Утром 7 января 1960 года Ли Харви Освальд сел в Москве на поезд, шедший на запад. Вечером он прибыл в Минск, столицу Белорусской Советской Социалистической Республики. Вещей у него с собой было немного: смена одежды, дневник и книга Федора Достоевского «Идиот», которую КГБ подарил ему на 20-й день рождения. Ли был вне себя от радости. В Минске он надеялся начать новую жизнь и уйти от своего прошлого — от матери, от Техаса, от службы в морской пехоте. Он написал письмо матери и брату Роберту, в котором просил забыть его. «Я больше не желаю общаться с вами. — заявил он. — Я начинаю новую жизнь, и не хочу, чтобы в ней было что-то старое».
Конечно, побег Освальда в Россию оказался полным провалом. Прожив два с половиной года в Минске, Ли со своей женой Мариной и маленькой дочкой Джун покинул Советский Союз. Он надеялся стать участником революции, но никакой революции там не было, и участвовать было не в чем. Еще задолго до его приезда революция была подавлена — ГУЛАГом, чистками, войной. Ее затмило собой новое стремление к стабильности, к отдельной квартире на одну семью, к покупке телевизора. В июне 1962 года он вернулся в Соединенные Штаты — еще более отчужденный от своей страны, чем прежде. Спустя семнадцать месяцев Ли Харви Освальд убил Джона Ф. Кеннеди, нанеся стране общенациональную травму, 50-летие которой мы отметим в следующем месяце. Сегодня, когда речь заходит о Ли Харви Освальде, его обычно изображают маленьким винтиком в детективной истории об убийстве Кеннеди. На него смотрят не как на героя масштабов шекспировской трагедии (хотя именно таким героем он и был), а как на орудие убийства, действиями которого управляли другие: ЦРУ, Фидель Кастро, КГБ. Нам в целом неинтересен сам Освальд; нас больше волнуют те якобы мрачные и тайные силы, которые стояли за ним.
Но если внимательнее присмотреться к жизни Освальда — к его истории, личности, к отношениям, которые этот человек создавал, к разрозненным политическим трактатам, которые он писал, то станет предельно ясно, что он мог убить президента самостоятельно и без чьей-либо помощи. Если мы обратимся к советскому периоду его короткой 24-летней жизни, который стал для Освальда самым важным, то сумеем составить более полную картину характера этого человека.
В этих целях я опросил людей, которые раньше о нем публично почти не рассказывали: бывших друзей, знакомых, коллег по работе, соседей. Они поделились со мной не только воспоминаниями, но и письмами, записями, обтрепанными паспортами и старыми фотографиями. Они рассказали мне, какой была жизнь в Минске в конце 1950-х и начале 1960-х годов. Они открыли широкое окно в мир Освальда. Почти все эти люди уверены в том, что Ли Харви Освальд не убивал президента Кеннеди. Но если их воспоминания взять в совокупности, они указывают на ту ярость, логику и неумолимый ритм, которые привели Ли Харви Освальда на Дили-плаза в роковой день 22 ноября 1963 года.
Детство Освальда было настоящим водоворотом мест, событий и людей. Его отец умер еще до рождения сына, появившегося на свет в 1939 году, а мать, Маргерит Франсес Клавери, постоянно меняла работу и мужчин. Она переехала с ним из Далласа в Новый Орлеан, затем обратно в Даллас, потом в Форт-Уорт, потом на его окраину, после чего отправилась жить в Луизиану, затем в Нью-Йорк и в итоге вернулась в Техас. Это продолжалось до тех пор, пока Ли не исполнилось 17 лет, и он не сбежал в морскую пехоту. Его старший и сводный братья служили, и это казалось возможностью выбиться в люди. Но в то время, когда Освальд зубрил устав морской пехоты, у него появилась склонность к радикальной политике. И на протяжении пары лет эти две силы — морская пехота и коммунисты — переплелись у него в голове, соперничая друг с другом.
Но он не прижился в корпусе морской пехоты. Еще до отправки в Японию, где Освальд служил на авиабазе в Ацуги, он начал мечтать о жизни в Советском Союзе. Его мозг переполняли фантазии и мечты о стране, которой на самом деле не существовало, и по мере того, как служба вызывала у него все большее отвращение, Освальд преисполнялся решимости переехать в пролетарский рай. В сентябре 1959 года он досрочно уволился с военной службы.
На следующий месяц, спустя три недели после первого визита Хрущева в США, Освальд поехал в Россию. Прибыв в Москву на ночном поезде из Хельсинки, он вскоре заявил своему гиду из Интуриста, который подчинялся напрямую органам безопасности, что не намерен ограничиваться шестью днями пребывания в СССР, как было написано в его визе. Освальд хотел стать советским гражданином.
Оставлять его в СССР не было никаких оснований. Освальду нечего было предложить советской разведке. Он сказал этим людям, что когда служил на базе морской пехоты в Японии, там находились самолеты-разведчики U-2, которые летали на большой высоте над всей Россией. Это была правда, однако все, что Освальд мог сказать советской разведке, ей было уже известно.
КГБ такие личности были хорошо знакомы. Бежавшие в годы холодной войны в Советский Союз американцы обычно были мятущимися душами — одинокими, неприкаянными, лишенными опоры в жизни. Они годились для пропаганды, но были в основном психически неустойчивыми и неуправляемыми людьми.
На шестой день пребывания Освальда в СССР ему было сказано, что он должен вернуться домой. Опустошенный и расстроенный, он вернулся в свою гостиницу «Берлин». «Я потрясен!! — написал он в своем дневнике. — Мои мечты! Я удаляюсь в свой номер. Я два года ждал, что меня примут. Мои самые заветные мечты разрушены». Он наполнил ванну холодной водой, забрался туда и вскрыл себе вены. Там его нашли сотрудники КГБ, которые срочно отправили неудавшегося самоубийцу в Боткинскую больницу.
У КГБ возникла проблема. Это был довольно неловкий момент: бывший морпех попытался покончить с собой в Москве. Всего за несколько недель до этого Никита Хрущев вернулся из своего первого и весьма успешного визита в США, после чего открылось окно двусторонних отношений. В Москве и Вашингтоне появилась надежда на «мирное сосуществование» двух сверхдержав, как выражался Хрущев. А Освальд спутал все карты.
После выписки из больницы Освальда поселили в гостинице «Метрополь», находящейся в трех минутах ходьбы от Красной площади. Интуристовский гид сказал ему никуда не выходить. Освальд основную часть времени проводил в гостиничном номере. Он учил русскую грамматику, ел и ждал, когда его освободят из чистилища. Он почти ни с кем не виделся. Спустя восемь недель в дверь к Освальду постучался человек и сказал, что тот едет в Минск.
Освальд думал, что отправляется в Советский Союз служить какой-то идеологии или какому-то делу. Но это была ложь, в которой он сам себя убедил. В России Освальд надеялся получить то, что ему не смогла дать мать: дом, стабильность в виде друзей и соседей, заведенный порядок, идеи, общение. Он думал, что хочет сражаться с капиталистами. «В случае войны я убью любого американца, который наденет военную форму, чтобы защищать американское государство», — писал он своему брату. Но спецслужбы знали, чего именно он хочет.
Спустя два месяца после приезда в Минск Освальд поселился в квартире № 24 дома 4 по Коммунистической улице. В этой квартире площадью 25 квадратных метров были высокие потолки, сносная кухня, узкая ванная комната, еще более узкий коридор и компактная спальня, также выполнявшая функции гостиной. Из окон был великолепный вид на реку Свислочь. А еще там был балкон. Освальд называл свой новый дом «мечтой русских», и он был прав. Обычно в такой как у него квартире жила семья из трех-четырех человек. Но он был человек особенный. Он был беглецом из Америки.
Квартира стала центром того колпака, который создал вокруг него КГБ. Этот колпак был похож на маленькую деревню посреди Минска. Он был прочный, компактный, и сквозь него все просматривалось. Там не было ни границ, ни постов охраны; но фактически это была тюрьма, «Шоу Трумана» в советской аранжировке. И в этой тюрьме Освальд прожил большую часть своей жизни в России. Это могло показаться чем-то особенным, но на самом деле, ничего особенного в этом не было. Просто местное отделение КГБ в Минске поместило Освальда под свой колпак. Москва хотела удалить его от всего, что могло показаться мало-мальски важным, и Минску была поставлена задача — следить за американцем, бывшим морским пехотинцем, у которого поехала крыша, и который пытался покончить с собой.
Освальд быстро влился в новую жизнь и какое-то время наслаждался ею. Его самым близким другом в Минске был Эрнст Титовец, который до сих пор проживает в белорусской столице. Титовец невролог, ему за 70, и он свободно говорит по-английски с британским акцентом. Он повел меня на пешую экскурсию по «освальдовским местам». В этом маленьком мирке самое удаленное место находилось в 10 минутах ходьбы: Минский радиозавод, где Освальд работал токарем, опера и музыкальная консерватория, где он часто бывал, институт иностранных языков, где были девушки, говорившие по-английски, слушавшие джаз и «любившие приключения».
Подружиться с иностранцем, и особенно с американцем — это была отнюдь не самая лучшая затея для советского человека, причем даже во времена хрущевской оттепели. Было понятно, что любой человек из окружения Освальда будет со временем привлечен органами безопасности к работе по информированию о нем. Когда я спросил Титовца, был ли он агентом КГБ, этот человек рассмеялся и сказал: «Нет, я никогда не оказывался в такой ситуации». Затем он добавил: «С патриотической точки зрения, конечно, мы были готовы помогать разведке, помогать кому угодно, государству, в защите своей страны. Это наш долг». После многолетнего молчания официальных властей об Освальде показалось, что колпак начал, наконец, приподниматься.
Как минимум год Освальд, скорее всего, ничего не знал о том, что за ним постоянно следят, и что КГБ своей невидимой рукой пишет сценарий его жизни. По словам Титовца, лишь весной 1961 года Освальд перевернул свою квартиру вверх дном в поисках подслушивающих устройств. Он ничего не нашел, как не нашел и глазки для подглядывания, которые КГБ просверлил в стене из соседней квартиры.
Но еще до этого у Освальда начали появляться сомнения по поводу его новой родины. Он начал заглядывать за пределы охранных кордонов и увидел советский эксперимент в более сложном свете. В августе и сентября 1960 года Освальд писал в своем дневнике: «По мере изучения русского языка я начинаю все больше понимать, в каком обществе живу. Массовая гимнастика, обязательные собрания после работы, обычно политического содержания». Он заметил, что его коллеги по работе относятся ко всему этому как «к большому занудству» и не испытывают особого рвения к своим «коллективным обязанностям».
17 марта 1961 года Освальд познакомился с женщиной, которая станет его женой. Марина Прусакова работала во дворце культуры профсоюзов. (С балкона его квартиры до сих пор видны очертания этого «дворца», представляющего собой строение в стиле неоклассицизма на противоположном берегу Свислочи). Спустя буквально два месяца они поженились. В начале лета Освальд заявил молодой жене, что хочет вернуться в Америку — и она с радостью согласилась поехать вместе с ним. Может, потому что она, как говорит Титовец, работала на КГБ; может, потому что эта русская женщина надеялась на лучшую жизнь в США; а может, здесь действовали оба мотива в совокупности.
События в личной жизни заставили Освальда по-новому взглянуть на свое пребывание в Советском Союзе. В момент такой переоценки он начал всерьез задумываться о том, кто он есть, и кто за ним наблюдает. КГБ практически не пытался снять подозрения Освальда. Начиная с середины 1961 года, после женитьбы Освальда на Марине, сотрудники комитета, казалось, вознамерились усугубить его тревоги и сомнения. Они заставили его прождать целый год, прежде чем дали разрешение на отъезд — как прежде заставили два месяца ждать в «Метрополе», прежде чем отправить в Минск. Но нет никаких признаков того, что его не хотели отпускать. Оказывается, в задержке была виновата главным образом московская и вашингтонская бюрократия.
После убийства Кеннеди Советы предприняли массу усилий для того, чтобы доказать администрации Джонсона свою непричастность. Конечно, факт проживания Освальда в СССР не шел этому на пользу; поэтому сразу после убийства агенты КГБ нашли всех, кто входил в его окружение, допросили их, забрали письма с фотографиями и строго-настрого предупредили: на протяжении 25 лет его бывшие друзья ни в коем случае не должны произносить слова «Ли Харви Освальд». Когда один из коллег Освальда по радиозаводу Сергей Скоп спросил КГБ, что будет через 25 лет, ему сказали: «Тогда и поговорим».
Но русские все равно несут частичную ответственность за возвращение Освальда в США, если не за его решение убить президента Кеннеди. Разрешив Освальду взглянуть за пределы колпака, подав ему сигнал о том, что он не нашел ту родину, которую искал, они чрезвычайно усилили его стремление вернуться. Кроме того, они никак не повлияли на Марину, которая могла отказаться уезжать с ним, лишив его тем самым перспективы видеться с только что родившейся дочкой.
В обращении КГБ с Освальдом не было очевидных признаков злобных намерений. Если он хочет уехать, пусть едет. К середине 1962 года Освальд стал для них не более чем ленивым и капризным американцем, собиравшим в Минске телевизоры.
Минск должен был стать для Ли Харви Освальда конечной остановкой, тем местом, где он мог построить свою жизнь заново, вдали от обломков молодости. Советы, которым были безразличны его устремления, не проявляли к нему никакой враждебности, и какое-то время давали Освальду все, как им казалось, необходимое для того, чтобы он мог построить счастливую жизнь в новой для себя стране.
Но проблема заключалась не в Советском Союзе. Проблема была в самом Освальде. Несмотря на весь свой пыл и страсть, несмотря на помощь, полученную от КГБ, этот человек так и не смог удержаться на одном месте. Он не смог стать тем, кем хотел быть.
Поэтому он сделал то, что делал много раз до этого: он бежал. Каждое бегство несло с собой дополнительную толику жестокости, и с каждым креном Освальда эта жестокость усиливалась. Возвращение в Америку стало для него величайшей неудачей в его и без того переполненной провалами жизни. Будет неверно говорить о том, что он с момента своего возвращения в США был запрограммирован на поездку в Техас с целью убийства Джона Кеннеди.
Но будет правильно сказать, что теперь он вернулся на тот курс, которым шел прежде, что теперь ему надо было заново устраивать свою жизнь, которую он не знал как устроить. Он надеялся вырваться из этого безнадежного круга в СССР, но для этого ему не хватило ни характера, ни психологической стойкости.
Как в корпусе морской пехоты, так и в Советском Союзе Освальда хватило всего на год, после чего он начал подавать сигналы о своем желании уйти. В обоих случаях его желание сбежать привело к сильнейшему напряжению, которое буквально в течение считанных месяцев вызвало мощный взрыв.
После возвращения в США Освальд почти полтора года терпел это усиливавшееся напряжение, а потом взорвался на виду у всего мира в Далласе.
Питер Саводник — автор книги «The Interloper: Lee Harvey Oswald Inside the Soviet Union» (Непрошеный гость. Ли Харви Освальд в Советском Союзе). Данная статья основана на этой книге. Саводник работал в Москве, а также много ездил и писал о бывшем Советском союзе.
