Проект, созданный для предотвращения конфликтов, привел к враждебности по отношению к Берлину

Итак, киприоты проглотили горькую пилюлю, испытав национальное унижение. Теперь будущее им видится в мрачных красках. Киприоты недовольны: их маленький народ был вынужден подчиниться воле большой и немилосердной державы – Германии.

Кипрские газеты уже изображают канцлера Германии Ангелу Меркель в виде эдакого варвара, а министра финансов Вольфганга Шойбле вообще называют “фашистом”, тем самым потакая антинемецким настроениям, которые возобладали сейчас в Греции и Италии.

Но германофобия несправедлива, поскольку в значительной степени за оказание помощи в рамках еврозоны вновь будут платить немецкие налогоплательщики. И поэтому все обвинения Германии в неонацизме в то самое время, когда Германия раздает кредиты на сотни миллиардов евро своим соседям, – это уж совсем перебор.

Тем не менее, сейчас европейская внутриполитическая дискуссия вертится вокруг темы усиления немецкой мощи и нарастающего недовольства этой самой мощью. В этом-то и состоит исторический парадокс, ведь основная цель всего европейского проекта, начиная с 1950-х годов, состояла в том, чтобы утвердить следующую идею: несмотря на всю свою мощь, Германия вполне способна комфортно сосуществовать со своими соседями. Во многих европейских столицах – и в Берлине, и в Париже, и в Брюсселе – постоянно говорят о необходимости “европейский Германии”, а не “германской Европы”.

Однако после кризиса на Кипре все отчетливее стали проступать контуры именно “Европы германской”, потому как Европа в период кризиса приводится в движение, прежде всего, идеями и предпочтениями берлинских политиков и чиновников.

Не спорю, в переговорах по кипрской проблеме инициатива принадлежит Европейской комиссии, МВФ и Европейскому центральному банку. И все же, всем было ясно: без участия и без санкции правительства Германии ничего решить нельзя. К тому же, ключевым представителем ЕЦБ на протяжении всего кризиса был немец Йорг Асмуссен, а не президент Италии Марио Драги, из-за чего именно немецкий акцент все сильнее и отчетливее слышится во время кризиса.

Руководство Германии должно задаться вопросом, как же это случилось? Каким образом европейский проект, который должен был положить конец любому намеку на конфликт между Германией и ее соседями, наоборот, привел к возрождению антинемецких настроений? И сколько еще это противостояние продлится?

Отчасти ответ такой: поскольку риски в настоящий момент стали слишком высоки, Германия больше не стесняется отстаивать свои национальные интересы, а так как выживание единой европейской валюты стоит сейчас под вопросом, то именно немецким налогоплательщикам придется больше всех раскошелиться на различные фонды помощи.

К тому же, немцы вполне способны предложить четкое и ясное объяснение кризисных явлений; по их мнению, причиной кризиса явилось финансовое расточительство и использование дефектных моделей хозяйствования, преодолеть же кризис можно с помощью мер жесткой экономии, которые следует проводить в сочетании со структурными реформами. Многочисленные противники мер жесткой экономии утверждают, что данный рецепт опасен, но при этом они пока что не смогли предложить какую-либо альтернативную модель, которая бы смогла завоевать умы интеллектуалов.

Так что здесь надо говорить, скорее, не о германской мощи, а об остальных европейских державах, которые до недавнего времени уравновешивали мощь Германии. А здесь картина получается такая: правительства Испании и Италии, столкнувшись с финансовыми проблемами, ослабли. Великобритания не является членом еврозоны, и потому брать ее в расчет мы не будем.

Есть еще одна примечательная особенность кризиса: мы почти не слышим мощного голоса Франции. Как мы знаем, Жан Монне, Жак Делор и другие французы всегда гордились тем, что Франция всегда сохраняла за собой интеллектуальное лидерство в европейском проекте.

Для французских интеллектуалов решающее значение приобрела идея о том, что Европа должна приводиться в движение с помощью франко-германского партнерства. Данный принцип нашел свое воплощение в решительных действиях, предпринятых бывшим президентом Николя Саркози с целью формирования тесных партнерских отношений с госпожой Меркель. Правда, сама мысль о том, что Европа двигалась вперед под управлением “Меркози”, всегда отчасти была иллюзорной, но, по крайней мере, она подчеркивала стремление Франции быть в самой гуще событий.

Однако при Франсуа Олланде исчезли даже малейшие намеки на то, что Франция выступает на равных с Германией. Даже финны и те приняли больше участия в решении кипрского кризиса, нежели французы. Отчасти президент Олланд показал, что не одобряет призывы Германии к введению мер жесткой экономии, правда приемлемой альтернативы не предложил. Олланд не стал формировать союз стран Южной Европы в противовес немцам. К тому же, Олланду не удалось установить нормальных рабочих отношений с госпожой Меркель. Кроме того, французские чиновники перестали играть ту важную роль в европейских делах, которую играли раньше. После того, как Жан-Клод Трише покинул свой пост, у руля ЕЦБ больше французов не осталось; есть, правда, один – это европейский комиссар по внутренней торговле Мишель Барнье, но его политический вес не столь велик.

Даже немецкие политики надеются, что все это временно, и как только все утрясется и сформируются новые структуры ЕС, для Германии не будет никакой необходимости столь явно подчеркивать свою значимость. Что ж, мечта красивая. Правда, кризис еврозоны еще далек от завершения, и не совсем понятно, какие новые структуры ЕС появятся после его окончания; кроме того, не совсем ясно, ослабят ли они или наоборот укрепят мощь Германии.

В результате всем продолжает заправлять Германия: она подписывает чеки, принуждает к соблюдению правил и их формированию. И такая ситуация опасна не только для Европы, но и, в конечном счете, для самой Германии.