Самоубийство как форма протеста

Во вторник ультраправый публицист Доминик Веннер совершил самоубийство в Соборе Парижской Богоматери, тогда как в четверг пятидесятилетний мужчина свел счеты с жизнью в вестибюле школы на глазах у учеников. Что это, отдельные случаи или же проявление симптомов истощения общества и подъема насилия, которые мы обычно видим в США?

Atlantico: Во вторник ультраправый публицист Доминик Веннер (Dominique Venner) совершил самоубийство в Соборе Парижской Богоматери, тогда как в четверг пятидесятилетний мужчина свел счеты с жизнью в вестибюле школы на глазах у десятка учеников. Наконец, анонимный пользователь пригрозил в интернете устроить стрельбу в школе Эльзаса. Наше общество становится все ближе к американскому с его постоянными инцидентами?

Мишель Вивьорка: Сравнение нужно проводить не с другими странами, а с обществом нашей страны в иные эпохи. Самоубийства совершали не только в нынешние времена. Отец моей науки, социологии, Эмиль Дюркгейм (Émile Durkheim) прославился в том числе своим исследованием суицида. Это явление дает нам некоторое представление о состоянии общества, но его нельзя назвать чем-то новым. Нам по-прежнему сложно объяснить поведение отдельных людей с помощью общих черт всего социума. Здесь нужно избегать двух крайностей: «социологизма», то есть стремления объяснять все социальными факторами, и «психологизма», который наоборот рассматривает самоубийства как частные или патологические случаи без учета общественной среды.

Это не означает, что нам не нужно задумываться о смысле самоубийств. Когда сразу несколько сотрудников предприятия решают свести счеты с жизнью, это говорит нам кое-что о существующих общественных связях на этом предприятии или скорее даже об их отсутствии. Суицид работников France Télécom, безусловно, связан с резкими переменами в этой компании, которые отразились на методах управления и условиях труда. Что касается случая самоубийства в школе, на ум сразу приходит стрельба в США. Нужно обратить внимание на тот факт, что для некоторых людей процесс становления личности в школе проходит чрезвычайно болезненно. В расследовании случаев школьной стрельбы нередко выяснялось, что преступникам не удалось найти место в школьной среде, к ним плохо относились, унижали. Работа школы создает условия, которые могут объяснить такие поступки. При выборе места для самоубийства человек не полагается на волю случая. Суицид у центра занятости говорит вовсе не то же самое, что и прыжок с крыши своего дома.

Эрик Дельбек: Честно говоря, не могу точно сказать, что же такое это самое «американское» общество... Как бы то ни было, нет сомнений, что и нам в Европе приходится иметь дело с новыми формами насилия, которые ставят под сомнение множество существующих категорий. Главное — это не пытаться видеть трагедии на каждом шагу, не думать, что ваш сосед может оказаться маньяком, и не верить в то, что число убийств растет как на дрожжах! Необходимо трезво оценивать реальное положение дел и не путать понятия: массовый убийца — это не то же самое, что террорист или серийный убийца. Иногда границы этих понятий пересекаются, но у таких людей совершенно разный психологический профиль и жизненный путь. Как, собственно, и их мотивы.

Не будем ударяться в крайности: нужно понимать, что сейчас насилие в Европе не имеет ничего общего с тем, что было в Средневековье. Хотя некоторые сейчас и утверждают обратное, наши общества не становятся агрессивнее: нам необходимо понять метаморфозы существующих форм насилия, чтобы дать им отпор.

— Связано ли это насилие со страданием общества? Имеет ли оно отношение к кризису?

Мишель Вивьорка: Самый простой вывод выглядел бы следующим образом: «Есть кризис, есть трудности и больше не существует институтов, которые позволяют превратить кризис в конфликт. В другие времена влиятельные профсоюзы, активные политические партии и более авторитетная церковь, быть может, и смогли бы найти организационное, политическое, культурное и религиозное решение для этих проблем». То есть, можно было бы сказать, что кризис обостряет трудности в отсутствии институтов, которые берут на себя роль общественных посредников.

Однако, как мне кажется, вопрос несколько сложнее. В прошлом при постановке общественных проблем оперировали крупными группами, например, рабочим классом и крестьянами. Существовали огромные объединения, и каждый мог отнести себя к одному из них. Сегодня люди ощущают, что все больше предоставлены самим себе, что эти самые группы обращают на них все меньше внимания. Раньше можно было сказать: «Если у меня не получается добиться успеха, найти мое место, это вина системы, предприятия, капитализма и т.д.»

Сейчас, по мере того, как в обществе набирает обороты индивидуализм, на первое место выходит мысль о личной неудаче: «Если у меня не получается добиться успеха, значит, я сам виноват, потому что не смог найти мое место». Сегодня люди гораздо чаще чем раньше считают себя виновными в своих трудностях, а самоубийство становится способом выражения такого настроя. Наступает момент, когда человек приходит к мысли, что лучшее решение — это покончить с собой. Тем самым он выражает ощущение того, что не смог найти свое место в этой школе, в этом обществе, на этой земле...

Эрик Дельбек: Страдания, безусловно, ведут к вспышке насилия. Тем не менее, не стоит пытаться все на это списать. Никто автоматически не становится убийцей. В то же время чем меньше человек связан с социальными структурами, которые формируют для него ориентиры и опоры, тем больше вероятность агрессивного поведения или даже трагедии.

— В чем заключаются сходства и различия в отношении американского и французского общества к насилию?

Эрик Дельбек: Оба этих общества ощущают на себе последствия современности, которые касаются в том числе и неустроенности жизни. Сегодня источником насилия могут быть не только преступные или террористические организации. Отдельные люди, которые пошли по пути радикальной идеологии, могут посеять вокруг себя смерть и разрушение во имя безумных и неприемлемых для демократии идей. Как бы то ни было, в американском обществе наблюдается общий климат насилия, который создает плодотворную почву для кровопролития. Отношение к оружию, без сомнения, облегчает переход от мысли к действию, однако нельзя заострять только на нем все дебаты и политические меры.

Кроме того, нужно подчеркнуть еще один важный момент. Серийные и массовые убийцы зачастую отличаются геростратическим (от имени человека, который поджег храм Артемиды в Эфесе, чтобы его имя осталось в истории) поведением: они хотят, чтобы о них вспоминали, и делают все для привлечения внимания общества и СМИ. К несчастью, в их замутненном разуме убийство становится способом заявить о себе, стать знаменитым. Нам нужно подорвать основы этой ужасающей логики и задуматься об ином отражении в СМИ этих безумных поступков.

— Может ли произойти во Франции нечто подобное стрельбе в школе «Колумбайн» в 1999 году (погибли 12 американских школьников) или массового убийства в Авроре (погибли десять человек) в 2012 году? Можно ли считать стрельбу на норвежском острове Утёйя признаком движения Европы в эпоху массовых убийств?

Эрик Дельбек: В любом случае, лучше быть готовыми к такому повороту событий. Делать какие-то прогнозы бессмысленно, о чем свидетельствует дело Мера. Невозможно предугадать, что произойдет, а что нет. Однако когда некое событие уже произошло, нужно сделать из него верные выводы, исходить из того, что такое возможно. Как бы т ни было, утверждение о том, что мы вступаем в эпоху массовых убийств, кажется мне преждевременным. Скорее нужно отметить, что некоторые идеологии и общественные явления, глобальные условия, способствуют тому, что человек решает совершить непоправимое. В случае исламистских террористов, людей подталкивает к убийствам религиозный радикализм.

— Можно ли сказать, что глобализация в западных странах приводит к ослаблению безопасности в экономическом, общественном и культурном плане? Как это проявляется? И к каким последствиям ведет?

Мишель Вивьорка: Было бы слишком просто свалить на глобализацию такие конкретные явления, как например, поступок человека, который решил свести счеты с жизнью в школе. Глобализация — это всего лишь понятие для описания мира, в котором мы с вами живем. Разумеется, можно найти некие связи между поведением человека и явлениями общемирового масштаба. Тем не менее, утверждение о прямой связи между самоубийством людей и глобализацией означало бы лень и склонность к упрощениям. Люди сводят счеты с жизнью в обществе, которое, так или иначе, является неотъемлемой частью процесса глобализации. Но они идут на суицид по своим личным причинам.

Эрик Дельбек: Механических связей подобного рода просто не существует. Неустойчивость жизни — это многогранное явление, которое обладает разными формами и интенсивностью в зависимости от места, времени и ситуации. Оно требует подробного анализа и плохо подходит для однозначных и карикатурных объяснений. Поэтому обвинить во всем глобализацию было бы слишком просто. Да, она действительно обостряет некоторые негативные факторы. Тем не менее, ее «жертвы» (если в данном случае вообще можно использовать это слово) ни в коем случае автоматически не становятся преступниками. Это было бы оскорблением для людей, которые испытывают социально-экономические трудности. Такой стереотип только подпитывает невежество и несправедливость.

Эрик Дельбек, писатель

Мишель Вивьорка, директор по научным исследованиям Высшей школы социальных наук (EHESS).