Методы давления на женщин в тюрьмах ГДР и Белоруссии - одинаковы

Недавно радио «Свобода» рассказало историю Эды Шонгерц - популярной немецкой телеведущей, которая 1974 по 1977 годы была заключенной тюрьмы «Штази».

В этой истории меня больше всего потрясло, насколько одинаковы методы пыток в отношении женщин в Министерстве государственной безопасности ГДР 40 лет назад и Комитета государственной безопасности Белоруссии сегодня.

И тем страннее и страшнее для меня знать, что накануне «кровавого» 19 декабря 2010 года белорусские каратели проходили обучение в Германии. В по-настоящему демократической, а не в ГДР 70-х годов прошлого века.

Читая книгу Михаила Ходорковского «Тюрьма и воля», заметила парадокс: чем тяжелее приходилось переживать заключение, тем менее эмоционально ты это описываешь. Видимо, все спрятано настолько глубоко, что на бумаге ты можешь передавать только факты.

В этой статье тоже ― только сравнительный анализ пыток.

Тюрьма «Штази»: «Отношение к нам было ужасное. Мы были врагами, поэтому к нам относились не как к людям. В тюрьме у меня прекратились месячные. Цикл восстановился после освобождения, да и то не сразу».

Тюрьма КГБ: Начальник следственно изолятора КГБ Белоруссии, полковник Александр Орлов на ночном допросе, требуя от меня «признательных» показаний, заявил: «Ты выйдешь на свободу не раньше, чем через 5 лет. И я тебе обещаю ― детей после этого ты иметь не сможешь».

И он, действительно, делал все, чтобы у меня не было детей. Первым делом приказал бросить в камеру без туалета и спального места. В январе в холодной камере приходилось спать на досках на каменном полу. В туалет выводили днем под конвоем раз в три-четыре часа. С 22 вечера до 6 утра, во время отбоя, ― ни разу.

Я перестала пить воду. Позволяла себе выпить в день одну-две маленьких кружки чая, чтобы согреться. Но все равно тело разрывало от боли. Казалось, мочевой пузырь лопнет. Иногда ночью просто не могла лежать: садилась и раскачивалась, как безумная, из стороны в сторону. За этим тут же следовал злобный окрик охранника, который следил за нами круглосуточно, чтобы немедленно ложилась, потому что сидеть во время отбоя запрещено.

В итоге боли стали хроническими. Тюремный врач, осмотрев меня, велел медсестре писать заявление на имя начальника тюрьмы с требованием выводить мою камеру в туалет чаще. Помню, как он прошептал ей: «Если они не прекратят, последствия для организма будут такими, что они пожалеют...».

Выводить стали раз в 2-3 часа. Ночью действовал прежний режим.

Тюрьма «Штази»: «Мы должны были раздеваться перед женщиной в погонах и класть свои прокладки на стол. Пока она шарила и рассматривала все эти тампоны, мы стояли голыми. Потом женщина надевала перчатки и осматривала каждое отверстие на моем теле. Это был шок».

Тюрьма КГБ: Женщин-надзирательниц в тюрьме КГБ не было вообще. Нас, узниц СИЗО, «охраняли» только мужчины ― преимущественно в черных масках, вооруженные дубинками и электрошокерами. Вели они себя развязно, орали, оскорбляли нас.

Помню, как в первые дни испытала настоящий шок, когда меня даже не повела, а буквально погнала, как скотину, на допрос одна из таких «масок». Гориллоподобный охранник командовал бежать по крутой лестнице с очень узкими ступенями «лицом вниз, руки за спину». Спотыкаясь, едва не падая, с застилающими глаза слезами я бежала по этой лестнице и ничего не видела.

В душ, который позволяли принимать раз в неделю, нас водила женщина, работающая контролером и по совместительству - в тюремной канцелярии и библиотеке. Когда она ушла на бюллетень, водить в «баню» стали те же охранники в черных масках. Дверь в душевую была с окошком, закрывать которое не полагалось. Пока мы пытались успеть помыться в выделенный короткий лимит времени под этим окошком собиралась вся смена. Чувствовала я себя после этого душа грязной и словно оплеванной. В глазок туалета за женщинами тоже следили охранники-мужчины.

Вода из умывальника в камере текла только холодная. Совершать необходимые гигиенические процедуры было крайне тяжело. Кипятильники выдавали утром и вечером всего на час. За это время надо было успеть нагреть для всех женщин в камере несколько кувшинов воды. Посудины были маленького объема и успевали нагреть только по одному на человека.

Надзор за сидящими в камере был круглосуточным ― охранники (напоминаю, что это были только мужчины) наблюдали за нами через специальный «глазок» постоянно, делая перерывы не более 5 минут. Чтобы помыться, мы закрывали часть камеры простыней. Иногда они это терпели, иногда требовали убрать простыню, потому что она «закрывает обзор».

Раз в месяц в тюрьму приходил прокурор. Его проверки были не более, чем показательным шоу. Жаловаться ему было бессмысленно - никаких мер реагирования прокуратура не принимала. Зато мгновенно реагировала тюремная администрация. После жалобы одного заключенного, большинству камер, включая нашу, запретили лежать днем.

Сидеть с 6 утра до 22 вечера на железных нарах невероятно тяжело - болит спина. Если не вызывают на допросы и устал читать - клонит в сон. Опираться на холодные стены было чревато новыми простудами. Так и сидели, оперевшись друг на друга, пока не спустили милостивое разрешение: можно ложиться.

Тюрьма «Штази»: «Различных психологических пыток было много. Идея была в том, чтобы сломать человека. Например, ты ничего не знаешь о своих близких, а тебе говорят: ваш муж передает вам привет и говорит, что у него теперь другая женщина, и он прекращает отношения с вами. Ты в полной изоляции, и единственный человек, от которого ты слышишь о доме, - это следователь. Я была близка к сумасшествию».

Тюрьма КГБ: Нас содержали в такой же полной информационной блокаде. Ни писем от родных и близких, ни даже газет (телевизоры из всех камер вынесли в первые же дни нашего ареста).

За себя я не боялась, что будет со мной ― мало волновало. Больше всего переживала за то, как мой арест восприняли пожилые уже родители. Мама, чье сердце интуитивно чувствовало беду, приехала ко мне в Минск за два дня до президентских выборов. Это позволило ей с первого дня буквально штурмовать СИЗО КГБ и требовать приема передач. Отец за это время еще больше постарел. На публичность, в отличие от мамы, у него уже сил не хватило ― все переживал в себе, дома, в Кобрине.

За хрупкое мамино здоровье я боялась всю жизнь, с самого детства. Она перенесла несколько операций, страдает хроническими заболеваниями. Это хорошо знали в КГБ. Начальник тюрьмы с явным удовольствием мне повторял: «Вот выйдете через 5 лет, а ваша мать умрет. Она и так еле на ногах стоит, когда приносит вам передачи».

От мыслей, как страдают самые родные тебе люди, действительно можно было сойти с ума...

Тюрьма «Штази»: «Ночные допросы часто сопровождались угрозами и физическим насилием».

Тюрьма КГБ: Допросы в тюрьме после отбоя запрещены законодательством. Тем не менее, в СИЗО КГБ меня поднимали с деревянного настила и после 22 часов. Приходилось быстро одеваться и идти.

На такой допрос меня вызвал нынешний министр внутренних дел Игорь Шуневич, тогда ― начальник управления КГБ по борьбе с коррупцией и организованной преступностью.

Меня и так изматывали дневными допросами, которые длились по нескольку часов и практически всегда без адвоката. Иногда таких допросов было по 3-4 в день (у следователя, оперативника и начальника тюрьмы) и тогда приходилось пропускать обед и ужин.

К вечеру силы были уже на нуле, потому что на допросах приходилось концертировать все свое внимание, чтобы не навредить ни одним неострожным словом другим политзаключенным. Поэтому расчет тех, кто вызывал нас на ночные допросы, был добить и сломать измотанного человека.

К мужчинам, как мы узнали позже, кроме психологического, применяли еще и физическое насилие. Эти факты уже изложили бывшие политзаключенные Андрей Санников, Алесь Михалевич, Дмитрий Бондаренко, Александр Отрощенков и другие.

Многое, я думаю, мы узнаем, когда выйдет Николай Статкевич. Несколько дней я находилась с ним в соседних камерах. Из-за его надрывного кашля ночью нельзя было уснуть: приступы были сильнейшие, и слышно было даже через толстые тюремные стены.

Тюрьма «Штази»: «Людей лишали сна, заставляли стоять, сутками не выключали свет. Не выдавали одеял, и зимой они мучились от холода».

Тюрьма КГБ: Свет в камерах горел круглосуточно. Закрывать лицо платком или одеялом, чтобы яркая лампочка не светила прямо в глаза, было запрещено. Если мы это делали, могли заглянуть в камеру и приказать открыть лицо.

Когда мы с Ириной Халип объявили голодовку в знак протеста против незаконного ареста, по ночам лампу дневного света перестали менять на тусклое ночное освещение. Яркий свет горел 24 часа в сутки, а нам было велено спать лицом к «кормушке».

В камерах было холодно. Под самым потолком ― маленькое зарешеченное окно. Мне было холодно вдвойне ― тянуло от каменного пола. Одеяла выдавали, но согреться под ними было сложно. Спасло то, что позже разрешили передать еще одно одеяло из дому.

Из-за этого бронхит перешел в хроническую стадию. Не успевала вылечиться, как заболевала снова. Усугубляло все холодная вода из крана, которой приходилось мыть посуду, полы в камере, полоскать белье.

В белорусской тюрьме вообще лучше не болеть. Нет, конечно, умереть тебе не дадут ― слишком много бумаг потом собирать. Но лечить не будут. Диагноз, поставленный мне тюремным врачом вместо явного сотрясения мозга после избиения на площади - «адаптация к условиям камеры». И это при том, что из ушей шла кровь. Когда головные боли стали невыносимыми, вызвали «скорую», но, несмотря на рекомендации приехавших в СИЗО врачей, на снимок в больницу не отпустили. Дали только таблетку «Цитрамона».

Дышишь в камере не воздухом, а пылью, которая за десятилетия толстым слоем накопилась на закрытых сетками радиаторах. Умывшись утром, уже вечером, протирая лицо, замечаешь, что вата ― черная.

И главное, в тюрьме тебя убеждают, что ты ― недочеловек, скотина. Их цель ― растоптать твое человеческое достоинство. Сразу можно забыть, кем ты был на свободе. Там ты - никто. Существо без прав, с которым можно делать все, что угодно. И это тебе внушается всеми: охраной, администрацией, оперативниками, следователями ― каждый день, час, минуту.

Когда идешь на допрос с опущенной вниз головой и руками за спину (мужчин водили еще и в наручниках), когда личные обыски и «шмон» в камере проходят по нескольку раз в неделю, во время которых все твои вещи перерывают, проверяя каждую прокладку и высыпая даже чай из коробок. Когда устраивают «карусель» и вся тюрьма за неделю переселяется из камеры в камеры по кругу. А это, значит, что худо-бедно устроенный быт рушится, и ты за 10 минут должен собрать все вещи, тяжелые матрац с подушкой и даже деревянную «шконку» и переселиться в очередную грязную камеру. При этом тебе приказывают выходить «с вещами», не уточняя куда. Сердце останавливается от мысли, что могут освободить, и тут же ― снова в пропасть безнадеги и отчаяния.

И неважно, что в СИЗО ты еще не осужден, твоя вина не доказана. Для них ты уже преступник, конченый человек, с которым нет смысла церемониться.

***

То, что охрана прятала лица под черными масками, вначале меня пугало. Потом это стало обнадеживающим фактором. Я поняла, что они боялись быть опознанными. Значит, возможно, понимали, что рано или поздно придется отвечать за содеянное.

Ответственные за репрессии в ГДР, коммунистических Польше, Венгрии, Чехословакии, Румынии понесли наказание. Жертвы репрессий в этих странах находят и опознают своих мучителей и сегодня. И все они садятся на скамью подсудимых, независимо от возраста.

Уверена, то же произойдет в Белоруссии. Мне кажется, я узнаю их даже по глазам. Специально все время смотрела, старалась запомнить...