Во вторник первая страница одной из самых популярных ежедневных газет Франции Libération была полностью напечатана на английском языке. «Let's Do It» («Давайте это сделаем») гласит заголовок на всю ширину полосы. Этот заголовок, который очень напоминает слоган компании Nike, придуманный Коулом Портером (Cole Porter), на самом деле относится к новому законопроекту, согласно которому - если он будет принят - в некоторых французских университетах обучение можно будет проводить на английском языке.
На страницах газеты (и на французском языке) редакторы и комментаторы призвали своих соотечественников «перестать вести себя как последние представители осажденной галльской деревни». Намек на Астерикса – слабосильного героя комиксов, который одерживает победу над противниками, внешне серьезно превосходящими его по силе, благодаря волшебному эликсиру – весьма примечателен. В течение многих десятилетий Франция отождествляла себя с храбрыми жителями деревни Астерикса, последнего галльского уголка, противостоящего нашествию римлян. Именно так французы себя и воспринимают сейчас - осажденными, но не сломленными.
Причина, по которой книги Удерзо и Госинни вызывали сильный резонанс во времена их публикаций, заключается в том, что в них заново обыгрывался миф о стойкости французов в контексте холодной войны. На этот раз среди завоевателей оказались вовсе не германцы или римляне, а американцы. Астерикт впервые появился (в журнале Pilote, которого уже давно не существует) в 1959 году, когда Шарль де Голль стал президентом страны, а грамматист Макс Рат (Max Rat) придумал термин «франглийский». И я убежден, что все это произошло неслучайно.
Идентичность Франции долгое время была связана с ее языком – такого, вероятнее всего, нет ни в одной другой стране. Возможно, это отчасти объясняется тем, что французский язык охраняется на государственном уровне - affaire d'état, если хотите. К примеру, французский язык лежит в основе Международной организации франкофонии (Organisation Mondiale de la Francophonie), своеобразного ответа Содружеству. Обратной стороной поддерживаемого государством языка является уже успевшее глубоко укорениться беспокойство вокруг его упадка и угасания. Официальный страж французского языка, Французская академия, была создана в 1635 году, в том числе с целью защитить язык от тлетворного влияния итальянского.
После Второй Мировой войны французский национализм дискредитировал себя в связи с режимом Виши и коллаборационизмом. В результате в наибольшей степени он стал выражаться в сфере культуры и в частности в языке. Провокационная речь де Голля, произнесенная им в Квебеке в 1967 году, в ходе которой он вступил в лингвистический бой в сердце вражеской территории, говорит красноречивее всяких слов. «Да здравствует свободный Квебек! Да здравствует французская Канада! И да здравствует Франция!» - произнес тогда де Голль (разумеется, на французском). Именно тогда Квебек символически превратился в осажденную галльскую деревню, а французский язык – в символ противостояния и, возможно, даже в своеобразный суррогат волшебного эликсира. Для де Голля освобождение Квебека означало отмщение за поражение Франции, нанесенное ей англичанами в 1763 году.
У меня создается впечатление, что Францию преследует ее потерянное американское будущее. Если бы галлам удалось установить свое господство над Соединенными Штатами, сегодня, вероятнее всего, международным был бы именно lingua franca. Страхи вокруг угасания французского языка по сравнению с английским усиливаются в связи с осознанием того, что враг находится внутри страны. Несмотря на то, что лингвистические институты регулярно предлагают альтернативы англицизмам, американские выражения зачастую усваиваются французами гораздо быстрее, чем британцами. Слово-гибрид Дэвида Брукса (David Brooks) «bobo» (представитель буржуазной богемы) используется во Франции гораздо чаще, чем в Британии. Гораздо больше беспокойства вызывает склонность французов к невольному переносу значений («hype» вместо «hip») и созданию новых английских выражений («brushing», «footing», «fooding» и так далее).
Неуправляемая гибкость английского языка, возможно, дает ему дополнительное преимущество в нашем постоянно меняющемся цифровом мире. Как однажды отметила Сьюзен Зонтаг (Susan Sontag), французский – это «язык, который ломается, если его гнуть». Примечательно то, что многим молодым носителям французского языка сегодня приходится переключаться на английский, если они хотят написать mél или courriel (прошу прощения за мой французский) своим друзьям.
Так почему сейчас поднялся такой шум? Министр высшего образования Женевьева Фиоразо (Geneviève Fioraso) хочет внести поправку в закон 1994 года, в котором говорится, что французским университетам разрешается преподавать на английском языке лишь ограниченное число курсов (именно это сейчас и происходит в ряде элитных учебных заведений и в ведущих частных бизнес-школах). Главной целью внесения поправки является стремление привлечь иностранных студентов, в особенности из таких стремительно развивающихся экономик, как Китай, Индия и Бразилия.
К сожалению, Фиоразо совершила непростительную ошибку - сравнимую с пренебрежительными высказываниями Саркози о «Принцессе Клевской» - когда эта идея была впервые озвучена в марте. Она предупредила, что если университеты не введут обучение на английском языке, французская наука в конце концов будет сводиться к «пяти специалистам по Прусту, сидящим за столом». Это высказывание в свою очередь спровоцировало обвинения в мещанстве со стороны тех, кто уверен, что сидеть за столом и обсуждать труды Пруста – это именно то, что делает француза французом.
Неудивительно, что научные круги отреагировали на эту инициативу гораздо более благосклонно, чем литературные. Французская академия встретила в штыки то, что она посчитала «лингвистическим предательством». Выдающийся ученый и писатель Антуан Компаньон (Antoine Compagnon) опасается, что такие меры могут привести к оболваниванию молодых людей, поскольку большая часть этих курсов будет преподаваться на так называемом «глобальном английском», а вовсе не на истинном языке Шекспира. Бернар Пиво (Bernard Pivot), который одно время вел весьма популярную литературную телепрограмму (и до сих пор является членом Академии), утверждает, что французский станет мертвым языком, если в описании современного мира он будет полагаться на заимствования из английского языка. Выдающийся лингвист Клод Ажеж (Claude Hagège) заявляет о том, что сейчас на карту поставлена сама французская идентичность.
Ролан Барт (Roland Barthes) однажды сказал, что всякий язык является «фашистским» - и не потому, что он что-то запрещает, а потому что он вынуждает нас думать и говорить определенные вещи. Идея о том, что язык говорит посредством нас точно так же, как мы говорим посредством языка, по-моему, очень примечательна в данном случае: французский, в отличие о английского, предлагает нам совершенно иное мировосприятие. Сегодня символом британского суверенитета является независимая валюта страны. Во Франции этот символ – независимый язык, и, без всяких сомнений, его необходимо беречь.
