Маргарет Тэтчер, ретроспектива

Когда я учился в Оксфорде, меня поражали диаметрально противоположные оценки и мнения о Маргарет Тэтчер. Американцам британская политика кажется невероятно мягкой и маловажной. Во время учебы в Оксфорде у меня появилась возможность понаблюдать за президентскими выборами 2008 года в Америке глазами британцев. Смотреть на британскую политику в сравнении с американскими президентскими выборами - это примерно то же самое, что наблюдать за игрой в настольный футбол сразу после Суперкубка: можно сказать, что игра одна и та же, однако ее уровень и напряжение несопоставимы. В британской политике очень мало денег, ставки (по сравнению с США) невелики, а избирательная база у каждого из депутатов - крошечная. По масштабам британская избирательная гонка больше напоминает борьбу за место в городском совете крупного американского города, чем за мандат конгрессмена.

Но несмотря на общую благовоспитанность и аполитичность британцев, буквально любого из них можно мгновенно довести до белого каления, просто произнеся слово «Тэтчер». В Оксфорде многие студенты любили ее, потому что их родители сделали большие деньги после того, как она провела либерализацию финансовой системы. Но многие ненавидели. Будучи американцем, я привык к тому, что люди очень эмоционально реагируют на политиков: пяти минут наблюдения за правыми, исступленно бранящими Билла Клинтона, вполне достаточно, чтобы убедиться в серьезном отношении людей к этим вопросам. Но мне было очень странно смотреть на студентов, приходящих в возбуждение из-за женщины, которая покинула дом 10 на Даунинг-стрит еще до того, как многие из них родились.

Когда я был моложе и намного консервативнее, Тэтчер была мне безразлична. Слава Богу, у меня не возникло ничего подобного Эдипову комплексу по отношению к ней, в отличие от многих молодых консерваторов, в частности, Эндрю Салливана (Andrew Sullivan). Даже когда мое политическое мировоззрение сместилось влево, Тэтчер не вызывала у меня особых эмоций. Она была для меня обычным политиком, каких много. Отчасти это было вызвано тем, что ее самые непопулярные действия, такие, как приватизация государственных промышленных компаний, явно были правильными. У британского правительства просто не было веских причин для того, чтобы владеть предприятиями или контролировать фирмы, производящие автомашины, сталь и телефоны, потому что государства в целом ужасно управляют промышленными предприятиями. Но государство может обеспечить щедрое социальное страхование и социальную защиту, одновременно позволяя частным компаниям активно конкурировать на свободном рынке. И Тэтчер следует поставить в заслугу то, что она развела британское государство с промышленностью.

Действия Тэтчер против профсоюзов находят меньше оправданий, чем ее схемы приватизации. Я в целом поддерживаю право рабочих на объединение в профсоюзы, однако британские трейд-юнионы конца 70-х полностью вышли из-под контроля и получили, по сути дела, право вето на государственную политику, хотя и представляли меньшинство рабочих. Может, Тэтчер переборщила со своими мерами давления на профсоюзы? Не исключено. Но многие вещи, произошедшие в 1980-х и 1990-х годах в процессе развала профсоюзов, произошли бы в любом случае, потому что началось наступление глобализации, а государственные компании были приватизированы (это было неизбежно: ни одна крупная западная страна, включая даже самые левые в плане экономики, не смогла сохранить государственную собственность на промышленные предприятия в той степени, в какой она существовала в Британии в конце 1970-х годов). Поэтому, что касается профсоюзов, то Тэтчер отчасти заслужила звучавшие в ее адрес обвинения; однако большинству из того, что лейбористы приписывают тирании Тэтчер и ее личной безнравственности, просто суждено было произойти.

Я бы хотел покритиковать Тэтчер в тех вопросах, по которым критика в ее адрес почти не звучала: в социальных вопросах. Я не говорю о ее глупой поддержке злобного и неприглядного раздела 28, направленного против геев, который странным образом напоминает запрет на «гомосексуальную пропаганду», введенный недавно в Санкт-Петербурге. Это была черная метка в ее биографии, и она заслужила жесткую критику за свою поддержку этих мер. Я говорю о социальном консерватизме в более широком плане. Я бы определил социальный консерватизм как попытку удержать общество от перемен, или по крайней мере, как попытку не дать этим переменам обрести слишком стремительный и непреодолимый характер. Социальный консерватизм может выродиться в примитивные реакции, но если его применять умеренно и продуманно, то, на мой взгляд, это ценная вещь. Не впадая в слащавую сентиментальность, следует отметить, что есть в Британии нечто такое, что сделало ее народ уникальным. А при Тэтчер всю эту уникальность разбили вдребезги, и кусочки так никто и не собрал.

Видите ли, в Тэтчер было это странное и весьма необычное сочетание приверженности свободному рынку и социальному консерватизму. Естественно, это вещи прямо противоположные. Свободный рынок - это самая радикальная и антиконсервативная сила, известная человечеству. Любой политик, который подобно Тэтчер стремится поддержать социальный консерватизм и одновременно способствует развитию свободного рынка, работает на противоположные цели. Это как одновременно вести программы о защите лесов и о заготовке дров. Цель Тэтчер заключалась в «сохранении» общества, которое, на ее взгляд, было развращено профсоюзным движением и большой долей государственного участия в экономике. Однако она со своей кампанией рыночных реформ изменила это общество до неузнаваемости. Сегодняшняя Британия, кишащая не говорящими по-английски иммигрантами, с ее недовольной и возмущенной беднотой, а также с пугающе многочисленной общиной никак не желающих ассимилироваться мусульман, - это в полной мере творение Тэтчер. Тэтчер никогда даже не пыталась взять под контроль границы Британии, и она ничего не сделала для того, чтобы помешать укоренению провальной модели культурного многообразия.

Этот ужасающий провал Тэтчер не получил огласки, потому что ее левые антагонисты приветствовали такие действия (лейбористы вряд ли стали бы выступать против перемен в британском обществе, которые сделали их намного сильнее консерваторов!), и потому что ее преемники из правых рядов понимают одну простую вещь: из-за неурядиц в обществе, унаследованных ими от Тэтчер, они будут выглядеть как слабоумные, старые идиоты, если начнут слишком громко жаловаться на прошлое.

И в этом огромный парадокс Тэтчер: за якобы «консервативные» убеждения железной леди левые оппоненты ее презирают; а правые союзники ее превозносят, потому что она осуществила в британском обществе такие глубокие перемены, что оно изменилось до неузнаваемости. И если Тэтчер мне небезразлична, то это как раз потому, что она ничего не сделала для защиты традиционной Великобритании с ее историей, ничем не помешала ее превращению в очередной форпост безликого потребительства. Если вы мне не верите, если думаете, что я перевозбудился, посмотрите кино, снятое в Британии в 1970-е годы, скажем, великолепную картину «Шпион, выйди вон!» Если говорить просто и откровенно, то страна, доставшаяся Тэтчер в 1979 году, больше не существует. Таково ее наследие. Она не спасла Британию, она ее заменила. Заслуживает это похвалы или порицания – я не знаю, но в наш век глобального капитализма и его безвкусной и нескончаемой одинаковости я уверен в том, что чуть больше разнообразия нашему миру не помешало бы.