В Риге на Покровском кладбище похоронен автор знаменитого романса «Поручик Голицын»

Белый генерал, писатель и журналист Георгий Гончаренко (Юрий Галич) в жизни прошел все. Брусиловский прорыв, за участие в котором он был награжден Георгиевским оружием. Заключение в тюрьму в Киеве по приказу Петлюры. Бег из Крыма в Константинополь. И снова возвращение в Россию в надежде сражаться в армии Колчака. Он выдержал все — смерть жены в голодном Петрограде, расстрелы однополчан, годы скитаний вне Родины. И только когда в 1940 году в Риге его вызвали на допрос в «угловой дом» НКВД, он сдался и покончил с собой…

— Вы были знакомы с полковником Дыдоровым? — это не вопрос, генерал Гончаренко понимает, что человек в мятой гимнастерке, который сидит напротив него за столом, давно и прекрасно знает ответ. Но они хотят играть в такую игру. И генерал отвечает:

— Да, мы были знакомы.

— Вы знали, что Дыдоров возглавляет в Латвии Российский Общевойсковой Союз?

— Нет. Я к этой организации не имел никакого отношения. Мы были просто знакомыми.

— Но у нас есть свидетель, который утверждает, что слышал и другие ваши разговоры с Дыдоровым…

На столе лежат пачки листов. Они перевернуты текстом вниз. Так что в любом случае, даже не имея близорукости, генерал не смог бы прочитать написанного на них. Но он понимает: это доносы. Кто–то упорно писал эти бумаги многие годы, чтобы они вот так легли на этот покрытый зеленым сукном стол. Чтобы уже после смерти ДЫДОРОВА его самого расспрашивали об их давних разговорах, ловко подлавливая на замалчиваниях и неточностях.

И еще на столе лежало его личное дело — которое собиралось в Петрограде очень долго, может быть, с тех минут, когда он, начальник штаба Усть–Двинской крепости, организовывал добровольцев на защиту Риги в 1914 году. И еще на столе лежали 14 его книг, последняя из которых — «Красный хоровод» — была, может быть, опаснее, чем все эти доносы и личное дело, привезенное в Ригу из Петрограда в обозе Красной армии…

Он вышел из «углового дома» на улицу Бривибас в полдень и был свободен. Настолько, насколько отпускали его от себя какие–то невнятные типы в картузах и мятой одежде, которые, прикрыв козырьком глаза, бодро шагали за ним до перекрестка, передавая его там другому такому же как бы рабочему парню в картузе. И он понимал, что не смеет никуда идти. Не смеет никого подвести своим опасным визитом. Он мог идти теперь только домой. И ждать там новой бумажки с вызовом и нового допроса. Где–то недалеко звенели трамваи, в кафе еще покупали пирожные и говорили на французском, чтобы «товарищи» за соседними столиками не понимали. Но он уже был отрезан от этого мира. Он уже был приговорен.

Генерал не боялся смерти. Но боялся позора расправы. Боялся этой унизительной кончины — как тогда, в Могилеве в 1917 году: у него на глазах верховный главнокомандующий Русской армии генерал ДУХОНИН был выброшен из вагона на растерзание пьяным матросам. Позже Гончаренко писал об этом в рижской газете «Сегодня».

Сейчас он лежал дома, на кровати, не сняв сюртук, — больше это не имело значения: его милые немецкие соседи уже год назад покинули Ригу, и на их место заселилась другая семья — шумная, непонятная. И у генерала не было никаких оснований им доверять. Кто знал, может быть, часть листов, которые лежали перевернутыми там, в «угловом доме», была написана за стеной его комнаты? Теперь все кругом казалось сомнительным и угрожающим. Вернется ли он в следующий раз, когда его вызовут на допрос? Или останется там, где мучают долго, исступленно? Ведь у них было столько лет, чтобы это отшлифовать…

В январе 1919 года он оказался в Киеве. Не смог сбежать, когда войска гетмана Скоропадского были разбиты и в город вошли петлюровцы, готовые убивать каждого, кто просто покажется им царским офицером. Военный патруль привел арестованного генерала в тюрьму на улице Пушкинской. В камере было еще двое — банкир Беленький, который до этого поддерживал гетмана, и юный поручик Константин Голицын из Петербурга.

Будущее им было неизвестно. Возможно, оно было неясно пока и для тюремщиков, и для тех властей, которые только захватили город и не знали, как этой властью распорядиться. В маленькой комнатке за решеткой трое вели долгие мучительные разговоры и ожидали расстрела. Генерал Гончаренко готовился к казни, с ужасом думая, что станет с его семьей. Тогда он еще не получил письма из Петрограда о том, что жена его умерла, а дочь взяли на воспитание родственники…

На восьмой день, когда арестантов переводили в другую тюрьму, им удалось бежать. Все троим. Это было чудо. Словно отлитая уже кем–то пуля пролетела мимо. Потом уже, в Риге, генерал Гончаренко часто вспоминал, как к князю Голицыну в камеру приходила его юная невеста. Она приехала из Петербурга. Наверное, потом из этих воспоминаний и родились строки ставшего знаменитым романса «Поручик Голицын»:

Напрасно невесты нас ждут в Петербурге,

И ночи в собраньи, увы, не для нас.

Теперь за спиной окопы и вьюги,

Оставлены нами и Крым, и Кавказ.

Над нами кружат черно–красные птицы,

Три года прошли, как безрадостный сон.

Оставьте надежды, поручик Голицин,

В стволе остается последний патрон.

Подрублены корни, разграблены гнезда,

И наших любимых давно уже нет!

Поручик, на Родину мы не вернемся,

Встает над Россией кровавый рассвет…

Таким этот романс уже в 1980–е привезла из Парижа в Россию Жанна Бичевская.

Может быть, хорошо, что генерал Гончаренко так и не узнал судьбы своего товарища по камере? После киевской тюрьмы дорога, конечно, повела поручика Константина Голицына на юг — к Деникину. Поручик остался в России, он даже воевал с белополяками в составе Красной армии. Но в 1931 году его нашли и расстреляли в рамках спецоперации под названием «Весна» — когда в Киеве было решено арестовать всех офицеров, которые когда–нибудь так или иначе были связаны с Белой армией…

Наступила ночь. Гончаренко не мог уснуть и ходил по комнатам. Это были прекрасные комнаты с огромными окнами на городской бульвар — зеленый летом и белый зимой. В этих комнатах он прожил 17 лет. Его соседями была почтенная немецкая семья, которая веками жила в Риге и хозяйка которой когда–то, еще до революции, преподавала его дочери музыку. Казалось бы, не большой повод для близкого знакомства, а они его взяли под свой кров, когда в 1923 году бывший начальник штаба Усть–Двинской крепости появился у них на пороге в легком плаще, шляпе и с одним чемоданчиком, полным рукописей. Бесплатный билет на корабль в Европу ему дал командарм БОЛДЫРЕВ, который командовал сухопутными и морскими силами Приморья. Еще не спустившись на берег в Риге, Гончаренко уже прочитал в одной из европейских газет, что генерал Болдырев арестован… А мимо него опять пролетела отлитая кем–то пуля…

Он долго жил в Риге, и это были спокойные годы, когда он мог ходить по рижским улицам, вспоминать их такими, какими они были, когда была жива еще его жена и цело было еще семейное счастье, — и сравнить ту, немецкую, Ригу и новую, латвийскую. И писать.

Он придумал себе командировки в Латгалию — он находил там Россию, которой как бы уже не было. Но которая торговалась на двинском базаре за старые царские рубли. Упорно говорила только по–русски. И даже по–меценатски принимала под свой помещичий кров на лето вольных художников и таких вот литераторов, как отставной генерал. И он тогда писал:

«Если выйти из усадебного парка, перед взорами — открытое поле, которое тянется на версту, вплоть до леса, где протекает золотистая речка Синюха. А за нею лежит — СССР. Я стою в какой–нибудь версте от пограничного рубежа. Взор жадно прикован к заповедной черте. Взглянуть хотя бы мельком, что творится в фантастическом царстве, в заколдованном государстве…»

Он провел между собой и своей Родиной демаркационную линию. И запретил ее переступать. Себе — даже памятью. И тем, чужим, которые охотились на него на гражданской, он тоже мысленно запретил ее переходить. Но наступил 1940 год — и они пришли. Он стоял со своим коллегой–карикатуристом Цивинским из газеты «Сегодня» на балконе и смотрел, как там, внизу, по улице Бривибас едут лошадиные повозки, и понимал, что копыта лошадей стоптаны, и это наполняло возмущением его душу профессионального конного инструктора и бывшего синего кирасира. Но он еще не был уверен, что они пришли за ним…

Прошла бессонная ночь. Рано утром раздался звонок в дверь. Для повестки из НКВД это было рано. А аресты проходили обычно ночью. Он открыл дверь. На пороге стояла Ольга Квесит.

Позже Ольга Константиновна напишет дочери генерала, что безответно любила ее отца пятнадцать лет. Но он говорил ей, что никогда не женится, что в его жизни уже была самая красивая и лучшая женщина — его жена. Та, которая в плохую погоду ездила в гимназию на извозчике, а он всегда сопровождал ее верхом. Та, которая первый раз надела длинное бальное платье и, растанцевавшись, вдруг окутала его колени длинным подолом — и это было так неловко и смешно…

Теперь генерал растерянно протягивал Ольге Квесит свой золотой портсигар, кольцо с дорогим камнем, еще какие–то драгоценности. И просил:

— Разделите это с моей дочерью, если что–то произойдет. Вот ее адрес в Петрограде. Кроме нее у меня никого нет…

Ольга Константиновна испугалась:

— Давайте я лучше приду вечером?

— Нет, нет, вечером не надо, — покачал головой генерал. А потом как будто какая–то неожиданная мысль изменила его лицо, он даже обрадовался:

— Хотя приходите. Обязательно сегодня вечером приходите…

Она пришла, когда стемнело. Генерал был уже мертв. Он покончил с собой.

На проданные драгоценности Ольга Квесит организовала похороны Гончаренко. Он шагнул в пропасть. И как православный человек не мог не понимать это. Но не как вызов небу он делал этот шаг. Его методично подталкивали туда, запугивали, загоняли. И он сдался. Самоубийц на кладбище не хоронят. Но генерала Гончаренко все–таки разрешили похоронить на рижском Покровском кладбище. Может быть, рассчитывая на какое–то снисхождение к нему там, в другом мире.

Много свежих могил появилось на Покровском кладбище в том 1940–м. С другом генерала Гончаренко Петром Пильским случился удар, когда в его дом пришли с обыском. И, уже полупарализованный, он с безразличием наблюдал, как искали у него рукопись романа о кровавых чекистах и те давние статьи «против Ленина», которые он писал еще в Петербурге в 1918 году. Другой друг генерала Антон Цивис — Цивинский — был арестован и увезен в Москву. Он тоже воевал в Белой армии, был военным авиатором, а потом работал в газете «Сегодня» карикатуристом. Его рисунки были так хороши, что их публиковали не только русские, но и все латышские газеты. Цивинского расстреляли на Лубянке практически сразу…

Как будто предчувствуя эти события, генерал Гончаренко написал когда–то свою «Панихиду»:

Белым саваном окрестности увиты,

Ветер скорбное разносит песнопенье.

Я хочу молиться за убитых,

За мечи, распавшиеся в звенья.

За друзей, навеки замолчавших,

За врагов, сражавших и сраженных,

За не дружных, без вести пропавших,

И за всех, за всех вооруженных.

А потом к священному подножью

Припаду усталой головою –

Пусть мой путь, увитый злом и ложью,

Зарастет колючею травою.

Только недавно на Покровском кладбище были найдены могилы генерала Гончаренко, Петра Пильского, полковника Дыдорова и многих других воинов. Мы узнали их судьбы, их истории. И сквозь десятилетия мы снова слышим их голоса…

Из досье

Гончаренко Георгий Иванович — русский военачальник, писатель, поэт, журналист. Ветеран Первой мировой войны и активный участник Гражданской войны. В русском зарубежье более известен как писатель и поэт Юрий ГАЛИЧ.

Родился в 1877 году в Варшаве. Окончил петербургское Николаевское кавалерийское училище, учился в Академии Генерального штаба и офицерской кавалерийской школе. Служил в Сувалках, Ковно, Усть–Двинске (Рига). В Первую мировую войну — командующий 19–м драгунским Архангелогородским полком, который квартировал в Митаве (Елгава). Со своим полком он участвовал в знаменитом Брусиловском прорыве. Во время этой операции город Галич был объектом многих сражений и переходил из рук в руки. Название этого города генерал и выбрал себе как псевдоним и вторую фамилию… Во время Гражданской войны был на Украине. Через Одессу и Константинополь перебрался на Дальний Восток, оттуда — в Европу.

В 1923 году он приезжает в Ригу. Здесь был кавалерийским инструктором в военной школе, судьей на ипподроме. Постоянный сотрудник газеты «Сегодня». Печатался в журналах «Наш огонек» и «Для вас». Выпустил сборник стихотворений «Орхидея. Тропические ритмы». И книги «Императорские фазаны», «Золотые корабли. Скитания», «Зеленый май. Латвийские новеллы», «Волчий смех», «Красный хоровод». После вызова в НКВД покончил с собой 12 декабря 1940 года. Похоронен в Риге на Покровском кладбище…

Возрождение Покровского кладбища

В белогвардейских романсах есть такие строки: «Без крестов, без священников нас оставят лежать. Будут ветры над полем панихиды справлять…» Почти так и произошло с Покровским кладбищем. Оно было приговорено к исчезновению. К превращению в парк. В середине 1960–х сюда должны были прибыть бульдозеры, на места могил — лечь ровный асфальт, дорожки. И даже надписи на плитах должны были исчезнуть. Но не случилось. И кладбище зависло между гибелью и надеждой на долгие два десятка лет. Рассыпаясь позолотами крыльев ангелов, шурша высокой травой и забываясь в памяти жителей города.

Первыми на Покровское кладбище пришли члены Балто–славянского общества. Виктор Попов, Владимир Стешенко, Сергей Журавлев, Александр Казаков и десятки других людей. Поднимали упавшие ветки, счищали мох с накренившихся плит. И Рига вспомнила о забытом кладбище. А потом члены Пушкинского общества во главе со Светланой Видякиной проделали гигантскую работу по восстановлению имен, памяти, истории. Была выпущена книга о Покровском кладбище, и сейчас там даже проводятся экскурсии…