В четверг во время прямой линии с Владимиром Путиным я задал вопрос об участии России в массовой слежке. Я задал российскому президенту вопрос, на который не может ответить отрицательно, не вызвав сомнений, ни один руководитель, у которого есть современная и вторгающаяся в частную жизнь людей программа слежки: «Занимается ли Россия перехватом, хранением и анализом информации о переговорах миллионов людей?»
Далее я спросил, можно ли считать такую массовую программу перехвата оправданной с нравственной точки зрения, даже если она эффективна и формально законна.
Мой вопрос был зеркальным отражением того скандального диалога, который состоялся на слушаниях в комитете по разведке американского сената между сенатором Роном Уайденом (Ron Wyden) и директором национальной разведки Джеймсом Клэппером (James Clapper), когда прозвучал вопрос о том, собирает ли АНБ записи разговоров миллионов американцев. В качестве ответа я хотел получить либо важное признание, либо откровенную отговорку.
Ложь Клэппера сенату и обществу стала основным мотивом, заставившим меня заговорить публично, а также историческим примером того, насколько важна подотчетность властей.
В своем ответе Путин опроверг первую часть вопроса и уклонился от второй. В его опровержении есть серьезные несоответствия, и мы поговорим об этом. Но многие аналитики и эксперты подвергли критике не подозрительно ограниченный ответ президента, а то, что я вообще решил задать свои вопросы.
Меня поразило то, что люди, видевшие, как я рисковал жизнью, разоблачая практику слежки в моей стране, не могли поверить, что я безо всякой задней мысли могу критиковать слежку, осуществляемую в России, которой я не давал клятву верности. Я сожалею о том, что мой вопрос был неверно истолкован, и что это позволило многим проигнорировать суть заданного вопроса, а также уклончивый ответ Путина, и в то же время - строить дикие и некорректные предположения о моих мотивах.
Автор журналистских расследований Андрей Солдатов, являющийся, пожалуй, единственным критиком российского аппарата слежки и наблюдения (и неоднократно критиковавший меня в прошлом году), назвал мой вопрос «исключительно важным для России». По его словам, он может «снять фактический запрет на публичные дискуссии о государственной прослушке».
Другие отмечают, что ответ Путина является самым сильным опровержением массовой слежки, с каким когда-либо выступали российские лидеры, хотя, если говорить откровенно, журналисты к этому опровержению еще наверняка вернутся.
На самом деле, ответ Путина был поразительно похож на первые решительные отрицания Барака Обамы о масштабах программ внутренней слежки АНБ, которые, как выяснилось позднее, не соответствуют действительности и являются несостоятельными.
Чем же вызвана такая критика? Я ждал, что кто-то будет возражать против моего участия в ежегодном форуме, который состоит в основном из мягких вопросов руководителю, не привыкшему к критике. Но я посчитал, что редкая возможность снять табу с дискуссии о массовой государственной слежке перед аудиторией, которая смотрит в основном государственные СМИ, перевешивает этот риск. Более того, я надеялся, что ответ Путина, каким бы он ни был, даст возможность серьезным журналистам и гражданскому обществу пойти дальше в этой дискуссии.
Я надеюсь, что когда такая же прямая линия состоится в следующем году, прозвучит больше вопросов о программах слежки и о других неоднозначных действиях. Но нам не нужно ждать так долго. Например, журналисты могут потребовать разъяснений о том, как так получается, что информация о переговорах миллионов людей не перехватывается, не анализируется и не хранится, если есть технические системы, призванные этим заниматься. Они могут спросить, правдивы ли рассказы компаний социальных сетей о том, что они получают запросы от российских властей о массовом сборе информации.
Я начал разоблачать практику слежки в АНБ не из-за того, что полагал, будто этим занимаются исключительно США. Причина - в другом. Я считаю, что массовая слежка за ни в чем не повинными людьми, а также создание огромных государственных шпионских машин времени, которые могут пустить часы в обратном направлении и узнать самые интимные детали нашей личной жизни, является угрозой всем и везде — и неважно, кто этими машинами управляет.
В прошлом году я рискнул своей семьей, жизнью и свободой, чтобы инициировать общемировые дебаты, которые, даже по словам самого Обамы, «сделают нашу нацию сильнее». Сегодня я так же, как и прежде, не готов изменять своим принципам ради каких-то привилегий.
Я понимаю обеспокоенность критиков, однако существует более понятное объяснение заданного мною вопроса, нежели тайное стремление выступить на защиту политики, ради разоблачения которой я пожертвовал своей комфортной жизнью. Если мы хотим проверить правдивость заявлений официальных руководителей, сначала мы должны дать им возможность выступить с такими заявлениями.
Эдвард Сноуден написал в Guardian через Фонд свободы прессы (Freedom of the Press Foundation).
Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
Мой вопрос был зеркальным отражением того скандального диалога, который состоялся на слушаниях в комитете по разведке американского сената между сенатором Роном Уайденом и директором национальной разведки Джеймсом Клэппером, когда прозвучал вопрос о том, собирает ли АНБ записи разговоров миллионов американцев. Эдвард Сноуден объясняет, почему он задал вопрос Путину.
