожа от страха, встал и осмотрелся. Открыл дверь шкафа, но там никого. Потом его голос послышался сзади. Обернулся – никого. Тут Чудище Одноглазое заговорило. Оно сказало, что перебралось под кровать. Оно хочет быть рядом, пока я сплю. Но это не утешало. Я все же не был уверен, Чудище меня хочет напугать или защитить.
Мне всегда было интересно, что стало с Чудищем. Оно постоянно было моим спутником в возрасте от трех до пяти лет. Требовалось немало энергии и воображения, чтобы придумать и наполнять его образ. Если верить тому, что говорят нам ученые, эта энергия не создается и не разрушается – она лишь меняет форму. Какую форму обрел Одноглазый? Куда девается потом наш страх темноты?
Думаю, по мере развития человечества он обрел форму науки, искусства и религии. Науки, чтобы определить параметры тьмы. Искусства – показать ее красоту. А религии, чтобы мы знали – свет всегда рядом. Мы только должны верить в него и – «узреем».
В эпоху Чудища Одноглазого я перепробовал множество всяких уловок, чтобы бояться темноты поменьше. Наукой для меня был ночник. Искусство – как можно больше добрых историй на сон грядущий. И со временем я даже открыл для себя молитву.
До того я никогда не молился. Даже не знал, что это такое. В нашей книжке для первоклашек была серия картинок о том, что делают «хорошие» дети. Для меня это имело значение. Помимо темноты, другим основным стрессовым фактором для меня был Список Озорных и Послушных Детей у Санты. Дома во время тихого часа в последний месяц я лежал с открытыми глазами, за что был лишен сладкого печенья. В наказание за то, что молотил по парте как по ударной установке, меня выставили стоять в холле. А однажды дома я даже вынудил маму расплакаться. Я чувствовал, что вот-вот провалюсь сквозь землю, и готов был всерьез воспринимать нравоучения из книжки. В главе 1 говорилось, что умыться с утра означает хорошо начать день. Следует чистить зубы и причесываться, говорить «пожалуйста» и «спасибо». А на ночь читать молитвы.
Я спросил маму, что такое молитва. Это когда разговариваешь с богом, ответила она. Я не был уверен, что идея такая уж замечательная. Я и так уже боялся Санту. В книжке была картинка: чистенький светловолосый мальчик в пижаме стоит на коленях у кровати со сложенными руками. Я показал маме картинку и сказал: «Я тоже так хочу».
После ужина я переоделся для сна, встал на колени и спросил маму, что нужно говорить, когда молишься. Мама подумала и сказала: вот есть – «Бога перед сном молю: Душу сохрани мою! А умру во сне, ну, что же, Душу ты прими, о, Боже!» (Авторский перевод Владимира Юракова*) Я испугался. Надо все это произнести, чтобы мне стало лучше? «А умру во сне, ну, что же?» Они это серьезно? Уж лучше пусть меня защищает Чудище Одноглазое.
Больше эту молитву я не произносил. Страх только усиливался. Теперь я знал, что умру во сне и попаду в Список Озорников. И вот в таком беспросветном тумане обстоятельств у меня впервые появилось представление о преступном сговоре – тайном соглашении между мамой, папой и Санта-Клаусом.
Наша семья – еврейская, и мы вполне могли не отмечать Рождество. У нас также не было дымохода, и значит встретить Санту – маловероятно. Но в Далласе мы жили в районе Oak Cliff, помимо нас еще там было всего две еврейские семьи. Мои родители очень настороженно относились к антисемитизму и очень опасались того, что другие дети зашпыняют нас, если мы чем-то будем выделяться. Но мне кажется, мама с папой боялись нашей «непохожести» независимо от того, будут нас дразнить или нет. «Другой» - это не то, что считалось правильным в конце 1950-х. «Другой» не было тем знаменем, которым мы гордо размахиваем сегодня. В те времена от непохожести следовало избавляться.
Родители решили следовать сценарию Санты и дарить нам подарки рождественским утром – чтобы мы не чувствовали себя изгоями в школе. Но не общепринятым добрым старомодным, нерелигиозным и вполне коммерческим способом – с елью, подарками, колядками и горячим шоколадом. Мама чувствовала себя виноватой, что пришлось предавать свои еврейские корни. В качестве уступки они отказались от ели, а вместо этого в результате определенного мыслительного процесса решили (что до сих пор меня озадачивает) оставлять подарки в столовой под столом.
Как все дети, на Рождество мы вставали с рассветом. Бежали в столовую и начинали ползать между стульев, ища в сумерках подарки с нашими именами на них, периодически ударяясь головами о массивный стол.
Помню, как однажды в те годы я набрался духу и задал маме трудные вопросы, которые всегда боялся спросить. «У нас нет дымохода. Что же делать Санте?» Мама сказала, что оставила записку Санте воспользоваться черным ходом. Это меня встревожило. Значит, у нас дом не заперт, и мы не в безопасности. Или у Санты есть наши ключи, от чего мне стало жутко. Тогда я спросил, а как же Санта обойдется без ели. Мама ответила – Санта без проблем оставит подарки под столом. «Но почему? Почему Санте захочется ползать под столом, чтобы оставить там подарки? И надо ему с этим возиться?» Мама ответила, что Санте это не составит труда. Он бы не хотел, чтобы мы чувствовали себя не как все, потому что нашли подарки не под чем-то. «Мам, мы и так не как все. Никому из детей не кладут подарки под обеденным столом. А те, у кого есть ель, не ползают под ней в поисках подарков. Они лежат вокруг елки».
Мама подумала немного, а затем сделала то, что обычно делают большинство людей, пытаясь выдать придуманное за правду. Она сказала: «Пижамыч! Мы написали Санте и про дымоход, и про ель, и он попросил не запирать дверь, а подарки оставит под столом. Не знаю, почему. Он так сказал. Он решил оставить их именно там».
Мамочка временно перевалила ответственность на Санту, и это работало до моих пяти с половиной лет, когда я пошел в первый класс. Сомнения не давали покоя и сильно терзали мою душу. Мне не с кем было поговорить об этом, вплоть до одного вечера накануне рождественских каникул.
Был холодный солнечный декабрьский день. Я пошел в аптеку-закусочную Daugherty’s (магазин, торгующий лекарствами, косметикой, журналами, мороженым – прим перев.) почитать там комиксы перед тем, как отправиться домой, который был в полумиле отсюда. Меня окликнул одноклассник: «Эй, Ствивен, ты куда идешь?» Я обернулся, и к своему удивлению увидел Дуэйна. Обычно я не играл с Дуэйном. И это был единственный случай в жизни, когда мы говорили с ним с глазу на глаз. Он жил в другом месте и был очень особенным ребенком. Ему уже исполнилось 6 лет, и мне он казался мудрее меня. Симпатичный малый, всегда получал хорошие отметки. Учителя любили его. Он никогда не стучал по парте, как по барабанам, и не попадал в истории. Его признали лучшим учеником первого класса. В школе ему вручили ленту отличия. Таким я и встретил его – с лентой, приколотой к свитеру, развевавшейся на холодном ветру. Он подошел ко мне, и это меня поразило. Если честно, я слегка даже благоговел перед ним.
Когда мы пошли, Дуэйн спросил, ожидаю ли я Рождество. «Конечно», - сказал я вдохновенно и даже с вызовом. Дуэйн помолчал, посмотрел куда-то вдаль, затем опять на меня и произнес очень серьезно: он верит в Рождество, но сомневается, что по-прежнему верит в Санту.
Собрат-скептик! Я не сообщил ему о подарках под обеденным столом. Проглотив комок в горле, я сказал, что тоже не уверен насчет Санты. Дуэйн с уважением кивнул и произнес: «Еще бы! Как не сомневаться!» Я упомянул, что в прошлом году мне послышался какой-то шум на крыше. А ведь это могли быть и сани.
«А у вас есть дымоход?»
«Нет».
Дуэйн помотал головой. «Ну, если у вас нет дымохода, на этой крыше Санта не остановится. Это могла быть белка».
«Возможно», - сказал я. Мы остановились на краю тротуара. Дуэйн посмотрел налево-направо, нет ли машин. И тут я выпалил: «Дуэйн, я правда хочу верить в Санту».
Дуэйн повернулся ко мне, положил руку на мое плечо: «Я знаю, Стивен. Я тоже. Но всегда проще хотеть верить во что-то, чем признать, что это всегда было неправдой».
Я был сражен глубокомыслием его замечания.
Дуэйн посмотрел на безлюдную спортплощадку, потом на меня: «Пойми меня правильно, я люблю Санту, но, похоже, это последний год, когда я в него верю».
Я всегда помню тот диалог. Долгие годы я считал: это потому, что то был единственный серьезный разговор о кризисе Санты. Но оглядываясь назад, я подумал – скорее всего, он запомнился, потому что то был мой первый кризис веры.
С тех пор минуло 50 лет, за эти годы кризис веры наступал у меня и проходил неоднократно. В прошлом году на Рождество я снова приехал в Даллас. Не затем, чтобы опять попасть в ту атмосферу радостного праздника, связанного с массивным столом. Я приехал к очередной годовщине, как ушла из этой жизни моя мать, что всегда было тяжелым событием для моей семьи. Поездка домой – это возможность увидеться с папой, предаться воспоминаниям с братом и сестрой и еще одна возможность поспать в моей старой, не дающей заснуть кровати. В той самой, в которую я ложился ребенком. Когда продавец сказал моим родителям, что она прослужит целый век, они ему поверили.
Поездка в Даллас для меня это еще и возможность археологических открытий. Всю свою жизнь мама сохраняла все, что могла, рассовывая по разным невероятным местам. После ее смерти мы вдруг осознали, что она не оставила карту поиска.
Как и следовало ожидать, я обнаружил старый конверт из оберточной бумаги на дне ящика для белья под пижамой, которую я носил в восьмом классе. В нем хранился экземпляр газеты Jefferson Davis News, издававшейся в начальной школе.
Просматриваю старую газетку. На ее последней странице фото нашего первого класса на фоне школы. Приглядевшись, вижу рядом с собой Дуэйна с ленточкой отличия на рубашке. Это была у меня его единственная фотография. Я мысленно поблагодарил маму за самый лучший рождественский подарок всех времен.
Там на полях около фото мною были записаны слова Дуэйна – я сделал это из боязни забыть их. Эффект оказался неожиданным. Я смотрю на фото с лицами 5-летних малышей перед зданием начальной школы Jefferson Davis в обрамлении слов: «Всегда проще хотеть верить во что-то, чем признать, что это всегда было неправдой». Они оказались мрачным девизом школы.
Высказывание Дуэйна предупреждало о фальшивых пророках и о том, как они проникали в нашу судьбу. Его мудрость и сейчас поражает меня до глубины души, а ведь тогда ему было шесть лет. Я положил газету на немного поврежденный прикроватный столик и выключил свет.
Погружаясь в сон, очнулся от промелькнувшей мысли: Вещи всегда попадаются, когда они нам нужны. Возможно, то, что мама годами хранила клочки бумаг, совсем не было безумием с ее стороны. Все они предназначались для того, чтобы я в какой-то момент мог наткнуться на них, как на охранный амулет.
В темноте я встал с постели и сел. Включил свет и снова посмотрел на свой класс. Смысл открывается не там, где его ищешь. Чем дальше уходят в прошлое наши тайны, тем более нелепыми они выглядят, а расстояние лишь обостряет осознание правды. И я открыл нечто новое для себя: «Всегда проще хотеть верить во что-то, чем признать, что это всегда было неправдой». Дуэйн имел ввиду вот что: Верить можно всегда, такую возможность никто не отнимает. Вера дает нам возможность взглянуть за пределы очевидного. Перед лицом потери или разочарования это источник обновления и выживания, обретения путей новых возможностей.
Меня неожиданно отвлек ночной шум. Теперь я понимаю, что это сработала система центрального отопления. Знание – лучшая защита от темноты. Признаюсь, я засмеялся, когда понял, что первой мыслью было – как там поживает Чудище Одноглазое.
Я снова лег и закрыл глаза. И сразу же увидел нас с Дуэйном в том месте, где мы собирались перейти улицу в тот холодный полдень накануне Рождества. Он смеется и кладет мне руку на плечо. Мы сморим по сторонам и перебегаем улицу к аптеке-закусочной Daugherty’s. Я почувствовал себя героем одного из старых добрых рассказов, которые читаются перед сном. Я заснул и видел приятные сны.
Стивен Тоболовски – американский актер, снялся более чем в 200 фильмах. Одна из наиболее известных его работ – роль в фильме «День сурка», где он сыграл страхового агента Нэда Райерсона, надоедливого бывшего одноклассника главного героя.
______________________
*Now I lay me down to sleep. I pray the Lord my soul to keep. If I should die before I wake, I pray the Lord my soul to take.
