Французский политолог и философ Пьер Манан (Pierre Manent) автор множества необычайно богатых и разнообразных сочинений. Он написал одну из самых глубоких книг о политических взглядах Алексиса де Токвиля, а также многочисленные научные работы и статьи, в которых описывает сильные и слабые стороны либеральной традиции, и говорит о пересечении религии и политики в современную эпоху. В политическом плане он человек правых взглядов, или по крайней мере, не левых. Он резко критикует европейский проект в его нынешней форме, в пух и прах разнося его невнимание к «политической форме», как он называет нацию, которая стала несущей конструкцией, или основой демократического самоуправления в современном мире.
Он пишет удивительно ясно и изящно. Но его работы трудны даже для самого эрудированного читателя, не в последнюю очередь из-за того, что для них характерна кажущаяся естественной учёность и всесторонние знания. Книга «Metamorphoses of the City: On the Western Dynamic» (Метаморфозы города: о западной динамике) не является в этом плане исключением. В то же время, это, пожалуй, самая амбициозная работа Манана. В ней он ставит задачу «предложить интерпретацию, или, по крайней мере, элементы интерпретации политического развития Запада». Это действительно серьезная задача, которую Манан решает с огромным успехом.
В своих более ранних работах Манан пытался понять современность в качестве осознанного, но робкого «проекта» по освобождению человечества от двойного классического и христианского наследия Запада. Эта тема находит изящное отражение в его «Метаморфозах». Вот один из самых примечательных отрывков:
Современное государство … основано на подавлении, и в любом случае на ослаблении двух самых мощных эмоциональных реакций человека: с одной стороны, это страстный интерес к нашему миру, находящий выражение в участии в обычных делах; а с другой, это страстный интерес к вечному и бесконечному, находящий выражение в постулатах о загробном мире и в участии в религиозной жизни.
Современность подавляет или ослабляет «два фундаментальных движения души» и создает такой человеческий порядок, который одновременно является пост-гражданским и пост-христианским. Манан это один из тех редких мыслителей, которые считают, что дехристианизация Запада, как и его деполитизация, это неотъемлемая часть одного и того же процесса. В начале своей книги он пишет: «Сегодня в Европе гражданские действия слабы и немощны, а религиозное Слово почти не слышно. Те два полюса, между которыми так долго висела западная арка, потеряли свою силу». Работа Манана в целом это во многом объяснение того, как европейцы дошли до такого удивительного истощения гражданской и религиозной энергии.
Но как это ни парадоксально, современный проект впервые вышел на свет как проект политический, как великое усилие человеческой мысли и человеческого действия. Одна из задач книги Манана — определить местонахождение проекта коллективных действий, каким является современность, «в истории европейского и западного политического развития». Чтобы понять наше современное состояние с его «дефицитом политических форм», с его утопическим стремлением полностью отказаться от политики, необходимо вернуться в досовременную эпоху, где за привязанность людей соперничало огромное множество политических форм — город, империя, церковь и т.д.
Свой анализ Манан начинает с города, с полиса, который является первой политической формой. С помощью Гомера он рассматривает «поэтическое рождение города», мир богов и героев, лежащий в основе древнегреческой политической теологии. А своим наводящим на размышления прочтением политических сочинений Аристотеля Манан показывает, как демократия стала кульминационным моментом и последней стадией самоуправления в городе. Классическая политическая наука основана на пытливом взаимодействии со свободной политической жизнью, которая характерна для города. Классическая политология менее абстрактна, чем современная: в ней наука и опыт появились на свет вместе «в такой близости и тесной связи, какой больше никогда не было». Манан стремится сохранить верность этой классической преданности пережитому и прожитому опыту.
Древнегреческая политическая наука это наука о режимах, «наука о различных способах самоуправления в городе». Древнегреческая политология Аристотеля понимала, что жизнь существует и за пределами городов. Однако она не считала, что империя совместима с наличием системы «тех, кто правит, и тех, кем правят», характерной для свободной политической жизни. Даже на пике своей империи Афины в первую очередь оставались городом. При мудрых и способных правителях от Солона до Перикла — в период «оси добра» в истории Афин, как его называет Манан — видные люди ставили свое благоразумие и рассудительность на службу «растущей власти народа».
Афины придумали политику, эту «странную деятельность», ставшую символом полиса — преимущественно политической формой самоуправления. Империя Александра Македонского выросла не из города, а скорее из того, что Аристотель называл «племенной монархией» Македонии. Имея в виду эти соображения, Манан устанавливает общее правило, «физический закон политической формы», гласящий, что политические формы «не превращаются напрямую одна в другую».
Это общее правило верно, за исключением одного очень показательного случая, который лежит в основе исследований Манана. Город и империя это на самом деле полярные противоположности. Город является «узкой рамкой беспокойной жизни в свободе, а империя это огромное царство мирной жизни под властью хозяина». Однако в Риме мы видим невозможное или почти невозможное: трансформацию города в империю.
Конечно, расширение Римской республики произошло намного раньше формального установления принципата Августа. Рим утратил свой республиканский блеск и привлекательность еще задолго до того, как Цезарь попытался формально закрепить этот факт, став императором. Как наглядно и убедительно показывает в своих политических и философских трудах великий Цицерон, Рим оказался в клещах между умирающей республикой и еще не учрежденной официально империей.
В своем блестящем толковании трактата Цицерона «Об обязанностях», написанного в конце этой жизни Рима, Манан показывает, как его политическая мысль уже отражала «размытый и неопределенный» характер римского политического и нравственного порядка. «Гражданин» в этом трактате «практически отсутствует». Новый дуализм политики теперь существует между «правителем» и «частным лицом». Правитель возвышается, а «гражданин низводится до положения частного лица». Правитель является лицом города и берет на себя обязательство поддерживать закон и порядок, а также защищать права и собственность частных лиц.
По мнению Манана, это «прото-современная концепция», предварительный набросок современного государства, которое «возвышается над обществом, отделяется от него и обращается к нему для того, чтобы наделить каждого члена общества правами». В работах Цицерона читатель также находит новое понимание индивидуальной природы человека, а не только индивидуальное применение универсальной характеристики человеческой природы из древнегреческой философии. Великий республиканский герой Катон, чье самоубийство стало символом преданности республике и неприятия тирании, следовал своему индивидуальному характеру, своей истинной натуре. Таким образом, этот человек играет совершенно новую роль в нравственной вселенной Цицерона.
«Неопределенный» характер Рима переживет и саму Римскую империю, сохранившись после ее падения. Вопреки широко распространенному мнению о том, что Средневековье было временем несравненного порядка и общности, Манан считает, что для этой эпохи характерна мучительная неспособность создать постоянную и конкретную политическую форму. Конфликт между городом, империей и церковью сохранится еще на тысячелетие, став «цицероновским моментом Европы», как его называет Манан. Преодолеть этот конфликт удастся лишь тогда, когда Европа найдет свою конкретную политическую форму – национальное государство.
Манан с глубокой симпатией говорит о так называемом христианском проекте. Христианство и христианская церковь предлагают столь необходимое посредничество между Богом и человеком, между природой и милостью Господней, между всеобщим и частным. Христианство сделало невидимое — совесть — видимой для человека, причем сделало это правдиво и очень благотворно. Однако Манан также подчеркивает, что христианский дискурс не является «функциональным с политической точки зрения». Ни разум, ни слова откровения не могут обеспечить основу для того, чтобы предпочесть один режим другому или управлять коллективной жизнью.
Христианским богословам, таким как святому Фоме Аквинскому, пришлось обратиться к политической философии, к праву и к политической истории, чтобы отыскать политические наставления, которых практически не было в Новом Завете, по сути дела, находящемся над политикой. Тот факт, что христианский дискурс не является функциональным с политической точки зрения, затрудняет поиски христианской альтернативы современности, так как современность в немалой степени является реакцией на неспособность христианства управлять политическими образованиями и государством устойчиво и удовлетворительно. И христиане обязаны признать этот факт.
Нельзя сказать, что христианству нечего предложить в пытливом исследовании политических режимов или в истории западного политического развития. Кульминацией «Метаморфоз» стало знакомство на протяжении 100 страниц с Градом Божьим святого Августина. Это самое глубокое проникновение в знаменитый труд Августина из числа тех, что мне когда-либо доводилось видеть. Манан показывает, что критика язычества, с которой выступает Августин, ни в коей мере не является преувеличенной или перегруженной. Вульгарное язычество еще обладало значительным запасом прочности во время падения Рима в 410 году, и Августин был просто обязан вступить в бой с этими по сути искусственными и ложными религиями.
Но Манан приводит убедительные доводы о том, что Августин не просто вознамерился уничтожить языческую героику. Тщеславие в славе язычества видят лишь Томас Гоббс и современность. Христианство и Августин, в отличие от них, проявляют «определенное сочувствие» к славе язычества, поскольку в «движении души, стремящейся к славе», присутствует подлинное благородство. Там, где Гоббс видит нелепое тщеславие, христианство усматривает «благородную ошибку».
Если Августин не мог одобрить самоубийство Лукреции и Катона, причиной которых стала гордость или стремление к славе, то он увидел огромное благородство в жертвенности Регула, другого римского героя, который «смерти предпочел страдания в рабстве и истязания со стороны своих врагов». Отстаивая разделение Града Божьего и Града Земного, Августин все равно пытается воздать должное тому благородству, которое присутствует в язычестве.
Более того, Августин не выступает против социального и политического неравенства как такового. Но он против «уместности разграничений между немногими и многими, между философом и не философом, которое занимает центральное место в древнегреческой философии». Не поддаваясь эгалитаризму и филантропизму, христианство предлагает те же самые спасительные истины всем людям. Оно не встает на сторону эгалитаризма современности и «элитизма» древности. Современная актуальность таких дискуссий должна быть очевидна.
Что производит особое впечатление в книге Манана, так это его способность четко сформулировать и показать серьезность и величие богатого духовного и нравственного содержания западных традиций. Он христианин, но он не настаивает категорически на том, что христианству принадлежит последнее слово в судьбе человека. Однако он настаивает на том, что в еврейском законе, «который отделяет избранный народ от остальных «наций»», в древнегреческой философии, которая отделяет «характер мыслителя» от остального человечества, и в «христианской церкви, которая разделяет Град Божий и Град Земной, больше «содержательности и внутренней связи», чем в современной абстрактной идее о «человеческой общности и универсальности».
В последнем разделе своей книги Манан четко указывает на то, что кульминацией современности становится религия гуманности, которая разрушает гражданскую жизнь, хотя и отвергает то «посредничество», которое позволило христианству соединить божественное и человеческое, всеобщее и частное. Манан напоминает своим читателям, что христианство это не филантропизм, что оно отказывается низводить нравственную жизнь до неопределенного утверждения «общности взглядов и симпатий» и огульного эгалитаризма. Религия гуманности и сопутствующий ей глобальный космополитизм «лишены политической значимости». Это дешевый суррогат истинной причастности к чему-то высшему, что можно найти в Граде Божьем.
Манан предлагает читателю богатую диалектическую политологию и политическую историю, которая отдает должное классической и христианской мудрости, и в то же время не отказывается от добропорядочности либеральной демократии. Представляя богатую историю имеющихся политических форм, он показывает, что свобода зависит от животворной среды, и что в современном мире такой средой, объединяющей цивилизацию и свободу, является национальное государство. Других политических форм никто предложить просто не может. Демократия не может существовать без уверенной в себе нации. И будет ошибкой думать о том, что будущее принадлежит «глобальному процессу цивилизации», и что человечество сможет прожить без политической формы.
Но национальные государства забывают свои христианские «признаки» себе на беду. Как показывает Манан, либеральное государство это потомок христианской монархии, и оно издавна вполне сочетается с различными религиозными конфессиями, будь то католицизм или протестантство. «Один из самых важных стоящих перед нами политических вопросов состоит в том, сохранило ли такое происхождение часть своей силы, то есть, является ли изначальная решимость в какой-то мере определяющей и сегодня».
Соединяя многочисленные дисциплины в таких глубоко научных размышлениях, Манан помогает сделать гражданскую жизнь более вразумительной, а религиозный мир более «внятным». Его книга является мощным интеллектуальным антидотом против дехристианизации и деполитизации современной европейской жизни, а также очень многое дает для понимания политического развития западного мира.
