Когда Крис Кэссиди проснулся утром на 43-й день своего пребывания в космосе, он даже не стал включать свет в своем крошечном спальном отсеке, а сразу открыл ноутбук, чтобы прочитать ежедневный отчет. Когда он и еще пятеро астронавтов МКС отправились спать, центр управления полетом думал о том, как решить одну проблему, связанную с протечкой снаружи станции, которую астронавты обнаружили незадолго до этого. Российский космонавт Павел Виноградов заметил в иллюминаторе небольшие хлопья аммиака, которые разбрызгивала система охлаждения. На земле это была бы утечка в виде капель. Ситуация не чрезвычайная, но требующая устранения.
За ужином астронавты и космонавты обсудили возможные варианты действий. Кэссиди считал, что НАСА скорее всего подождет, пока он вместе с итальянским астронавтом Лукой Пармитано (его ждали на МКС через две недели) не займется внекорабельной деятельностью (так на языке НАСА называется выход в открытый космос), чтобы оценить масштабы проблемы. Хьюстон обычно не любил принимать поспешные решения, особенно того, что касается внекорабельной деятельности. Плюс к этому, половина экипажа собирала вещи, готовясь к возвращению на Землю, которое планировалось через четыре дня. Поэтому Кэссиди едва поверил свои глазам, когда увидел на экране своего компьютера надпись большими красными буквами: «День подготовки к внекорабельной деятельности». Ему и другому астронавту НАСА Тому Маршберну предстояло выйти в открытый космос — завтра.
Протерев глаза ото сна, Кэссиди в одних трусах поплыл по темному проходу к американской лаборатории, где уже появился Маршберн, тоже прочитавший эту новость. «Я видел только, как он скалил свои белые зубы в улыбке, — вспоминает Кэссиди. — Мне кажется, такую же улыбку он увидел и у меня. Не сказав ни слова, мы пожали друг другу руки». Они были абсолютно счастливы из-за того, что еще раз выйдут в открытый космос. Любой астронавт был бы счастлив на их месте. На такой работе, где полно незабываемых впечатлений, выход в космос — это самое заветное желание.
Получилось так, что астронавты сумели заменить сомнительную деталь аммиачного насоса, и уже через несколько часов благополучно вернулись на станцию. Но выходы в космос не всегда проходят так гладко, и тот, что произошел потом, оказался одной из самых жестких проверок астронавтов на прочность, а также одним из самых напряженных моментов в истории внекорабельной деятельности.
Еще не так давно выход в космос считался рискованным занятием, которого даже боялись. Когда НАСА в середине 1990-х готовилась к строительству станции, некоторые эксперты считали, что управление не сумеет организовать три или четыре выхода в космос с целью сборки элементов конструкции за каждый полет шаттла, и что работы затянутся надолго. Они назвали напряженный график таких выходов «забором» и посчитали такой забор непреодолимым препятствием.
Но забор удалось преодолеть. В первом десятилетии нынешнего столетия выходы в открытый космос стали если не рутиной, то хорошо освоенным ремеслом. Пожалуй, самое поразительное в истории выходов в открытый космос за весь срок работы НАСА (а только за время работы МКС астронавты пробыли за ее пределами более 1100 часов) это полное отсутствие серьезных происшествий. Худшее, что случалось с астронавтами, это боль в руках, кровоподтеки и шишки, а также возникающее время от времени неудобство, когда какая-нибудь деталь скафандра врезается в тело. Ни один космический скафандр ни разу не порвался в вакууме. Во время миссии шаттла STS-37 в 1991 году металлический штырь проделал крошечное отверстие в перчатке Джея Апта, но он заметил это только после возвращения на станцию.
На орбите часто возникает космическая болезнь в виде тошноты и головокружения, но ни одного астронавта пока не вырвало в гермошлем, что может создать серьезную опасность удушения. Известно, что выходящие в открытый космос астронавты кашляют, подавившись водой из питьевой емкости, которая крепится внутри костюма на уровне груди, но это пожалуй все из разряда происшествий. Когда Карлос Норьега заканчивал в 2000 году свою внекорабельную работу, глоток воды попал не в то горло, и он закашлялся, выплюнув ее. На щиток гермошлема, имеющий мыльное покрытие для предотвращения запотевания, попала одна-единственная капля, которая срикошетила и попала астронавту в глаз. Эта мыльная капля вызвала острое жжение, и Норьега не мог видеть этим глазом, пока не вернулся назад и не снял шлем. С канадским астронавтом Крисом Хэдфилдом случилось то же самое во время выхода в открытый космос в 2001 году, однако вода попала ему в оба глаза, и он на какое-то время полностью ослеп. Но прошло полчаса, слезы испарились (в невесомости они не скатываются вниз по щекам), и жжение прекратилось. Зрение у Хэдфилда улучшилось, и он смог закончить свою работу вне корабля.
Но ни одна из этих неприятностей не привела к чрезвычайной ситуации. Даже излюбленный голливудский сценарий космической катастрофы, когда астронавта в одиночку уносит в открытый космос, как было с Сандрой Буллок в «Гравитации», очень маловероятен, потому что все процедуры хорошо отработаны, а ваш напарник все проверяет, перепроверяет, а потом проверяет еще раз. Выходящие в космос астронавты действуют не менее внимательно и осторожно, чем альпинисты, когда дело доходит до привязки фалом к станции. У них есть один длинный страховочный фал на натяжной катушке, плюс короткие дополнительные крепления. А еще у них есть небольшой реактивный летательный аппарат под названием SAFER. Это своеобразный спасательный круг для астронавта, при помощи которого он может добраться до люка, если все фалы по какой-то причине не сработают. Джо Таннер, который семь раз выходил в космос, потом возглавлял отдел внекорабельной деятельности НАСА, а сейчас преподает на факультете аэрокосмической техники Колорадского университета, помнит один-единственный случай, когда кто-то (он не говорит кто) полностью отвязал все страховочные фалы во время выхода в космос, сделав это всего на несколько секунд. Это было настолько редкое нарушение мер безопасности, что он помнит этот случай до сих пор, хотя прошло немало лет.
Поэтому случившееся 16 июля стало неожиданностью, и некоторые участники полета считают, что все могло закончиться гораздо хуже. "В некоторой степени нам повезло, говорит астронавт Шейн Кимбро, который в тот день находился в центре управления полетом и поддерживал связь с вышедшими в космос Пармитано и Кэссиди. Ветеран космических полетов и руководитель по внекорабельной деятельности Таннер говорит об этом так: «Я бы поставил степень стресса членов экипажа и наземной команды на один уровень с первым американским выходом в открытый космос в 1965 году. Пармитано, добавляет он, «имел полное право опасаться за свою жизнь».
***
Пармитано было 36 лет, когда он отправился в космос, став самым молодым астронавтом в составе экипажа МКС длительного пребывания. Раньше он служил в итальянских ВВС летчиком истребительной авиации и летчиком-испытателем, налетав 2000 часов на 40 типах самолетов. Кроме того, он был опытным водолазом-аквалангистом. Родился Пармитано на Сицилии, у него жена-американка и две маленьких дочери. Он человек приветливый и приятный, и астронавты НАСА любят его.
К моменту прибытия Пармитано на станцию 29 мая Кэссиди провел там два месяца в рамках своего второго полета, и записал себе на счет четыре выхода в открытый космос (включая внеплановый выход с Маршберном для устранения утечки). У этого бывшего морского котика с дипломом магистра Массачусетского технологического института такое резюме, которое выделяет его даже на фоне самых выдающихся астронавтов. Он командовал отрядом котиков, действовавшим в пещерах Завар Кили в Афганистане сразу после терактов 11 сентября. У него две Бронзовые звезды с отметкой «V» за героизм на поле боя. Но несмотря на это, он не важничает и ведет себя весьма скромно. Пармитано так говорит о своем напарнике по внекорабельной работе: «Он перемещается в своем скафандре с удивительной легкостью и умением. Если наблюдать за ним, возникает впечатление, что все это легко и просто, что это доступно каждому. Но позвольте вам сказать, что те условия, в которых мы работаем, невероятно сложные и суровые. Если ты допустишь ошибку, ты погибнешь».
В первый раз эта пара вышла наружу 9 июля. График работы во время выхода был весьма напряженный. Им надо было провести несколько экспериментов, переместить некоторое оборудование и подготовиться к прибытию нового российского лабораторного модуля, проложив силовые и информационные кабели. Все шло гладко, в штатном режиме, если не считать мелких проблем, скажем, упрямого и неподдающегося болта, который Кэссиди удалось отвернуть ключом с приводом с нескольких попыток. Находясь в шлюзовой камере и готовясь впервые выйти в открытый космос, Пармитано не знал, как он отреагирует, увидев под своими болтающимися ногами Землю на расстоянии 400 километров. Об этом никто заранее не знает, и у некоторых астронавтов возникает головокружение, в связи с чем им нужно какое-то время, чтобы привыкнуть, собраться и приступить к работе. Но Пармитано его шестичасовой выход понравился с первого момента до последнего.
Спустя неделю 16 июля они снова совершили выход, чтобы доделать некоторую работу, оставшуюся с первого выхода, а также провести рутинные операции по обслуживанию. Пармитано первым покинул шлюзовую камеру через круглый люк, прицепил к станции свой страховочный фал и фал Кэссиди длиной 26 метров, взял мешок для инструментов и деталей, и отправился в точку неподалеку от люка, чтобы заняться силовыми и информационными кабелями. Кэссиди начал перемещаться в другую точку прямо над Пармитано, пользуясь размещенными на одинаковом расстоянии поручнями. Ему надо было подобраться к скоплению проводов, разъемов и трубопроводов на внешнем участке станции, носящем название ферменная конструкция Z1. Астронавты называют это место «крысиным гнездом». Кэссиди приступил к работе, подключая штепсельные соединители, оставшиеся с прошлого выхода.
Работа шла быстрее, чем ожидалось, и на 45-й минуте астронавты опережали график уже на 40 минут. Пармитано переместился к следующей точке. Это было сочленение, где соединяются три цилиндрических модуля станции. Здесь работы было немного: ему надо было засунуть руку как можно глубже в узкое место и посмотреть, насколько оно доступно. Делалось это на тот случай, если астронавтам в будущем придется там работать.
Пармитано засунул руку почти наполовину, когда почувствовал, что у него мокрая шея от воды. Это было странно. В задней части гермошлема у него было небольшое отверстие, через которое из ранца поступал воздух для дыхания. Но не вода.
Зная конструкцию своего скафандра, он понимал, что вода постоянно циркулирует в системе охлаждения по тонким трубкам, вшитым в его нательное белье. Но там был полностью закрытый и заизолированный контур, а емкость, из которой шла вода, была в глубине ранца. Нет, это что-то другое.
Пармитано сразу подумал о емкости для питьевой воды на груди. Неделей ранее в конце выхода в космос произошла странная вещь. Когда астронавты после закрытия люка нагнетали давление в шлюзовой камере, доводя его до нормального атмосферного давления МКС, он и Кэссиди заметили внутри его гермошлема маленькие капли воды. Тогда они решили, что это почему-то протекает емкость с питьевой водой. Астронавты доложили об этом на Землю и в качестве меры предосторожности заменили питьевую емкость в скафандре Пармитано. Может, в новой емкости тоже какие-то неполадки. Маловероятно.
«Я подумал, что это будет очень неприятно», — вспоминает Пармитано. Худшее, что могло произойти, это короткое замыкание от воды микрофона и наушников в гермошлеме, которыми он пользовался для связи с Кэссиди и с центром управления. Он знал, что микрофон чувствителен к влаге, даже к поту, а если связь начнет прерываться, ЦУП может прекратить выход.
Пармитано знал, что он должен сообщить об этом в Хьюстон. «Шейн, это FYI», — сказал он, обращаясь к астронавту Кимбро, который поддерживал с ними связь на Земле. Кимбро обладал богатым опытом работы в открытом космосе, и давал им указания во время выхода, сверяясь с графиком. «Я чувствую, что у меня на затылке большое количество воды, — доложил он по связи. — Но мне кажется, она не из питьевой емкости».
Вмешался Кэссиди: «Ты потеешь? У тебя большая нагрузка?» Из опыта он знал, что во время внекорабельной деятельности важно не напрягаться слишком сильно, чтобы сохранялся баланс между выдыхаемым углекислым газом и вдыхаемым кислородом, чтобы температура тела была равномерной, и чтобы в целом не перегружать замкнутую экосистему скафандра. Будучи старшим в команде, Кэссиди отвечал за безопасность напарника.
«Да, я потею, — ответил Пармитано. — Но у меня такое ощущение, что воды очень много. Она никуда не уходит, она остается в моем гермошлеме». Он сделал паузу, чтобы не показаться слишком встревоженным. На самом деле, он не нервничал. «Это FYI», — сказал он и вернулся к работе.
Сидя в ЦУПе за пультом управления позади руководителя полета Дэвида Корта, Карина Эверсли выпрямилась и сделала пометку. Будучи старшей по внекорабельной деятельности, она отвечала перед Кортом за все, что относилось к выходу в открытый космос. Услышав слова Пармитано о воде в шлеме, она мгновенно подумала, что это ненормально. Эверсли связалась со своим специалистом по скафандрам, а тот подключился к другим инженерам Хьюстона и к изготовителю костюмов. Вместе они составили список вопросов для Пармитано, чтобы Кимбро задал их. Сколько точно воды? Откуда она поступает?
Сидя внутри МКС, астронавт НАСА Карен Найберг тоже встрепенулась при первом упоминании о воде. Прямого отношения к выходам в открытый космос она не имела, а поэтому лишь мельком прислушивалась к разговору астронавтов за бортом и с Землей. Отправив Кэссиди и Пармитано в шлюзовую камеру перед их выходом наружу, Найберг вернулась в свой отсек, чтобы ответить на электронную почту и сделать несколько звонков домой. Теперь она начала внимательнее прислушиваться к разговору по связи.
Кэссиди закончил свою работу в «крысином гнезде» и переместился метра на три поближе к Пармитано, чтобы понаблюдать за работой и самочувствием напарника. Он вгляделся внутрь гермошлема Пармитано и постучал пальцем по щитку. Он увидел воду, которая была похожа на капли пота. «Это не пот», — сказал Пармитано. Кимбро спросил с Земли, не увеличивается ли количество воды. «Трудно сказать, но такое ощущение, что воды много», — ответил астронавт. Он проглотил несколько плававших в шлеме капель. Вкус был ужасный, металлический. На питьевую воду это не было похоже абсолютно.
Они продолжали обсуждение, в космосе и на Земле. Если количество воды действительно увеличивается, а впечатление складывалось именно такое, то им надо было срочно возвращаться. Для Пармитано проблема заключалась не в безопасности, поскольку он об этом пока не думал, а в результативности работы. Продолжать работу в таком состоянии он не мог.
Ожидая, пока ЦУП примет решение, они начали фотографировать друг друга. Во время этой фотосессии Пармитано начал ощущать, насколько сильно пропитался водой его подшлемник. Он чувствовал, как вода растекается по всей его лысой голове. И как ни странно, она была холодная, намного холоднее питьевой воды.
Кимбро снова вышел на связь и сообщил решение центра управления. Астронавтам надо прекратить все работы и вернуться на станцию. Это не было срочное прекращение работ, «когда ты все бросаешь и быстро шевелишь задницей, возвращаясь в шлюзовую камеру», говорит Кэссиди. Это был упорядоченный и организованный отход. Кэссиди должен был забрать все имущество и закрепить то, что нужно было закрепить. После этого они должны были вернуться в шлюзовую камеру, находившуюся на расстоянии 30 метров. Но им надо было разделиться, поскольку в точку они прибыли разными маршрутами, с противоположных сторон ферменной конструкции, и их фалы не должны были перепутаться.
Кэссиди не хотелось разделяться, но выбора не было. «Я помню, как посмотрел ему в спину на скафандр [когда Пармитано повернулся, чтобы двинуться в путь], и подумал, Боже, как бы я хотел быть рядом с ним. Для этого и нужны напарники». Но он решил, что через несколько минут они снова встретятся в шлюзовой камере.
Пармитано начал перемещаться первым. Сначала все было нормально, вспоминает он. Он прошел обратно тем же путем, которым выходил из станции, следуя за фалом вокруг ферменной конструкции Z1 и хватаясь по очереди за поручни. На полпути к камере ему встретилась штанга антенны, которую надо было обогнуть. Перед каждым выходом астронавты получают список предметов, которые им нельзя трогать. Это может быть хрупкий или опасный элемент оборудования, либо панель с тонким покрытием. Нельзя трогать даже некоторые поручни. Те, у которых образовались углубления с острыми и рваными краями от ударов метеоритов, могут порвать перчатки астронавта. Антенна была в списке. Чтобы обогнуть ее, говорит Пармитано, «мне пришлось развернуться головой в сторону станции, а ногами в сторону неба». И вот здесь-то все и началось. Или от движения, или просто из-за того, что подшлемник насквозь пропитался водой, и ей некуда было деваться, большой пузырь жидкости двинулся вниз, закрыл Пармитано глаза и проник в ноздри. Теперь он мог дышать только ртом, и плохо видел из-за жидкости, приклеившейся к его лицу.
А потом село солнце.
Обычно никакой проблемы это не представляло, поскольку на гермошлеме есть фонарь. Но в космосе нет воздуха, преломляющего лучи, и поэтому фонарь освещает лишь маленькую точку непосредственно перед собой. Все остальное оказалось в кромешной темноте. Отличить один поручень от другого трудно и при обычных обстоятельствах; а когда у тебя перед лицом водяной пузырь, это почти невозможно. Пармитано понял, что гарнитура связи перестала работать, и его никто не слышит. После этого выхода друзья говорили, что он вел себя очень мужественно и стойко, не издавая ни звука. «Мне сказали, что я был нем как рыба, — говорит астронавт. — Но если честно, я пытался говорить».
Видеть Пармитано не мог, но он знал устройство станции, мог ориентироваться в пространстве, да и натяжение фала подсказывало ему, что он движется в правильном направлении. Наконец он увидел крышку люка и свет внутри. «Я в шлюзовой камере», — доложил он на Землю по радиосвязи, которая вдруг заработала. Затем астронавт вплыл головой вперед через наружный люк. Он вернулся.
***
Сидя внутри станции, Карен Найберг услышала команду прекратить работу в космосе, и она немедленно отправилась к российским членам экипажа — Павлу Виноградову, Федору Юрчихину и Саше Мисуркину. Обычно втаскивать американских астронавтов внутрь помогал только один русский космонавт, но на сей раз они откликнулись все сразу, собрали полотенца и предложили Найберг свою помощь. Русские находились в отсеке для оборудования, прикрепленном к крошечной наружной шлюзовой камере, и могли видеть Пармитано через маленький иллюминатор, хотя выражение его лица им было не разобрать.
Возвращаясь к люку, Кэссиди начинал волноваться все больше. Он не слышал Пармитано, а когда наконец прозвучал его доклад «Я в шлюзовой камере», за этим последовала неразборчивая фраза со словами «много воды».
Чтобы втащить Пармитано внутрь станции со снятым гермошлемом, Кэссиди надо было сначала запереть наружный люк, а затем несколько минут ждать, пока не поднимется давление в шлюзовой камере, чтобы после этого отпереть внутренний люк в помещение, где их ждали Найберг и русские космонавты.
Когда вода попала Пармитано в нос, он начал продумывать в голове план действий. Астронавт решил, что если пузырь переместится ко рту, и он не сможет больше дышать, ему придется открыть продувочный клапан в гермошлеме в попытке выпустить хотя бы часть жидкости. А если не останется вообще никакого выбора, он может даже открыть гермошлем. Не исключено, что он потеряет сознание, но по крайней мере, он не захлебнется. Но поступить так можно было только при закрытой шлюзовой камере. Кэссиди тоже думал об этом, борясь с неподатливым наружным люком. «Это была самая важная моя работа, — говорит он. — Мне нужно было закрыть люк, чтобы Лука остался в живых».
Как только он сделал это, Найберг повернула кран, и в камеру пошел воздух. Надо было подождать всего несколько минут, чтобы камера наполнилась воздухом, а астронавты привыкли к смене давления. Не имея возможности связаться с остальными, Пармитано «просто ждал, когда закончится подкачка воздуха, и отсчитывал секунды». «В тот момент я был отключен от всего, — говорит он. — Я не мог слышать. Я не мог видеть. Я не мог двигаться. Как только я пробовал пошевелиться, вокруг меня начинала хлюпать вода». Поэтому он старался оставаться без движения, чтобы вода не попала в рот.
Для находившегося на удалении 400 километров в ЦУПе Дэвида Корта эти последние моменты в шлюзовой камере были самыми страшными. «В тот момент время как будто очень сильно замедлилось», — говорит он. Они несколько долгих минут ничего не слышали от оказавшегося в беде астронавта, и Корт уже собирался сказать Найберг, чтобы та нагнетала давление в авральном режиме (как можно быстрее), и сразу снимала с Пармитано шлем. У него могли лопнуть барабанные перепонки, но он остался бы жив.
Найберг не нуждалась в команде с Земли. Она думала точно также, и готова была взяться за вентиль. Но ее остановил простой человеческий жест: Пармитано сжал Кэссиди руку, показывая, что у него все в порядке.
Астронавты втиснулись в камеру ноги к голове, словно пара туфель в коробке. Только так два человека с громоздкими ранцами на спине могут поместиться в тесном пространстве. Пытаясь понять, как чувствует себя Пармитано на другой стороне, Кэссиди ерзал и изгибался. «Я хотел увидеть его. Я хотел взглянуть ему в лицо».
Он видел, что вода стоит у Пармитано перед глазами и «как будто качается вокруг носа. Вот тогда все мои чувства обострились. Я схватил его за руку и как бы сжал ее. Мы раньше не договаривались, что это будет наш сигнал в случае отказа связи. Это было вполне естественно. Я схватил его за руку и пожал ее. Он пожал мне руку в ответ, и тогда я понял, что с ним все в порядке».
Кэссиди сообщил на Землю: «Он выглядит нормально. Он выглядит паршиво, но нормально». Теперь все могли вздохнуть с облегчением.
И лишь спустя несколько минут Федор Юрчихин открыл внутренний люк, а Найберг вместе с русскими втащили Пармитано внутрь, сняли гермошлем и начали вытирать его полотенцами. Позднее они посчитали, что промокнули около двух литров воды.
Пармитано помнит только, как он говорил что-то вроде: «Спасибо, парни».
***
Прошло шесть месяцев с того выхода в открытый космос, а специалисты по скафандрам так и не могли понять точную причину протечки, хотя быстро обнаружили неисправную деталь. Это был сепаратор вентиляторного насоса, который поменяли. Его уже использовали во время выхода в космос, и все тогда было нормально. Инженеры также установили в гермошлеме и в скафандре дополнительную дыхательную трубку на случай повторения такой нештатной ситуации. А еще они проложили гигроскопическую прокладку вокруг головы. Урок был усвоен.
У людей из НАСА есть эвфемизм, которым они называют те роковые инциденты, как известные, так и неизвестные, которые могут выпасть на долю астронавтов. Подобно человеку, который весело насвистывает, проходя мимо кладбища, они пренебрежительно говорят, что «был плохой день».
Лучший способ не допускать такие плохие дни это учиться на опыте, а также учить астронавтов всему, что только возможно, учить любым обстоятельствам, какие только можно представить. Отвечая на вопрос о том, что больше всего помогло ему пережить это суровое испытание в июле, Пармитано говорит: «Мне трудно согласиться, когда люди говорят, что я вел себя совершенно хладнокровно, что сделал все великолепно. Мне трудно ставить это себе в заслугу. Тебя учат, тебя тренируют. И в этом заслуга всех тех людей, которые участвуют в подготовке. Я следовал по маршруту (назад в камеру), потому что изучил станцию, потому что мне на Земле сказали ее изучить».
Спустя несколько часов после того выхода в космос, Корт и Эверсли приняли участие в пресс-конференции в Хьюстоне и рассказали репортерам о случившемся. Незадолго до встречи с прессой наземная команда, придя в себя, выслушала Пармитано, и он рассказал всю историю. По словам Кимбро, до этого они просто не понимали, насколько все было плохо.
Свое заявление для прессы Эверсли начала со слов «У нас сегодня был хороший день. Экипаж находится внутри станции в полной безопасности». Это могло показаться странным людям со стороны, учитывая то, насколько нештатно прошел выход в открытый космос. Но ее коллеги хорошо поняли, что она имеет в виду.
