Одновременно с известиями о возрождении «Монти Пайтона» с юга Лондона пришла странная новость, напомнившая обществу о том, что некогда, давным-давно, в Британии действовали несколько крошечных маоистских организаций, которые как будто заимствовали свой язык из фильма «Житие Брайана» («Life of Brian»).
Арестованные на прошлой неделе по подозрению в том, что они 30 лет держали в квартире трех женщин на положении рабов, 73-летний Аравиндан Балакришнан (Aravindan Balakrishnan) и его 67-летняя жена Чанда некогда были лидерами маленькой, почти незаметной на общем фоне левого движения секты из 25 человек, называвшейся Рабочим институтом марксистско-ленинско-маоистской мысли. Эта секта в свое время откололась от другой организации — Коммунистической партии Англии (марксистко-ленинской), — у которой было меньше сотни последователей. Помимо маоистов тогда также существовало множество разнокалиберных троцкистских сект, развал которых тоже часто бывал связан с дурным обращением с женщинами. Стоит заметить, что эта история ни в коем случае не закончена.
Брикстонская коммуна Балакришнанов, как утверждается, удерживала трех женщин против их желания, фактически, как узников. При этом она процветала. Людей в ней становилось все меньше, но собственности — все больше. Балакришнаны опередили поворот Китая к капитализму: по некоторым данным, им в той или иной степени принадлежало 13 объектов недвижимости — на три больше, чем было членов в коммуне.
Почему именно маоизм? Фигура Мао и идея революции, конечно, были очень важны, но судя по тому, что известно об этих сектах, там обычно не занимались внимательным изучением «Относительно противоречия» и прочих текстов Мао, стимулирующих мозговые клетки. Напротив, такие маоисты обычно ограничивались собственными фантазиями и доморощенными «Mao», эксплуатировавшими подлинную тягу к переменам, которая господствовала в обществе в 1967-1977 годах.
Как политическое течение маоизм в Британии всегда был слаб. Его в основном придерживались студенты из Азии, Африки и Латинской Америки. В других частях Европы дело обстояло иначе. На пике успеха в германских маоистских организациях состояли 10 000 человек, а совокупный тираж их прессы доходил до 100 000. После "великого разочарования"— как часто называют китайско-американский союз середины 1970-х годов — многие из этих людей ушли из политики. Тысячи бывших маоистов присоединились к «Зеленым», Юрген Триттин (Jürgen Trittin) в итоге стал министром в кабинете Герхарда Шредера (Gerhard Schröder) и ярым сторонником НАТО. Во Франции Gauche Prolétarienne организовывала рабочих на автомобильных заводах и выпускала газету Libération, позднее ставшую либеральной. Интеллектуалы из числа бывших маоистов, превратившихся в неоконов, играют важную роль во французской культуре. С ходу вспоминаются, например, имена Алена Финкелькраута (Alain Finkielkraut), Паскаля Брюкнера (Pascal Bruckner), Жан-Клода Мильнера (Jean-Claude Milner). Ведущий левый философ Ален Бадью (Alain Badiou) также не скрывает своего маоистского прошлого.
В Скандинавии в 1970-х также было много маоистов. Правда, в Швеции в маоистских организациях состояли всего несколько тысяч человек (причем, речь идет не только об официальных членах, но и о симпатизирующих), однако в Норвегии маоизм приобрел подлинную популярность и культурную значимость. Ежедневная газета Klassekampen выходит до сих пор, хотя уже как независимое издание. У нее отличный журналистский коллектив (в основном состоящий из женщин), и ее тираж продолжает расти. Oktober по-прежнему считается ведущим издательством, специализирующимся на художественной литературе. Звукозаписывающая компания Mai была вполне успешной. Пер Петтерсон (Per Petterson), один из самых известных писателей в Норвегии, в своей последней книге пишет, что, когда Мао умер, 100 000 человек — в стране с пятимиллионным населением! — пришли с факелами к китайскому посольству выразить коллективные соболезнования. Китайцы были поражены. Все это ничуть не напоминает секту, остатки которой всплыли в Брикстоне.
Мне еще в те времена казалось странным, что, какой бы ни была политическая направленность секты, ее лидеры обычно придерживались примерно тех же поведенческих схем, что и в других подобных структурах. Даже самые критически настроенные по отношению к стилю и методам сталинизма группы были склонны воспроизводить модель однопартийного государства — со своими рангами, ограничением инакомыслия и зародышами бюрократии (в крошечной организации). Хотя действовали они в Западной Европе, а не под властью азиатских или латиноамериканских военных диктатур, они всегда считали необходимыми конспирацию и железную дисциплину.
Молодые женщины и мужчины, вступавшие в ультралевые группировки, делали это из лучших побуждений. Они хотели изменить мир. Многие из них старались противостоять удушающей атмосфере, царившей в организациях. Женщины объединялись, чтобы отслеживать мужской шовинизм в партии и бороться с патриархальными практиками. К несчастью, не все уроки были усвоены. Сейчас легко забыть, что, как бы то ни было, многие из участников и лидеров движений за освобождение женщин и за права геев — в Европе и не только — получили свое политическое образование именно в рядах ультралевых.
Я помню, как в 1970-х годах одна южноамериканская феминистка спокойно рассказывала на большом собрании революционеров об успехах в борьбе с мачизмом. «Только в прошлом году, — заявила она, — мой муж, который сидит здесь, запер меня дома 8 марта, чтобы я не пошла на демонстрацию в честь Международного женского дня». Муж от стыда закрыл лицо руками.
Сейчас 1970-е выглядят иным миром. В звоне денег утонуло многое из того, что тогда имело ценность — и имеет ее до сих пор. Кампания по демонизации профсоюзов, а также любых других немейнстримных форм политической активности и инакомыслия продолжает набирать обороты, несмотря на то, что левые никогда не были так слабы, как сейчас. Возможно, это означает, что адепты свободного рынка по-прежнему боятся любых вызовов снизу.
Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
Как политическое течение маоизм в Британии всегда был слаб. Его в основном придерживались студенты из Азии, Африки и Латинской Америки. В других частях Европы дело обстояло иначе. Молодые женщины и мужчины, вступавшие в ультралевые группировки, делали это из лучших побуждений. Они хотели изменить мир. Многие из них старались противостоять удушающей атмосфере, царившей в организациях.
