Выдержки из книги «Мусульманская весна в Индии – почему о ней никто не говорит?»

Представление о том, что практикующий мусульманин не может быть либералом, давно стало общепринятой точкой зрения, но за последнее десятилетие всё изменилось, пишет Хасан Сурур в своей новой книге «Мусульманская весна в Индии – почему о ней никто не говорит?». Ниже приведены отрывки из книги.

Друг индус однажды рассказал мне, как он сильно извинялся за свое прямое высказывание о том, что существует только один вид мусульман: фундаменталисты. Идея «либерального мусульманина» была «ошибочным термином», по его словам. Тот человек - в первую очередь, либерал, который оказался мусульманином потому, что по чистой случайности родился в мусульманской семье.

«Их либерализм не является производным от ислама. Он не имеет ничего общего с естеством мусульман. Они либералы, несмотря на то, что мусульмане, а не потому, что они мусульмане. Я пока не встречал набожного мусульманина, который не имел бы фундаменталистских взглядов. И имейте в виду, мне - за 70, и я знал, по крайней мере, три поколения мусульман», – сказал он.

Мнение о том, что практикующий мусульманин не может быть либералом, давно стало общепринятым. И, честно говоря, я часто ловил себя на том, что соглашаюсь с этой точкой зрения. Работая в Дели в качестве журналиста до конца 1990-х, мне было трудно найти здравомыслящие, либеральные ответы даже в кругах образованных мусульман на такие вопросы, как свобода слова, личные права мусульман, права женщин и отделение церкви от государства и образования. Там были либо агностики/атеисты, в основном - левые, светские мусульмане, которые стеснялись быть названными в соответствие с их религиозной принадлежностью, либо правоверные «основного течения», стоящие на защите ислама, ограниченные, нетерпимые и относящиеся с глубоким подозрением к своим светским соплеменникам, презрительно называя их коммунистами или подпевалами правительства.

Нет сомнений в том, что все религиозные группы разделяются по линии либералы / фундаменталисты (индусы, сикхи и христиане имеют свои доли фундаменталистов-«мулл»), но разрыв среди мусульман был особенно резким. Это выглядело так, как будто это были не две части одной и той же общины, но два отдельных сообщества с параллельными и непримиримыми взглядами на мир. Будущее казалось мрачным и, как и многие люди моего поколения, я исключал любую возможность изменения в мусульманском мышлении в течение моей жизни.

Но за последнее десятилетие всё изменилось. Теперь есть мир и вне мулл и марксистов, и понятие либеральный мусульманин не звучит так чуждо, как прежде. Удивительно, насколько изменились настроения среди мусульман за последние годы. Увы, моего друга, который никогда не знал практикующих либеральных мусульман, больше нет. Я уверен, он был бы доволен, как и я сам сейчас, убеждаясь в том, что мы были неправы, полагая, что мусульмане не способны измениться. Он наслаждался бы, встречая таких, как Акиль Ахмед, Мехер Рахман, Насир Заиди, Саба Башир, Ариф Ахмед – назову лишь некоторых из множества молодых, образованных и прогрессивных мусульман, с которыми я пересекался в процессе написания этой книги, – людей, которые не видят противоречия между религиозностью и отрицанием религии, и чья вера в ислам не остановит их от того, чтобы оставаться светскими индийцами. Многим не нравится ярлык «меньшинство», который, как они говорят, предполагает, будто они находятся на периферии индийского мейнстрима.

Я часто слышу, как люди жалуются на то, что мусульманское мировоззрение по-прежнему застряло в 1980-х и 1990-х годах, погрязло в жалости к себе и едком чувстве жертвенности, не оставив места для самоанализа или дискуссии. Помимо того, что подобная точка зрения крайне высокомерна, она создает шаблонное представление о лености всего сообщества и лжет об огромном уровне невежества и предрассудков. В действительности всё иначе.

Во время моих путешествий я встречал молодых мусульман, активно обсуждающих «вызовы», стоящие перед 170-миллионным мусульманским сообществом Индии, и что оно должно сделать, чтобы вытащить себя из ямы, в которой находится. Что особенно поразило меня, так это их мужество признать то, что упрямо отказывались сделать предыдущие поколения, – собственную роль сообщества в его разрушении. Впервые появилась готовность признать тот факт, что многие из ран, от которых пострадали мусульмане, и в которых они обвиняют других, были на самом деле нанесены ими самим себе.

«Самоубийство», так молодые мусульмане описывают тактику сменявшихся после раздела страны поколений (речь идет о разделе в 1947 году бывшей британской колонии Британская Индия на независимые государства Пакитан и Индийский Союз. Это событие привело к крупным кровопролитным столкновениям, в которых, по официальным данным, погибло около 1 млн человек, а также к массовым миграциям населения – прим. переводчика). Они уверены, что получили наследие, которое говорит о глубокой неспособности их старейшин сделать возможным появление просвещенного и заслуживающего доверия руководства. И они злятся.
«Мусульмане – кузнецы своего несчастья, – сказал Амир Шахзад, набожный аспирант-историк Лакхнауского университета, с трудом сдерживая ярость. – Мне не хочется этого говорить, но поколения моих отца и деда подвели нас. Их приоритеты были ошибочны, и мы платим за их ошибки. Они позволили муллам стать нашими представителями, говорящими от нашего имени. И посмотрите, где мы сейчас находимся».

Поясняя неправильность приоритетов, многие ссылаются на тот бой, который сообщество вело за мечеть Бабри Масджид (заброшенная и долгое время не используемая для поклонения мусульманами мечеть Бабри была разрушена 150 тысячной толпой индусских националистов в декабре 1992 года вопреки охранному предписанию Верховного суда Индии. Это послужило причиной столкновений между мусульманами и индусами в различных частях Индии, в результате погибло более 2000 человек – прим. переводчика). «Я не говорю, что это маловажный вопрос, но если бы мы подняли такую же шумиху по поводу дискриминации, с которой мусульмане сталкиваются в повседневной жизни, то это имело бы больше смысла», - утверждал Мерадж Хайдер, который успешно ведет бизнес в сфере недвижимости в штате Уттар-Прадеш.

«Вызов» и «приоритеты» были терминами, которые я часто слышал при общении с мусульманской молодежью. Сообщество, как мне объясняли, должно избавиться от психологии существования в осаде; перестать видеть повсюду врагов и начать всё заново. Существует глубокий разрыв между поколениями, особенно характерный для возрастной группы 18-25-летних. Они считают, что поколение их родителей слишком «оборонительно» относилось к своей мусульманской идентичности и, при всей кажущейся светскости, склонны рассматривать Индию как «индуистскую» страну, а мусульман – преследуемым меньшинством. Восприятие мусульманской идентичности в Индии «слишком негативно», считают они.

Я симпатизирую этой точке зрения, хотя популярная в академических кругах теория гласит, что мусульмане всегда страдали от глубокого «кризиса идентичности»: кто они, прежде всего – «мусульмане или индийцы» (мучительные дискуссии на эту тему бушевали всегда на моей памяти). Но эта теория сильно преувеличена, и я утверждал это в другой главе.

Вопрос идентичности уходит корнями в разделение страны. Не многие мусульмане признают это, но давайте будем честными: это миф, что все мусульмане, которые предпочли остаться в Индии, сделали это из-за чувства патриотизма или были против идеи создания Пакистана. Многие остались в Индии просто потому, что они нашли организационные проблемы миграции слишком сложными; другие задержались с миграцией из-за страха окунуться в неизведанное и неопределенное будущее; некоторые попробовали переехать и решили, что безопаснее вернуться назад; и все же немало людей – в том числе некоторые прогрессивные мусульмане – переехали в Пакистан, но потом вернулись, обнаружив, что эта страна совсем не та земля обетованная, на которую они рассчитывали.

Поэтому поколение времён после-раздела-страны боролось с массивным историческим наследием, которое, помимо прочего, сделало его глубоко осознающим свою самобытность и свое место в индусском большинстве Индии – «инфекции», которую это поколение передало поколениям последующим. Мусульмане того поколения запустили страдальческий «мусульманский комплекс», как некоторые выражаются. Но они объясняют это политическим климатом того времени.

«Мы были продуктом нашего времени. Была атмосфера подозрительности по отношению к мусульманам из-за раздела страны, и так далее. Были периодически межобщинные столкновения, язык урду был раздавлен, потому что был объявлен языком мусульман... было не легко забыть, что ты мусульманин, – рассказывал Ахмед Кадри, который руководил библиотекой книг и журналов на языке урду в Старом Дели в 1960-х годах. Он был вынужден закрыть библиотеку, так как сократилось и количество изданий на урду, и число их читателей, после чего у него осталось несколько книг и ещё меньше желающих их прочесть.

«То, что случилось со мной, случилось потому, что я был мусульманином... поэтому как я мог не осознавать, что я мусульманин»? – вопрошает он.

Мусульмане его поколения говорят, что индуистское право не позволяло им забыть их статус меньшинства. Их рассматривали как людей «низшего порядка, которые должны знать свое место».

Для молодого поколения мусульман, с другой стороны, разделение страны не имеет особого значения. Это то, о чем они читали в учебниках истории, и на чем не имеют нужды «зацикливаться», как выразилась одна молодая женщина-мусульманка. Не чувствуют ли они каких-то особых симпатий и к Пакистану, который, пожалуй, рассматривают недееспособным государством – и конфузом? Все это делает их менее конфликтными по отношении к своей идентичности и статусу меньшинства. Они видят себя такими же, как и другие индийские граждане, за исключением того, что они случайно оказались мусульманами. Они утверждают, что мусульмане - не единственное меньшинство в Индии, поэтому нет причины себя особо выделять.

Но вот парадокс. Именно потому, что они не страдают от кризиса идентичности, как их родители, они чувствуют себя менее замкнутыми, выставляя напоказ своё «мусульманство». Этим объясняется растущая глобальная тенденция среди молодых мусульман: широкое распространение бороды, ношение хиджабов, стремление посещать мечеть. При этом они настаивают, что это подтверждение их «исламской идентичности» не умаляет их «индийскости», что, в конечном счете, является определяющим. Аллама Икбал (поэт, философ и общественный деятель Британской Индии, 1877-1938, негативно относился к западной культуре, «бездуховность» которой, по его убеждению, лишила ее нравственных ориентиров. Он выступал за независимость мусульманской общины Индии и выдвигал концепцию «мусульманской нации» – прим. переводчика) писал: «Мы индийцы, а Индостан – наша страна» (Индостан – полуостров, на котором расположены значительная часть Индии, часть Пакистана и Бангладеш – прим. переводчика). И это довольно правильно характеризует современных индийских мусульман. Проклятье бороде.

India’s Muslim Spring — Why is Nobody Talking about It? Hasan Suroor, Rainlight, Rupa Publications India Pvt. Ltd, 2014