На прошлой неделе министр иностранных дел Франции Лоран Фабиус (Laurent Fabius) еще больше ужесточил тон по отношению к режиму Башара Асада и призвал к силовому решению в Сирии. Как бы то ни было, его немецкий коллега Гидо Вестервелле (Guido Westerwelle) высказался куда осторожнее: «Нам нужно прояснить обстоятельства перед тем, как говорить о последствиях». Le Monde выпустил на первой полосе статью с заголовком «В Дамаске произошло массовое убийство с применением ядовитого газа», тогда как большинство немецких газет поставили на первое место обвинительный приговор Брэдли Мэннингу (Bradley Manning).
Елисейский договор (недавно отмечался его 50-летний юбилей), Европейский Союз и евро служат основой прочных связей Франции и Германии, а также тесного переплетения стратегических интересов двух стран. Тем не менее, у Парижа и Берлина существуют серьезные разногласия относительно их стратегии в Северной Африке и на Ближнем Востоке. Если раньше Германия вела себя нерешительно (воздержалась во время вмешательства в Ливии в 2011 году и уклончиво вела себя по вопросу Мали в 2012 году), то теперь она заняла четкую позицию по поводу политики Франции в Сирии.
После удивительной ошибки во время народного восстания против президента Бен Али в Тунисе Франция бросается в другую крайность и зачастую с самого начала оказывает поддержку оппозиционным движениям. Целая череда последовательных вмешательств президентов Саркози и Олланда была нацелена на то, чтобы привлечь на их сторону арабское общественное мнение и его революционных авангард. Берлин в свою очередь гораздо теплее относился к цветным революциям и мирному сопротивлению в Тегеране, чем к вооруженным восстаниям. Франция пыталась оседлать волну арабской весны, тогда как Германия предпочла хранить молчание.
Два года противоречий
Германия начала отклоняться от французского курса в марте 2011 года, наложив вето на участие во вмешательстве в Ливии, не говоря уже о резолюциях Совета безопасности ООН. В следующем году немцы долгое время не обращали внимания на заявления Франции о том, что оккупация севера Мали исламистами «Аль-Каиды» в исламском Магрибе" представляла угрозу для западных интересов. Франция неизменно наращивала международное давление на режим Башара Асада (несмотря на возражения с немецкой стороны), говорила о необходимости снять эмбарго на поставку оружия, высказывала подозрения насчет применения сирийскими властями химического оружия и приглашала в Париж лидеров оппозиционной коалиции.
В марте французское руководство говорило о том, что «надежды на политическое решение или переходный процесс в Сирии полностью разрушены», и даже задумывались об одностороннем вооружении оппозиции, тогда как немецкие министры со своей стороны делали все возможное, чтобы посадить стороны за стол переговоров. «Пока остается в силе логика насилия и поиска военной победы, не может быть устойчивого мира и стабильности», — заявил в мае Гидо Вестервелле.
После объединения Германии ее партнерам периодически приходилось сталкиваться с «немецким вопросом»: как примирить экономическую мощь федеративной республики с ее нежеланием внести свой вклад в коллективную безопасность? Странный образ пассивной державы в рядах НАТО начал принимать конкретные очертания, пусть союзники Германии и не хотят позволить ей скатиться в нейтралитет на шведский манер.
Спокойная сила
Как бы то ни было, в данном случае речь идет о несколько иной ситуации. Хотя на первый взгляд и может показаться иначе, Германия на самом деле не замыкается в себе. Она совершенно спокойно заявляет о себе и расширяет границы внешней политики.
На ее нежелание покорно следовать в фарватере Франции в средиземноморском регионе накладываются растущая уверенность в себе и стремление изменить позиции по отношению к исторической сфере влияния Франции. Париж настаивает на том, что его недавние военные операции за границей преследовали гуманитарные и антитеррористические цели и должны были защитить «местное население и французских граждан». Немцы же усматривают в этом собственническое отношение французов к богатому на природные ресурсы и инфраструктурные проекты региону и не желают быть здесь на вторых ролях.
Когда у Берлина попросили прояснить причины отказа присоединиться к Парижу в Мали в начале этого года, он отметил избыточность такого шага: Франция провела вмешательство «в силу традиций, истории и отношений с этой частью Африки» и была единственным подходящим для того государством. Этот вежливый отказ лишь подчеркнул намерение Германии подорвать выгодный для Франции статус-кво.
Кроме того, немецкая обструкция говорит о существовании в местном политическом классе консенсуса насчет необходимости предотвратить формирование в Сирии исламистского режима. Левые говорят, что у Германии и так уже есть кровь на руках, потому что получившие от нее помощь группы напали на курдские регионы в Сирии. В партии Ангелы Меркель в свою очередь утверждают, что православные христиане могут стать жертвами этнических чисток, если к власти придут поддержанные Францией исламисты.
Франция, несомненно, искренне поддерживает местных христиан (французская монархия на протяжение нескольких веков выступала гарантом защиты маронитов), однако теперь гораздо большее маронитов проживают вне региона.
В некоторых случаях такая ситуация ставит Францию и Германию в противоречивые позиции по поводу конфронтации шиитов и широкого альянса суннитов, который влечет за собой серьезные последствия для всех религиозных меньшинств региона. Все это отдаленно перекликается с событиями 1991 года, когда роли двух государств выглядели совершенно иначе: объединенная и уверенная в себе Германия приняла решение о признании Хорватии, которое Франция восприняла как преждевременный и опасный шаг и бесстыдную попытку утвердить немецкое влияние в этой части Балкан.
20 лет спустя внешняя политика Германии перешла на новый этап и бросает Франции вызов в ее традиционной южной сфере влияния. В 1991 году Париж и Лондон в конечном итоге сняли свои возражения по поводу немецкой инициативы по признанию Хорватии, однако сомнительно, что Берлин все же смирится с французскими планами по Сирии в этом году.
Процветающий национальный бренд
В средиземноморском регионе, где куда меньше немецких призраков, а историческая память не так загружена мрачными воспоминаниями, Берлину легче продвигать свой процветающий национальный бренд и дистанцироваться от Франции. Все это началось еще до арабской весны, во времена, когда Германия была уязвлена попытками оставить ее за бортом (это касается, например, Средиземноморского союза) и с гордостью подчеркивала небольшие детали в собственной политике. В отличие от Франции она не позволила Каддафи поставить шатер в Берлине и не расхваливала демократические достижения президента Туниса Бен Али.
Как следует из стратегического анализа берлинского исследовательского центра SWP за 2009 год, в долгосрочной перспективе безопасность Германии зависит от доверия к ее политике со стороны населения. Это в частности не дает Германии активно продавать оружие подозрительным режимам. В той же самой работе особо подчеркивались «крайне отрицательные последствия привилегированного положения Франции для немецкой экономики», а так же отмечалось, что «когда речь заходит о подписании контрактов, победа всегда достается французским предприятиям».
Как бы то ни было, правительство Меркель не стало полностью снимать с себя все военные обязанности. Оно отправило подкрепления в Ирак и Мали и разведывательные самолеты в Афганистан, что позволило союзникам перебросить аналогичную технику в Ливию. Установленные в Турции под эгидой НАТО немецкие батареи Patriot уже зарегистрировали сотни ракетных пусков в Сирии в этом году.
Тем не менее, цели Германии ощутимо отличаются от французских и являются продолжением ее контрреволюционной линии. Как бы ни выглядела правительственная коалиция после намеченных на сентябрь парламентских выборов, она скорее всего сохранит прежний взгляд на ситуацию. А после недавнего 50-летия Елисейского договора в октябре будет отмечаться 200-летняя годовщина освобождения Пруссии от наполеоновских войск...
Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
Германия была уязвлена попытками оставить ее за бортом (это касается, например, Средиземноморского союза) и с гордостью подчеркивала небольшие детали в собственной политике. В отличие от Франции она не позволила Каддафи поставить шатер в Берлине и не расхваливала демократические достижения президента Туниса Бен Али.
