Споры вокруг стремления Жерара Депардье уклониться от уплаты налогов по-прежнему не стихают, что напоминает о сложных отношениях французов со своей элитой.
Atlantico: Как воспринимают элиту во Франции? Стоит ли опасаться, что головы тех, кто добился успеха, окажутся на копьях, как это уже неоднократно бывало на протяжение нашей истории? Французы как-то по-особенному относятся к своей элите?
Жан-Франсуа Кан: У Французов сложилось двойственное или даже двусмысленное отношение к успеху. Если рассмотреть дело Депардье, в упрек ему ставят вовсе не деньги и успех. Кроме того, исходят эти упреки отнюдь не от самих французов. Речь идет о премьер-министре, который выступил с критикой его поведения, а не его самого как личности. Дело приняло довольно-таки трагический оборот, когда Жерар Депардье заявил, что отказывается от гражданства, проявив тем самым стремлением порвать с государством и нацией.
В то же самое время, как личность и деятель Жерар Депардье ценится очень высоко. И здесь мы видим чисто французскую вещь: человек, который любит поговорить и не отказывает себе в громких заявлениях по самым разным вопросам, ездит на Кубу и прославляет коммунизм, появляется на вечеринках с Путиным в Москве и Кадыровым в Грозном. Я уже не говорю о тех выходках, когда он, например, устав ждать очереди в самолете, помочился прямо на дверь туалета или в стельку пьяным попал в аварию на скутере и избил водителя. Несмотря на все это, французы любят Жерара Депардье, потому что он до чих пор остается вечным бунтарем. Теперь попробуйте представить себе подобную личность в такой стране как США.
Читайте также: Депардье и правый патриотизм
То же самое относится и к Бернару Тапи (Bernard Tapie): этот бизнесмен побывал за решеткой и оказался замешанным во множестве скандалов, однако в конечном итоге все же купил La Provence. Если бы предприниматель с такой скандальной репутацией попытался бы приобрести The New York Times, общественное мнение было бы просто вне себя от возмущения. Во Франции же все в порядке вещей.
В то же самое время другие, совершенно незапятнанные личности клеймятся во Франции жутким позором. Так, например, это касается Алена Менка (Alain Minc), который побывал во всех СМИ, на телеканалах и радио, предложив целый ворох экономических и политических теорий (пусть даже они неизменно оказываются ошибочными), но отвергается буквально всеми, так как не может похвастаться этим мятежным ореолом!
Эрик Ансо: Здесь существует одна особенность. У нас сложились необычные отношения с элитой со времен Великой французской революции из-за нашего стремления к равенству. Если хоть кто-то поднимается над общей толпой, французы стремятся их уравнять. Несмотря ни на что, французы осознают необходимость руководства, необходимость элит (я намеренно использую здесь множественное число). Тем не менее, в кризисный период или те времена, когда элиты ведут себя не лучшим образом (а такое бывает), на их счет возникает немало вопросов.
- Стоит ли рассматривать это восприятие элиты как наследие нашей истории? Не пытаются ли у нас в некотором роде повторить примеры галльской деревни или революции? Действительно ли такое негативное отношение к элитам - это особенность Франции?
Жан-Франсуа Кан: Именно так! Кроме того, Жерар Депардье прекрасно отражает укоренившийся во французском сознании образ. Депардье - это человек, который сыграл Сирано и Обеликса. Безусловно, это влияет на то, как его воспринимают в обществе, и объясняет его положительный образ, несмотря на все выходки.
Также по теме: Депардье и диктаторы
Французы гордятся своим революционным наследием и всячески стремятся его поддержать. Мы живем в стране, где мятежников нередко превозносят до небес. Взгляните, например, на Жана Шуана (Jean Chouan): он взбунтовался против налогов! Во времена революции он выступил против налога на соль. Именно это громогласное отрицание становится залогом мятежной легенды.
Эрик Ансо: Это явление существовало всегда, по крайней мере, в современную эпоху. 1789, 1815, 1830, 1848, 1870, 1940 годы - во время каждого серьезного кризиса со сменой режима на элиту неизменно обрушивалось недовольство в независимости от того, несла ли она ответственность или нет. Французы постоянно винили ее во всех обрушившихся на них трудностях.
В период с 1787 по 1789 год аристократия старого режима, которая стремилась сохранить или даже преумножить свои привилегии, выступила против монархии и тем самым открыла настоящий ящик Пандоры критики абсолютизма. Тем не менее, в результате этих неполных реформ она сама стала объектом недовольства. То есть, все зависит от периода, однако при возникновении проблем французы неизменно обращались против собственной элиты.
Мы прошли через неоднократную смену режима в современный период: с 1789 года по наши дни режим менялся ровно 18 раз. Нестабильность режимов во Франции свидетельствует о нашем особом отношении к элите. В определенный момент французы теряли терпение и свергали элиту. Хотя она и вовсе не полностью несла ответственность за их проблемы, отчасти это все же было верно. Это уже отсылает нас к проблеме реформ: элитам не удается провести реформы, и этот провал ведет к революциям. Таким образом, элита несет на себе часть вины за возникновение кризисов и ощущает на себе их последствия.
Однако, несмотря ни на что, элиты все равно стоят у власти с 1789 года, о чем говорят новейшие публикации. Мы постоянно видим аватары все тех же элит, как, например, буржуазии XIX века. Монархист Бо де Ломени (Beau de Loménie) еще в XIX веке критиковал рост влияния буржуазии в «Ответственности буржуазных династий» (La Responsabilité des dynasties bourgeoises), и нужно сказать эти самые семьи сегодня находятся во власти.
Читайте также: Почему так сложно ввести налог на богатых
- 1789 год стал поворотным моментов в отношении французов к элите?
Эрик Ансо: В 1789 году все изменилось. Хотя критика элиты существовала еще до этого, в XIX веке наметился подъем общественного сознания, возникло знаменитое «общественное мнение» в рамках процесса демократизации. То есть, французские «низы», народ занял определенную позицию по отношению к элите, чего попросту не было до 1789 года. Раньше существовал лишь простой диалог между монархией и аристократической элитой. После этой даты возник новый элемент - французский народ, французская нация.
С тех самых времен охваченное страстью к равенству французское население не выносит тех, кто выделяется из толпы, как в культурном, так и экономическом и финансовом плане. Недавно вы сами могли убедиться в этом на примере Депардье.
Подобное происходит и в политике: как только на свет появляется хотя бы немного оригинальная идея, охваченные чем-то вроде коллективной шизофрении французы то принимают, то отвергают ее. Именно об этом без конца твердят иностранные наблюдатели из Германии, восточных стран или англоязычных государств. Они говорят, что французов всегда бросает из одной крайности в другую. Эта тенденция также объясняет существующие у нас сложности с реформами.
Сегодня у нас наблюдается некая форма «олигархизации» власти, тайного сговора. Хотя элита - это, безусловно, множество людей, в определенные моменты она переходит из множественного в единственное число. С этой точки зрения нынешний период решительно напоминает 1788-1789 годы. Наблюдается переход от чрезмерно диверсифицированных элит к чему-то вроде единой элиты. Именно об этом говорил социолог Чарльз Райт Миллс (Charles Wright Mills) в книге «Властвующая элита» (The Power Elite) 1955 года, разбирая случай американской демократии. Во Франции в то же самое время Раймон Арон (Raymond Aron) утверждал, что французскому государству не грозит та же опасность: у нее были не одна, а несколько элит. Как мне кажется, явление, о котором критически отзывался Миллс, то есть, слияние элит, сегодня происходит во Франции.
Также по теме: Ромни запутался в налогах
Времена третьей, четвертой и начала пятой республики представляют собой времена, когда элиты не отличались единством. Нередко возникали крайне резкие, даже радикальные суждения и высказывания, причем как на правом, так и на левом фланге. Заявления подобного рода в нашем современном обществе, безусловно, повлекли бы за собой разбирательства. Таким образом, сейчас утвердился некий конформизм, который обладает рядом положительных качеств, но в то же время может стерилизовать обсуждение общественных вопросов.
- Как вы можете описать способ формирования общественного имиджа у упомянутых нами выше людей (Жерар Депардье, Бернар Тапи, Ален Менк)? Что это, продуманная и активная позиция по отношению к этой легенде и историческому наследию?
Жан-Франсуа Кан: Точно сказать не могу. У меня складывается ощущение, что Бернар Тапи в некоторой степени действительно играет на публику. Он знает, что это воспринимается в позитивном ключе, и пользуется возможностью. Что касается Жерара Депардье, не думаю, что он поступает так нарочно. Мне кажется, что в определенный момент он на самом деле слегка теряет голову и делает все импульсивно, не раздумывая.
С таким человеком как Ален Менк все обстоит совершенно иначе. Он вам не нравится? Ему все равно. Такие люди стремятся понравиться своему окружению и вовсе не работают на хороший имидж среди французов в целом. Кроме того, они первыми выступают с критикой популизма тех, кто всячески пытается создать себе революционный и даже галльский образ, гипертрофируя некоторые аспекты поведения.
Читайте также: Обложите меня вашим гребанным налогом
- То есть, французы просто жить не могут без постоянной охоты на буржуа, как в «Жерминаль»? Кроме того, могут ли они проявить страсть к насилию, сравнимую с тем, что было во времена Великой буржуазной революции?
Жан-Франсуа Кан: Безусловно! Мне кажется, что систематическое возникновение таких представлений отнюдь не случайно. Кроме того, именно по этой причине такое неприятие проявляется в первую очередь по отношению к руководству. Артистов и спортсменов не упрекают в том, что они зарабатывают большие деньги. Что касается начальников предприятий (а это не всегда не те, кто сам добился успеха: во главе предприятия могут оказаться не имеющие отношения к его достижениям люди), далеко не всегда просто понять, откуда берутся их головокружительные оклады. Еще большее непонимание вызывает тот факт, что эти руководители получают огромные премии, даже если их увольняют из-за плохих результатов компании!
Эрик Ансо: Мы переживаем сильнейший экономический кризис, который также имеет общественную и цивилизационную сторону. Мне кажется, что ситуация настолько же (если не более) взрывоопасна, чем в 1789 году. Хотя, разумеется, есть здесь и отличия, как это продемонстрировал Ги Дебор. Существует некая смягчающая атмосфера. У нас просто обожают страсти. То есть, хотя ситуация сейчас чрезвычайно серьезна, а в обществе просматривается огромный раскол, не думаю, что все движется к революции. Ситуация предреволюционная, но не могу сказать, станет ли она вообще революционной.
Эрик Ансо (Eric Anceau), историк, преподаватель Университета Париж IV Сорбонна и Института политических исследований.
Жан-Франсуа Кан (Jean-François Kahn), журналист и публицист, создатель и директор еженедельного издания Marianne.
