Страна находится в тисках контрреволюции, а Станислав Каня (Stanisław Kania) проявляет слабость и нерешительность, сетовал Леонид Брежнев на заседании Политбюро ЦК КПСС. В начале октября 1981 года Олег Рахманинов, член комитета по польским делам, возглавляемого Михаилом Сусловым, объяснял немецким товарищам: «Мы не можем просто так назначить первого секретаря. Мы бы с удовольствием это сделали, но как?»
Русские ругали поляков, не выбирая выражений. Уже в апреле 1981 года Брежнев в таких словах пересказывал членам Политбюро свой телефонный разговор с главой Польской объединенной рабочей партии: «Каня отчитывался по пленуму ЦК ПОРП и жаловался, что его там сильно критиковали. На что я ему сказал: "И правильно делали. Вас нужно не просто критиковать, а с палкой над вами стоять. Тогда вы, может быть, поймете". Так дословно это было».
Последнее предупреждение пришло поздним вечером пятого июня 1981 года. Посол Борис Аристов неожиданно передал первому секретарю письмо от ЦК КПСС ЦК ПОРП. В документе, содержание которого быстро стало известно всему партийному активу, был выговор в адрес всего польского руководства, а в особенности упомянутых поименно Кани и Ярузельского. «Чтобы дать отпор классовому врагу и контрреволюции, необходима мобилизация всех здоровых сил общества. А для этого требуется революционная решимость самой партии, ее актива и руководства. Да, руководства. Время не ждет», — предупреждали советские товарищи.
На языке партийной дипломатии эти слова означали призыв к смещению первого секретаря. Они недвусмысленно напоминали об аналогичном письме декабря 1970 года, которое предрешило крах Владислава Гомулки (Władysław Gomułka). Советская сторона возлагала надежды на левое крыло ПОРП, которое возглавляли Тадеуш Грабский (Tadeusz Grabski), Стефан Ольшовский (Stefan Olszowski) и Станислав Кочелек (Stanisław Kociołek). «Выступления этих товарищей в идеологическом плане ближе всего к нашей позиции, — можно прочесть в материалах Политбюро. — Они выражают настрой той части членов партии, которая последовательно поддерживает социализм и дружбу с Советским Союзом, осуждает ревизионистские отклонения и выступает за решительные действия против "Солидарности". За ними стоят старые члены партии, прошедшие школу войны и классовой борьбы на первых этапах становления народной Польши».
У Кани и Ярузельского не было выхода: им пришлось принять вызов. Политбюро в спешном порядке созвало заседание центрального комитета, на котором планировало высказаться на тему поднимаемых в письме тем и успокоить настроения в рядах элит ПОРП. В ходе пленума дважды собиралось политбюро, заседание высшего руководства также было бурным. Грабский, чувствуя, видимо, советскую поддержку, высказывался прямым текстом: «Товарищ Каня, вы не можете исполнять эту функцию, не обладая доверием союзников. Без кадровых перестановок ситуация только ухудшится. У вас нет поддержки союзников, и без нее вам ничего не сделать. Это самое главное».
Заговорщики не смогли выиграть на голосовании. Политбюро и действующий первый секретарь получили вотум доверия членов ЦК. Кремлю не осталось ничего другого, как сделать хорошую мину при плохой игре и надеяться, что польское руководство извлечет из этой истории хороший урок.
«Я долго не хотел говорить с Каней, но он усиленно добивался этого разговора и с пятницы до понедельника звонил каждый день, — говорил Брежнев на заседании Политбюро. — Во вторник избегать разговора стало уже неудобно, и я попросил соединить с ним. Я сказал: "Товарищ Каня, сколько раз я тебе говорил об этом с самого начала этой волынки. Я тебе говорил, что надо делом, а не словами отвечать на контрреволюционные выступления". Каня сказал, что понял, записал, и они будут все делать так, как ему сказано».
Однако советское руководство ждало очередное разочарование. Восьмого сентября 1981 года делегаты первого Общенационального съезда «Солидарности» приняли «Обращение к трудящимся Восточной Европы», в котором, в частности, говорилось: «Наша цель — борьба за улучшение жизненных условий всех трудящихся. Мы поддерживаем тех из вас, кто решился вступить на трудный путь борьбы за свободное профсоюзное движение. Мы верим, что уже вскоре ваши и наши представители смогут встретиться, чтобы обменяться профсоюзным опытом». Среди адресатов послания были указаны «все народы Советского Союза», что разозлило Кремль. Брежнев назвал документ провокационным и опасным. Газета «Правда» писала об антисоветской и антисоциалистической оргии. Москва вновь предприняла попытку провести перестановки в польском руководстве. На этот раз она оказалась удачной.
Константин Русаков, член высшего руководства КПСС так представил советскую стратегию в разговоре с Эрихом Хонеккером: «О напряженности ситуации в Польше свидетельствует само то, что в момент, когда ситуация приняла опасный оборот, стала необходимой смена первого секретаря. Съезд "Солидарности" практически открыто провозгласил контрреволюцию и программу захвата власти. Несмотря на это Каня не предпринял действий для пресечения контрреволюционных настроений. Съезд показал, что политика уступок и компромиссов, которой придерживался Каня, потерпела окончательное фиаско, а он сам стал главным тормозом для развертывания решительной борьбы. Смена первого секретаря стала неизбежной. Выбор нового кандидата представлял при этом сложным. КПСС предприняла различные конкретные шаги к оздоровлению ситуации. (...) Мы обратились к товарищам Грабскому и Кочелеку, призвав их поддержать подготовку к IV пленуму, поскольку они обладают большим влиянием, которое следует использовать».
Заседание пленума ЦК, проходившее 16-18 октября 1981 года, было бурным. Хотя на этот счет не сохранилось документальных свидетельств, историки допускают, что часть выступающих подверглась предварительной обработке советских товарищей. В произносимых речах из уст генералов, секретарей региональных отделов партии, передовиков и ткачих звучала резкая критика в адрес первого секретаря: «Руководство избрало ошибочную стратегию действий, тогда как контрреволюция отвоевывает очередные позиции», «Мы стоим перед лицом политической конфронтации и партия должна знать, на кого она может положиться, а кто этой конфронтации просто боится».
На партийном языке такие обвинения означали явный отказ подчиняться. «Кулуары взбудоражены, — писал в своем личном дневнике Мечислав Раковский (Mieczysław Rakowski — общественный и политический деятель, назначенный в феврале 1981 года председателем комитета Совета Министров по вопросам профсоюзов, - прим. перев.). — Время единодушия закончилось. Первый секретарь перестал быть неприкосновенной фигурой».
«Настроения значительной части собравшихся склоняются в пользу смены первого секретаря», — мрачно, но не без облегчения, произнес Каня на вечернем заседании Политбюро. Скорее всего, он уже устал от жесткой критики Москвы, и его привлекала мысль передать руль тонущего корабля кому-нибудь другому.
В этот момент началась сложная и не вполне понятная для сторонних наблюдателей игра. Большинство членов Политбюро сопротивлялись отставке Кани. С показательным заявлением выступил, в частности, Мирослав Милевский (Mirosław Milewski): «Страна рушится. Я бы выступал за то, чтобы подходить к теме персональных назначений как к второстепенной. Нельзя допустить, чтобы в стране с 35-миллионным населением первый секретарь выбирался наспех». Скорее всего, члены партийного руководства опасались, что волна перестановок может затронуть и их посты. Вдобавок еще не все знали, какую позицию занимает Москва.
Между тем Кремль уже готовил кандидатуру преемника. «В ночь с 17 на 18 октября нас поднял с постелей польский посол, поскольку Каня велел объявить нам, что, вполне возможно, он окажется в ситуации, в которой не сможет быть первым секретарем, — рассказывал Русаков Хонеккеру. — В качестве преемников могли бы выступать такие товарищи, как Ярузельский, Ольшовский и другие. Мы ответили, что если менять, то только на Ярузельского. Он ничего на это не ответил и уже знал, что произойдет. Так случилась его отставка».
Советская сторона наверняка сообщила об этой позиции членам польского Политбюро или, по крайней мере, нескорым участникам пленума. Все должно было решиться 18 октября. Отставка Кани была принята 104 голосами против 79. Политбюро созвало заседание, чтобы официально представить кандидатуру Ярузельского в качестве нового первого секретаря — «символа надежды партии и народа». Тут появилась небольшая проблема: судя по всему, генерал не хотел занимать пост главы партии. «Это крайне сложное решение, — объяснял он. — Напряженность и угроза забастовок нарастает. Ни у кого из нас нет четкого рецепта, как выйти из этой ситуации». Скорее всего, в колебаниях Ярузельского не было никакого кокетства. Никто лучше него не знал, в каком отчаянном положении находится партия, и как велика решимость Кремля положить конец «польской анархии». Он не хотел брать на себя миссию, которая казалась ему невыполнимой.
Однако другой кандидатуры у Москвы не было. Грабский и Ольшовский считались, конечно, «принципиальными товарищами», но в данный момент был необходим политик, пользующийся безоговорочной поддержкой армии. Время уходило. В перерыве заседания Политбюро и за несколько часов до его возобновления, кто-то, видимо, провел с генералом воспитательную беседу. «Мы стали работать с Ярузельским, — рассказывал Русаков. — После успешного завершения консультаций с прогрессивными силами, которые в полной мере поддержали наш выбор, мы поговорили с самим Ярузельским. Он долго колебался и не мог решиться. Он дал положительный ответ только после того, как с ним поговорили польские товарищи».
«Я беру на себя эту огромную ношу с большой неохотой, но если такова воля, я не могу ей сопротивляться», — заявил Ярузельский членам Политбюро, после чего отправился на заседание пленума, который избрал его новым первым секретарем 180 голосами против 4.
«Большое спасибо Вам, дорогой Леонид Ильич, за приветствие и прежде всего за доверие, которое Вы мне оказали, — заявил Ярузельский на следующий день в разговоре с советским лидером. — Я хочу откровенно сказать вам, что я согласился на этот пост с большой внутренней борьбой и только потому, что знал, что вы поддерживаете меня и что вы за такое решение. Если бы это было не так, я бы никогда не согласился на это. Это очень тяжелая, очень трудная задача в той сложной обстановке в стране, в которой я сейчас нахожусь как премьер-министр и как министр обороны. Но я понял, что это правильно и необходимо, если вы лично так считаете. (…) Как коммунист и как солдат я сделаю, Леонид Ильич, все возможное, чтобы стало лучше, чтобы добиться перелома обстановки в стране и нашей партии».
События следующих месяцев, несомненно, убедили Кремль, что выбор был верным. «Генерал окреп и находит правильные решения», — хвалил его Брежнев через месяц после введения в Польше военного положения. Потребовалось еще два года, чтобы советское руководство окончательно признало, что первому секретарю удалось выиграть битву с «Солидарностью». «Что касается руководства ПОПР, в кадровых вопросах мы не ошиблись, — говорил Русаков на заседании политбюро. — В сложившейся ситуации Ярузельский представляется единственной приемлемой кандидатурой для управления страной».
