Как мой танец напугал китайское правительство

Когда друзья спрашивают меня о том, каково жить в Пекине, я обычно просто отвечаю «отрыв башки» и меняю тему. Это гораздо проще, чем объяснять, как так могло произойти, что в прошлом году одним осенним вечером я обнаружил себя на сцене, одетым в ярко-розовую майку и танцующим исковерканную версию «Single Ladies» — в то время как мой партнер по представлению, восьмилетняя китайская девочка, с которой мне по инструкции следовало творить всякие дикие штуки, пела полузабытую немецкую поп-песню. Все это — перед предполагаемыми миллионами телезрителей и публикой из числа нанятых актеров.

Хорошо, я объясню. Несколько месяцев назад мне позвонил Чжан Ян, работающий продюсером на пекинском развлекательном шоу «You Can» — я встретил его, когда работал над одной статьей. «Вэнь Сяо, — сказал он, называя меня моим китайским именем, — ты завтра свободен? Нам нужно, чтобы ты станцевал». Я как-то раз в шутку сказал ему, что он должен выпустить меня на сцену, чтобы я мог показать миру свои лучшие движения. Я не думал, что он действительно на это пойдет. И я понимал, что могу оказаться лишь еще одним европейцем, показывающим себя полным идиотом на китайском телевидении, но не мог отказаться от возможности проникнуть в сюрреалистичный мир государственного ТВ. «Хорошо, — сказал я. — Я готов».

Ранним утром следующего дня я прибыл на телестудию, где Чжан Ян познакомил меня с моим новым партнером по номеру, Ян Шо. Ее тоже позвали в последний момент. Она была одета в кожаные сапоги, розовый свитер из ангорской шерсти и восьмиклинку — неплохой прикид для третьеклассницы, а ведь она еще не надевала свой костюм для выступления. Несмотря на юность, в мире шоу-бизнеса она была уже тертым калачом: Ян Шо выступала в программе CCTV «Musical Express», а также на хэбэйском детском концерте, посвященном китайскому Новому году. Ее успехи произвели на меня впечатление, но мать девочки, Хао Чуньна, не разделяла моей уверенности. «Она слишком застенчивая, — сообщила она мне. — Любит петь, но ее не назовешь исполнителем от природы». К беседам Ян Шо тоже не была расположена. Когда я попробовал завязать ни к чему не обязывающий разговор («Какая у тебя любимая песня?»), она отнеслась ко мне с сомнением («Все песни»). Не могу ее винить.

Вскоре мы оказались в кладовой, забитой запасными огнетушителями. Мама Ян Шо достала небольшую колонку, которая стала играть «She», не очень быструю, приторно-сладкую песню немецкой группы Groove Coverage. Когда Ян Шо начала петь в невидимый микрофон, в то же время вызывающе двигаясь по воображаемой сцене, я просто примерз к полу. Именно в этот момент я наконец осознал: мне действительно придется танцевать. Но я не умею танцевать. Вершина моих способностей — ритмично вышагивать, активно размахивая руками. Так пожилые люди в парках делают.

Чжан, похоже, был расстроен не меньше моего. Чтобы как-то спасти ситуацию, сказал он, мне и Ян Шо надо как-то взаимодействовать. Он предложил, что мне нужно провести ее за руку, продемонстрировать ей свое внимание в танце и закончить все это свингообразной поддержкой. Я напомнил Чжану, что Ян Шо всего восемь лет. «Ничего страшного, китайцы по-другому это воспринимают», — ответил он. Я стал упорствовать. Ладно, согласился он, главное сделай так, чтобы между вами была какая-то связь.

Никакой связи между нами, конечно, не было. Но это, как оказалось, можно было поправить. Чжан отвел нас в хорошо освещенную столовую, чтобы снять предварительное интервью. «Когда мы спросим, как вы встретились, — спросил Чжан перед тем как включить камеру, — что вы ответите?» «Что мы встретились сегодня?» — предположил я. «Нет», — стал объяснять Чжан. Нам нужно будет сказать, что мы, восьмилетняя девочка и 28-летний парень, живущие в разных мирах и едва способные говорить на языках друг друга, встретились два месяца назад на прослушивании к этому шоу и были так потрясены талантами друг друга, что решили поставить номер вместе.

Минутой позже ассистент Чжана привнес в нашу историю еще один резкий поворот. Оказывается, что причина, по которой нас пригласили в самый последний момент, заключается в том, что предыдущий участник, египетский рэпер с китайским именем Ван Линь, попал позавчера в аварию на мотоцикле и сломал ногу, так что им потребовался номер на замену. Продюсеры тут же почуяли, как можно извлечь из этого выгоду. Теперь оказалось, что изначально нас было трое, Ян Шо, Ван Линь и я, но поскольку Ван Линь оказался в больнице, нам пришлось выступать вдвоем (не спрашивайте, с какой это стати наш номер должен был стать лучше, если бы мы исполняли его втроем). Чжан сказал, что мы должны посвятить эту песню нашему старому другу Ван Линю и пожелать ему скорого восстановления.

Интервью прошло гладко. Вру я не очень, но стоило мне разойтись, как слова потекли из меня бесконечным потоком. «Я литератор, — сказал я, — но моя мечта — делиться своими танцевальными талантами с окружающими». Из-за несчастного случая с Ван Линем «мне пришлось создать свой собственный танец, специальный танец западного человека». «Все западные люди танцуют этот танец?» — спросил Чжан. «Не все, — ответил я. — «Возможно, только я один». «Как вы думаете, вы сможете победить?» — продолжал он. «Конечно, мы выиграем. Мы не можем проиграть». «Что вы скажете Ван Линю?» Я посмотрел в камеру. «Ван Линь, — сказал я, — мне тебя очень не хватает. — Я чувствовал, что сейчас расплачусь. — Надеюсь, что ты как можно быстрее встанешь на ноги, вновь станешь частью нашей жизни. Мне очень грустно, что ты не можешь...» Мой голос оборвался. Съемочная команда тоже была растрогана. Через минуту я взял себя в руки. «Ладно, давайте еще раз».

Мы облачились в свои кричащие наряды, я — в синие джинсы и ярко-розовую майку с надписью FASHION, сияющей на груди, она — в черно-красный бальный костюм, — и направились в гримерную, где стилист мужского пола, одетый в хирургическую маску, превратил меня в немного женственную девушку из клипов Роберта Палмера. Идеально: ребенок-звезда и ее придурковатый шоумен в стиле «евротреш».

Перед нами выступало еще несколько человек, и у каждого была своя вдохновляющая история. Там был французский певец средних лет с крысиным хвостиком, научивший группу китайских подростков танцевать брейк в комбинезонах, и юный фокусник/фехтовальщик из США, чья семья переехала в Китай. Наша сюжетная линия с Ван Линем обрела смысл: без слез нам было бы не выиграть.

Наконец пришел и наш черед. Мы кратко рассказали о себе перед лицом трех членов жюри и встали в свои начальные позиции прямо перед огромным спонсорским логотипом Red Bull. Дальше я помню только фрагменты. В чем я точно был уверен, так это в том, что три минуты и 50 секунд — это очень много, поэтому я сразу решил, что применю все движения, которые смогу придумать. Вначале было просто: «хэнд ролл», «пловец», «закидывание удочки» — все это я проделал с легкостью и элегантностью ветерана множества бар-мицв. Однако после того, как я прибег к «макарене», танцу веселого цыпленка, движениям в духе «я хожу как египтянин» и «червячку» (в варианте для людей, страдающих от расстройств двигательного аппарата), у меня стал заканчиваться материал. Чуть больше минуты я импровизировал что-то в духе современных бальных танцев, которые постепенно перешли в «приветствие солнцу» из виньяса-йоги, а затем и вовсе превратились в бойцовые стойки раз, два, три. Как и планировалось, последнюю пару тактов перед финальной позой я пытался раскачать публику в зале. Финальное движение я завалил, встав в позу на четыре счета раньше, чем нужно.



Мы, конечно же, проиграли. Все трое судей проголосовали за нашего соперника, 38-летнего корейского поп-певца, который действительно умел петь. Когда мы сходили со сцены, мне стало грустно — не за себя, а за Ян Шо. В отличие от меня у нее действительно есть талант. При этом теперь ей выпала честь войти в историю в качестве участницы, возможно, самого плохого выступления за все время существования китайского телевещания. Вообще таков и был план. Когда я согласился на участие в «You Can», я решил, что буду танцевать так ужасно, что это выявит весь ужас текущей ситуации на китайском телевидении. Не то чтобы здесь действительно нужна была моя помощь: включите телевизор в любой момент дня и вы увидите предсказуемое сочетание из эпических фильмов о Второй мировой войне (китайцы хорошие, японцы плохие), корейских мыльных опер, китайских мыльных опер, вдохновленных корейскими сериалами, а также массу совершенно одинаковых развлекательных шоу (беседы со знаменитостями, поиск своей любви, конкурсы талантов), наиболее известные из которых — китайские копии зарубежных программ. Несмотря на то, что большинство каналов работают в условиях свободного рынка, партия по-прежнему обладает правом последнего голоса при подборе материала — система, не допускающая создание рискованных проектов. А когда на телевидение попадают иностранцы, чаще всего это вариант той самой «обученной мартышки», странный Чужак, на которого интересно поглазеть. Мне казалось, что если согласиться с такой ролью и довести ее до абсурда, то можно вырваться за ее рамки.

План оказался даже слишком успешным: они решили не показывать этот эпизод. Без объяснений. Я предполагаю, что он просто слишком выпадал из привычного ряда. Самоирония, самоуничижение, импровизация — всего этого на местном телевидении, где каждый кадр нужно согласовывать как до, так и после съемок, просто нет. Я хотел стать чем-то вроде китайского Уильяма Хана, участника «American Idol», чей кавер на песню Рики Мартина окружил его ореолом сомнительной известности. Но эта страна никогда не примет Уильяма Хана. «В Китае суть шоу-бизнеса — делать так, чтобы люди были довольны», — сказал мне позже Джулиен Годфрой, один из членов жюри этого шоу. Судя по лицам зрителей, мой танец вызвал противоположную реакцию. Номер должен был исчезнуть.

Опять же, возможно, я просто слишком много лажал.

Кристофер Бим — штатный автор The New Republic