Во вторник в Иране отметили 35-летие исламской революции. Она нанесла огромный ущерб экономике страны и не смогла распространиться на соседние страны. Более того, она стала своего рода «антипримером» для арабских революций.
Atlantico: В какой мере иранцы приняли принципы исламской революции?
Фархад Хосрохавар: Этот вопрос следует задать в перспективе смены поколений. Третье поколение, которое появилось на свет уже после исламской революции, начинает все больше терять терпение при виде навязанных режимом ограничений на религиозном и экономическом уровне или в плане личных свобод. Молодежь третьего поколения считает, что у нее есть право на такие же свободы, какие существуют в обществах других стран мира.
Таким образом, мы наблюдаем растущее недовольство существующим режимом, которое проявляется в зарождении общественных течений вроде «Зеленого движения» 2009 года: тогда миллионы молодых людей вышли на улицы в знак протеста против избрания Ахмадинежада.
При всем этом революция 1979 года стала серьезнейшим кризисом, а общества не в состоянии проводить целую череду революций одну за одной. Поэтому большая часть иранского общества не хочет повторения глубокого кризиса после масштабных преобразований. Иранцы стремятся найти способ сосуществования с режимом, а не пытаются свергнуть его. При этом охранение режима вовсе не означает признание населением его легитимности. Устойчивость власти говорит о том, что большая часть общества стремится избежать резких политических скачков, которые в прошлом завершились исламской революцией 1979 года. Все понимают, что цена может оказаться слишком высокой. Поэтому можно сказать, что иранцам сейчас свойственен глубинный инстинктивный консерватизм и неприятие резких перемен. Иранцы предпочитают внутренние реформы власти, а не кардинальный слом режима вроде того, что произошел в результате исламской революции.
– Как отразилась исламская революция на иранской экономике?
– Отрицательные последствия были просто огромными. Исламская революция стала причиной изоляции Ирана. В частности, это проявилось в его войне с Саддамом Хусейном. В тот момент Ирак поддержали все западные державы и даже СССР. Иранская экономика очень сильно пострадала из-за этой изоляции, хотя до 1979 года она была одной из самых развитых во всем регионе.
В годы президентства Хатами наблюдалось стремление к открытости миру и относительное улучшение положения дел в экономике, несмотря на сохранившиеся ограничения. К несчастью, этот период продолжался всего лишь с 1997 по 2005 год.
Последовавшее за этим избрание Ахмадинежада стало экономической и политической катастрофой для Ирана: у него остались прочные связи разве что с Сирией, ливанской «Хезболлой» и Никарагуа. Этот темный период истории Ирана характеризовался жестокими репрессиями против всех форм инакомыслия, будь то движения женщин, интеллектуалов, религиозных меньшинств и т.д.
После недавнего прихода к власти Рухани в ситуации наметилось прояснение, видно стремление положить конец конфликту вокруг ядерной программы и содействовать открытости иранской экономики.
– Исламская революция привела к усилению позиций Ирана на Ближнем Востоке или наоборот ослабила их?
– Стоит напомнить, что эта исламская революция к настоящему моменту является единственной в мире. В Судане был исламистский государственный переворот, аналогичные попытки наблюдались и в других государствах, но ничего так и не привело к исламской революции.
Иран по-прежнему находится в гегемоническом положении. Во времена шаха он соперничал с Египтом и Саудовской Аравией. Сейчас же его позиция в регионе является отражением американского вмешательства. США устранили двух самых опасных противников Ирана, то есть Ирак Саддама Хусейна и Афганистан. Это лишь усилило гегемонические планы Ирана, которым способствовала новость о выводе американских войск.
В эпоху Ахмадинежада Иран обычно всячески подчеркивал несогласие с другими странами региона и, в частности, с Саудовской Аравией, отношения с которой достигли самого дна. Сейчас страна пытается наладить контакт с существующими режимами в странах Персидского залива. Однако улучшение отношений с другими государствами региона тесно связано с решением ядерной проблемы.
Сегодня влияние Ирана напрямую распространяется на Сирию (речь идет о поддержке режима Башара Асада) и Ливан (через поддержку «Хезболлы»). Кроме того, у Тегерана есть определенное воздействие на палестинскую ХАМАС, которая получает от него финансовую помощь.
– Что можно сказать об итогах «экспорта» революции 35 лет спустя после ее завершения?
– Попытки экспорта обернулись полным фиаско. Нигде на Ближнем Востоке и в Северной Африке ничто не предвещает исламской революции. Наоборот, можно даже сказать, что нынешние арабские революции стали антиподом исламской революции 1979 года. Арабские революции открыли новое направление, которое, тем не менее, уже присутствовало в Иране в «зеленом движении» 2009 года.
– В какой степени исламская революция ухудшила отношения Ирана с Западом? Стало ли это противопоставление одной из главных черт революции?
– Без сомнения, исламская революция привела к радикальным изменениям отношений Ирана и Запада. При Хатами наблюдались определенные шаги в сторону открытости, однако некоторые моменты поднимают очень серьезные проблемы: отношения с Израилем, Сирия, «Хезболла» и т.д. По этим вопросам у Ирана возникли большие разногласия с целым рядом западных стран.
Исламская революция, безусловно, изменила геополитический расклад в регионе. Если бы не она, СССР, скорее всего, не начал вторжение в Афганистан в декабре 1979 года. Кроме того, мечеть аль-Харам в Мекке, вероятно, не захватила бы группа радикальных исламистов, которых впоследствии покарал саудовский режим.
Противопоставление себя Западу не является неотъемлемой чертой исламской революции. В этом можно было убедиться в годы Хатами. Изначально исламская революция стремилась стать революцией третьего мира и воспринимала Запад как символ империализма, колониализма и т.д. Идеология революционеров объединяла в себе ислам и антиимпериализм в особой форме, которая затем распространилась по всему региону.
Фархад Хосрохавар (Farhad Khosrokhavar) – социолог, директор по научным исследованиям Высшей школы социальных наук.