Мадрид — В течение 11 лет мы слышали в телефонной трубке голос Даниэля Утрилья: «Это Даниэль, из Москвы». И мы все смеялись. Мы ведь его почти не знали, поскольку в редакции El Mundo он никакой обкатки не проходил. Знал русский, и его сразу направили в Москву. Остальные сведения о нем были скорее забавными: носил бородку клинышком, как писатели XIX века, свой адрес электронной почты назвал на русский манер «утрилов»; выглядел моложе своих лет. Его кумир — известный испанский писатель и журналист Фернандо Санчес Драго (Fernando Sánchez Dragó), а любимая футбольная команда — мадридский «Реал». Он как будто бы родился, чтобы работать корреспондентом в России. Ни Рим, ни Лондон, ни Нью-Йорк его особенно не интересовали. Все предварительные сведения об Утрилье оказались более или менее верными.
Два года спустя после своего ухода из газеты, Утрилья написал воспоминания о своей работе в качестве московского корреспондента под названием «В Москву без «калашникова» (A Moscú sin Kalashnikov), вышедшие в свет в издательстве Libros del K.O., и мы в редакции с большим интересом читаем его рассказ. И советуем прочитать его и тем, кто не связан с журналистикой. Они могут держать эту книгу у себя дома рядом с «Лимоновым» Каррере (Carrère) или «Носом Сталина» МакЛина (McLean), чтобы периодически перечитывать.
Ну как же тут не влюбиться
Однажды с почтового ящика «утрилов» пришло письмо с разъяснениями по поводу его мемуаров.
«Почему Россия? Написав эту толстую книгу объемом в 500 страниц, я начинаю понимать, что полюбил эстетику этой страны через кинематограф (рисовавший слишком коварный, чтобы не сказать соблазнительный, облик России), литературу с их запорошенными снегом героями, постоянно погруженными в размышления о смысле бытия, которые при этом любят, борются, взрослеют, рожают детей и умирают. В книге я упоминаю свою любимый эпизод из рассказа Кафки «Превращение», когда Замза, уже превратившись в насекомое, испытывает позыв к тому, чтобы не подпускать никого к своим вещам, защитить свой внутренний мир, когда кто-то собирается войти к нему в комнату. Его первая реакция заключается в том, чтобы защитить своим панцирем фотографию женщины в мехах, которую он вырезал из журнала. Именно такой эстетический порыв (красота спасет мир, как говорил Достоевский) я продолжаю испытывать по отношению к России, как существующей в действительности, так и той, которая дана нам в литературных образах. Мне было бы очень сложно жить в России, если бы я предварительно не влюбился в эту иную, воображаемую Россию, которую на Западе знают по литературным героям».
По истечении какого-то времени некоторым из нас посчастливилось пару раз поужинать с Даниэлем под Рождество или в период летних отпусков и послушать его невероятные московские рассказы, всегда начинавшиеся описанием какого-то проспекта, по которому Наполеон вошел в столицу, после чего потерпел сокрушительное поражение. Наконец, из книги мы узнали, что это Кутузовский проспект, по своему внешнему виду напоминающий взлетно-посадочную полосу. «Кутузовский стал моим первым местом проживания в Москве, хотя непрерывный поток машин делает его непригодным для жилья. В самом его начале возвышается гостиница «Украина», одна из семи сталинских высоток, выполненная в неоготическом стиле. Именно там я провел свои первые три месяца, пока не сменил Хулио Фуэнтеса (Julio Fuentes), работавшего корреспондентом El Mundo до меня. Гостиница была как бы отражением Советского Союза: огромное и величественное здание снаружи, но при этом малопригодное для проживания. Здание «Украины» до 2000 года было напичкано грязными, неудобными номерами в чисто советском стиле, но потом и его переделали в роскошный отель. Точно таким же был и СССР. Но старая гостиница «Украина» именно этим мне и нравилась, хотя и оставляла неприятный осадок с эстетической точки зрения. Первым, что вызвало у меня прилив эмоций, была мысль о том, что в этот самый холл спустился Шон Коннери и воскликнул «Катя!», увидев направлявшуюся к нему Мишель Пфайфер».
Русские красавицы
Еще одной из постоянных тем наших бесед были московские девушки, которые нам, коллегам Утрильи, казались прекрасными и непостижимыми, подобно Мишель Пфайфер. Одна из глав его мемуаров называется «Среди русских женщин», почти как книга Колина Туброна (Colin Thubron). «Русская женщина обворожительна. Она очень женственна, когда выходит за двери своего дома на улицу (некоторые, правда, при этом злоупотребляют косметикой), но в душе она истинная хранительница очага. Их красота обладает огромной силой, подчиняет человека себе, особенно если он иностранец, вызывая у него самую настоящую и вполне ощутимую физическую реакцию, особенно во время танца (я посвятил этому шесть или семь страниц своей книги). Но при всей силе своей красоты и властности характера русские женщины отличаются исключительной нежность и готовностью к самопожертвованию. В России нет полутонов. Если любят, то страстно, если ненавидят, то люто. Любовь в России — всепоглощающая».
И продолжает: «Меня раздражает то, как описывают российскую действительность западные СМИ, без каких-либо ярких красок, как будто это какая-то роковая черная дыра, черный квадрат Малевича.
Запад требует от России демократических преобразований, которые невозможно осуществить за 20 лет, хотя к Китаю в этом же самом вопросе относится более благосклонно. Мне кажется совершенно неуместным то, что Запад так превозносит участниц панк-группы Pussy Riot, устроивших свою отвратительную выходку в Храме Христа Спасителя в Москве, и наглядно свидетельствует о том, как низко опустился уровень инакомыслия в этой стране, если вспомним то, что было 40 лет назад, когда власти выдворили Солженицына из СССР».
Пережить смерть
Много говорят о жестокости России, не правда ли? «Я бы в первую очередь сказал не о жестокости, а о ее способности пережить массовую гибель людей. В Великую Отечественную войну погибли 27 миллионов советских людей. «Какие же страшные страдания выпали на долю русских», всегда говорила моя мать, когда смотрела кинофильм «Доктор Живаго», который снимали в ее родной Сории. Думаю, что это одна из двух или трех бесспорных истин, которые относятся к этому народу. В силу пройденного ими исторического пути, русские более стойко переносят смерть, они крепче других.
Они принимают более естественно, чем мы. В течение нескольких десятилетий советского тоталитарного строя страх перед властями заставил русских научиться выживать, опираясь только на самих себя, не требуя от государства, чтобы оно защищало их личные права. Гражданское общество набирает силу, гораздо громче и напористее заявляет о своих интересах, чем тогда, когда я приехал в Россию. Стремительное развитие интернета и социальных сетей значительно усилили этот напор».
Мать Утрильи тоже собиралась посетить Россию. «Во время написания книги моя мать неожиданно умерла. Я чуть было не бросил писать, у меня не было ни сил, ни настроения. И только уехав в имение Льва Толстого Ясная Поляна и уединившись среди берез, стоявших на краю поля, я вновь ощутил необходимость взяться за перо и стал писать с удвоенной силой, открыто излагая все, что думал. Подобные удары судьбы либо тебя убивают, либо придают новые силы. И я считаю, что отделался от страхов, которые могли бы мной овладеть, включая страх смерти, и конечно же, страх оказаться смешным, страх высмеять самого себя. Именно этот вид юмора привлекает меня больше всего, поскольку он происходит от столкновения разных культур. Это приблизительно то же самое, как поскользнуться на обледеневшем московском тротуаре и растянуться во весь рост.
Я либо рассказывал все, либо не рассказывал ничего. Хардиель Понсела (Jardiel Poncela) говорил, что от писателя можно требовать только одного: искренности. Эта книга — своего рода стриптиз при 20-градусном морозе. Мне кажется, что я даже шапки-ушанки на своей голове не оставил».
Утрилья и журналистика
Даниэль Утрилья, наверное, был последним журналистом, который не пытался представить себя лучше, чем он есть на самом деле. Поэтому героем его книги является корреспондент, который клянется своей матери, что не отправится в район боевых действий; которого бросают девушки потому, что его работа невыносима; который забывает обо всем в день отставки Ельцина (это было 31 декабря). Он отправляется в дом-музей Л. Толстого, пишет потрясающий репортаж, который опубликуют только через год. «В конце концов, я стал чувствовать, что профессия журналиста, по крайней мере, в ее традиционном понимании, исчезает, спешно набирая при этом текст на клавиатуре, как будто делал искусственное дыхание потерявшему сознание человеку. В своей книге я вспоминаю невероятное ощущение (сопоставимое с тем «расслаблением», которое Ельцин приписывал водке) после двухчасового интервью в лаборатории 88-летнего профессора Ильи Збарского, бальзамировавшего тело Ленина. Шла зима 2001 года, и интернет-журналистика еще только пробивала себе дорогу. Именно тогда, пожав руку человеку, который следил за состоянием забальзамированного тела Ленина в течение всей холодной войны, когда две системы находились в ожесточенном и молчаливом противостоянии (история опять напомнила о себе), возвращаясь домой, я поклялся себе, что если это настоящая журналистика, то останусь ей верен навсегда… Теперь события освещаются с гораздо большей быстротой, работа корреспондента вообще стала другой и больше напоминает деятельность сотрудника информационного агентства. Сейчас корреспондент чувствует, что его работа вышла за привычные рамки и уже не основывается на личном опыте, сведениях, добытых благодаря личным контактам, встречам с людьми и последующем анализе собранного материала. В этом смысле я считаю Хулио Камбу (Julio Camba) своим учителем. Я не считаю, что сейчас стало хуже. Это совсем другое. Не располагая достаточным временем, нельзя написать хорошо (как нельзя приготовить паэлью за 15 минут). Вот и для того, чтобы написать свои мемуары для издательства Libros del K.O., которые все равно не выходят за рамки журналистики, мне потребовалось полтора года. Не всякий может позволить себе подобное. Я слишком стараюсь, когда пишу, даже если это короткие заметки о слиянии двух азербайджанских нефтяных компаний. Именно постоянная спешка и заставила меня в итоге уйти из газеты. Я считаю себя счастливым человеком, поскольку мне довелось поработать именно так, как работали корреспонденты, начиная с конца XIX века. В профессиональном плане это были самые счастливые годы моей жизни, и я всегда буду благодарен El Mundo за доверие, которое мне тогда было оказано, несмотря на мою молодость».
