Единая европейская валюта так и осталась бы недостижимой мечтой, если бы правительство Германии в свое время прислушалось к мнению немецкого народа. Об этом в 2002 году бывший канцлер ФРГ Гельмут Коль рассказал берлинскому докторанту Йенсу Петеру Паулю (Jens Peter Paul), готовившему диссертацию на тему коммуникационной политики вокруг введения евро. И вот теперь, защитив ее, Пауль опубликовал полную расшифровку интервью, которое отчасти пролило свет на логику немецкого правительства в начале 90-х, когда Евросоюз принял решение о переходе на единую валюту.
Коль, возглавлявший немецкое правительство с 1982 по 1998 год, открыто признался, что в вопросах, связанных с евро, действовал как диктатор, сознательно пренебрегая общественным мнением.
«Сегодня две трети европейцев рождены в послевоенный период, поэтому нет смысла повторять молоднжи: вы должны быть каждый день благодарны за то, что сегодня нет войны, – объясняет Коль причины недопонимания между политиками, испытавшими ужасы войны, и послевоенным поколением. – Они, конечно, благодарны, но менее осознанно. А для меня и для Франсуа Миттерана (François Mitterrand) и для многих других было крайне важно: больше никакой войны – ни с Францией, ни с Европой. Поэтому мы строим общий европейский дом».
Именно эта цель, по словам Коля, руководила лидерами крупнейших европейских стран, которые в начале 90-х договорились о введении единой валюты. Валютный союз воспринимался ими не столько как шаг в сторону экономической интеграции, сколько как решение, которое раз и навсегда положит конец войнам на Старом континенте. «Народы с единой валютой никогда не начинали войны друг с другом, – отмечает Коль. – Поймите, что единая валюта – это больше, чем деньги, которыми расплачиваются».
Но, как выяснилось, оппозиция по отношению к евро в Германии оказалась слишком велика. Против новой валюты категорически выступили политики из новых федеральных земель: «Они говорят, мы только перешли на немецкую марку, а теперь ее снова отбирают! А раньше они говорили: если немецкая марка не придет в Лейпциг, то жители Лейпцига сами пойдут за немецкой маркой». Политическую волю в этом вопросе он не видел даже среди своих сторонников из Христианско-демократического союза, не говоря уже об оппозиционных социал-демократах. Кроме того, общественное мнение было против евро. «Я проиграл бы любой всенародный референдум по этому вопросу в отношении 7 к 3», – говорит Коль.
По мнению Коля, если бы на посту канцлера оказался другой политик, введение евро почти наверняка было бы отложено: «В Германии ты всегда получишь поддержку большинства на то, чтобы отложить что-либо. Они говорят – ты прав, но надо с этим обождать». Именно в свете таких дискуссий и сомнений он решился возглавить правительство и после парламентских выборов в 1994 году, несмотря на то, что ранее намеревался передать кресло канцлера Вольфгангу Шойбле (Wolfgang Schäuble): «Нет сомнений, Шойбле очень одаренный человек, но масштабы этой задачи стали непосильны для новичка. Нужен был человек, который надавит своим авторитетом».
«И так происходит всю мою жизнь: то, как в случае евро, я выступаю как диктатор, то колеблюсь, ожидая, что проблемы решатся сами собой, но я все тот же Гельмут Коль, – говорит он, объясняя, что широкие властные полномочия использовал лишь в самых необходимых случаях. – Поймите, для меня идея объединения Европы – это нечто другое, чем пенсионное страхование для Ристера (Walter Riester). Страхование меняется сегодня, будет меняться завтра, а затем снова и снова. А Европа впервые будет жить без войн. Надо это осознать».
Как утверждает Коль, введение евро надо рассматривать шире рамок привычного демократического процесса: «Если божий след ведет нас через историю, надо идти за ним!»
