Моя первая реакция на решение Верховного суда об отмене Закона о защите брака и непризнании калифорнийской статьи №8 заключалась в том, что я подумал: «Пометка для будущих историков: мы только что отменили Миланский эдикт». Знатоки истории знают, что это был указ Константина, провозглашавший религиозную терпимость по отношению к христианам, который был издан почти 1700 лет тому назад. То был золотой момент истории, положивший конец гонениям на церковь и ставший началом христианской цивилизации.
Были и мрачные моменты, которые начались, когда преемник Константина Феодосий начал преследовать римских язычников и использовать принудительную силу государства для оказания помощи церкви. Как и большинство современных христиан, я сожалею об этом решении и обо всем том, что пошло от него. Это суды над еретиками, инквизиция, погромы и гонения, длившиеся столетиями. Но я не удивлен: государство в том или ином виде необходимо, однако оно также очень опасно, причем вдвойне, если учитывать его порочную природу. Власть не только развращает, она притягивает к себе уже развращенных, завистливых и недовольных людей, которые мечтают получить возможность управлять и карать. Какой это сильный соблазн для обросших связями и ленивых бизнесменов - использовать полицию и тюрьмы для освящения своего богатства рукой закона; для сердитых лодырей из рабочего класса - давить честную конкуренцию; а для безнравственных и погрязших в мирской суете священнослужителей – затыкать рты несогласным и реформаторам. (Представьте себе епископов, которые прятали педофилов и подвергали цензуре прессу.) Действительно, редко бывает так, что государство мощно противостоит давлению тех, кто искажает нормы права и игнорирует общее благо ради своекорыстных интересов; что граждане с сильными убеждениями в вопросе о том, как должны жить их соседи, уважают их человеческое достоинство и не докучают им; что институты гражданского общества с презрением отвергают предлагаемые им государством привилегии (и связанные с ними тайные условия).
Укрепление позиций однополых браков означает конец долгой и медленной борьбы христианской церкви за то, чтобы законный брак стал аналогом священного договора. Но эти решения Верховного суда и их последствия стали неизбежны еще лет 200 тому назад, когда французские революционеры учредили «гражданский брак», лишив церковь правовой компетенции в этом договоре. В тот момент понятие брака потеряло свой якорь и опору в виде авторитетного и повелительного толкования человеческой природы и взмыло подобно воздушному змею в небеса человеческих страстей и мнений. А мы с тех пор все пытаемся ухватиться за нить и привязать ее к чему-то прочному – к интересам детей, ко всеобщему благу, к «республиканской добродетели» (во Франции) – но ничто не в состоянии противостоять порывам этого ветра страстей и мнений.
Сексуальные решения настолько интимны, настолько важны для людей, что нужна поистине мощная сила, чтобы добиться от них самоограничений. Здесь обычно нужны либо глубокие религиозные убеждения, либо всесокрушающее общественное давление. При их отсутствии люди будут делать то, что считают нужным; и тех из нас, кто попытается проводить тонкие нравственные различия, будут считать назойливыми ханжами, сующими свой нос в чужие дела, и чрезмерно строгими блюстителями нравов. По мнению сегодняшней элиты (а завтра это будет уже общее мнение), те, кто придерживаются традиционного христианского брака, в нравственном плане ничуть не лучше расистов.
Вот куда мы пришли. Теперь другой вопрос: что делать? Надо ли нам начинать правовые битвы в каждом из 50 штатов, чтобы оживить бледный и изнуренный призрак «брака», который отстаивал клинтоновский закон? Благодаря разводу без ответственности сторон брак уже стал самым невыполнимым юридическим договором на свете – гораздо менее прочным, чем долг по кредитной карте, не говоря уже о налоговой задолженности и студенческих займах. По сути дела, брак стал слабым правовым партнерством и временным пактом полов, в который по какой-то причине не включили гомосексуалистов. Стоит ли отдавать жизнь в битве за такое партнерство?
С другой стороны, мы должны быть очень серьезно обеспокоены тем, какие последствия изменения в понятии брака создадут для свободы выбора граждан-христиан и их институтов. Насколько мы далеки от того дня, когда суд прикажет католическим храмам Калифорнии заключать гомосексуальные союзы – а если священники откажутся это делать, штрафы доведут церковь до банкротства? Неужели мы так сильно уверены в том, что будущие судьи Верховного суда посчитают первую поправку важнее 14-й? Очевидно, что нам надо бороться. Вопрос в том, за что и каким оружием.
Призрак гражданского брака не заслуживает нашей преданности. Сражаясь за него, мы выступает против сути американского индивидуализма и побуждаем либертарианцев переходить в стан наших врагов. А они, как обычно, попользуются ими, а потом вышвырнут. Вместо этого мы можем найти с либертарианцами общие цели и интересы и призвать к защите ряда дорогих нашему сердцу американских принципов, таких как свобода собрания, договора и даже религии.
Теперь вопрос о том, как вести борьбу. Вместо требований о том, чтобы государство ввело единый образец брачного договора, который уже безнадежно скомпрометировал себя, мы выступаем за свободу договора и настаиваем на том, что сами будем этого придерживаться. Мы должны спросить: почему христиане не могут составлять законный договор, связывающий их наподобие церковного обета – на всю жизнь? Почему нам нельзя давать это трудное обещание и свободно соглашаться на то, чтобы государство обеспечивало его выполнение? В последний раз, когда я был в казино на корабле в Батон-Руж, там прямо на борту через банкомат можно было заложить свой дом – и государство обеспечивало соблюдение этого обязательства. Почему христианский церковный брак остается не имеющим законной силы и бессмысленным договором? По состоянию на сегодняшний день во многих штатах браки геев законны, а браки христиан нет.
Давайте откажемся от идеи о едином нормативном брачном контракте, соблюдение которого обеспечивает государство. Пусть люди (или их церкви) составляют контракты, которые смогут проверять юристы, а после заключения обеспечивать правовой санкцией государство. Это могут быть контракты полигамные, гомосексуальные, о безбрачии – какая разница? Христианский брак станет одним из таких договоров. Церкви, которые серьезно относятся к браку, могут сделать подписание действительно солидного контракта (обета, клятвы, обязательства) условием венчания. Каждый приход может разместить на своем сайте стандартную форму: расписывайся здесь или отправляйся искать другое здание готической постройки для своей церемонии. Чтобы защитить свободу выбора всех членов этого нового плюралистического общества, необходимо будет внести изменения в некоторые антидискриминационные законы. Если работодатель-гей не желает брать на работу католика, он должен иметь такое право – и наоборот. И так для всех.
Такого рода схема должна в полной мере удовлетворить требование либертарианцев о свободе собрания и договора – и дать такую свободу христианам. Христиане будут удовлетворены тем, что наша модель возобладала без помощи и путаницы государства. Да, левые сторонники взглядов Руссо удовлетворения не испытают: их устроит только обеспечиваемая государством «добродетель» и обязательная «свобода». Но совершив такой стратегический отход на укрепленные позиции, христиане и прочие традиционалисты смогут дышать свободнее. Феодосий нам не нужен, но без Константина мы снова можем оказаться в катакомбах.
Джон Змирак писатель, его последняя книга называется «The Bad Catholic’s Guide to the Catechism» (Наставление плохого католика по катехизису).
