В мире людей-роботов Найджел Фарадж похож на сумасшедшего соседа из комедийного шоу

На воскресной церемонии вручения премий Британской академии кино и телевизионных искусств BAFTA был один любопытный момент, который не попал на телеэкраны. Ведущий Грэм Нортон (Graham Norton) объявил традиционную перекличку ушедших из жизни ветеранов телевидения, во время которой под траурную музыку появляются, а затем тихо исчезают с экрана видеокадры и фотографии недавно скончавшихся актеров и деятелей ТВ. Первым показали Боба Хоскинса (Bob Hoskins), что вызвало волну почтительных аплодисментов в аудитории. Затем появилась фотография автора Эдди Брабена (Eddie Braben).

Молчание.

Конечно, Эдди Брабен написал большую часть классического материала для шоу «Моркамб и Уайз», и поэтому заслужил как минимум столько же аплодисментов и уважения, как и Хоскинс, однако Брабена мало кто знал в лицо, а поэтому его имя не вызвало в толпе шквал аплодисментов, хотя люди из шоу-бизнеса должны были знать, кто он такой. Возникла какая-то жутко странная атмосфера, как будто Брабена посчитали недостойным овации.

Молчание сохранялось до тех пор, пока на экране не появилось более знакомое лицо Дэвида Фроста (David Frost), что позволило людям снова зааплодировать. Это продолжалось всю перекличку, и фотографии некоторых режиссеров, авторов или малознакомых исполнителей толпа встречала беззвучным вакуумом и общей неловкостью. Было такое ощущение, что присутствующие понимают, насколько это гадко – аплодировать одним умершим и игнорировать других. Но потом выработалась некая закономерность. Аплодисменты всем умершим из списка могли показаться неким проявлением снисходительности и уравниловки, а то и полной мерзости, как будто это громкая овация старухе с косой. Однако аплодисменты только популярным и знаменитым превратили церемонию в новое издание «Талантливых трупов».

Если из этого можно извлечь урок – а я чертовски хочу сделать вид, что извлечь его можно – то он заключается в следующем: толпа жаждет того, что ей знакомо. Мы буквально награждаем аплодисментами знакомые лица. Вот почему поистине популярные вещи более предсказуемы, чем стул у человека. Мыльные оперы. Популярные песни. Конкурсы талантов. Сети ресторанов. Фильмы про супергероев. Ты знаешь, что получишь – оно тебе нравится, оно сделано так, как ты любишь, и там нет ни сигналов тревоги, ни сюрпризов.

Конечно, время от времени случается нечто такое, что выходит за привычные рамки и быстро становится невероятно модным просто за счет своей новизны. Такой странный успех затем порождает подражателей, которые появляются до тех пор, пока не установится новая стереотипная норма. Возьмем политику. Не так давно на «характерных» политиков смотрели с осуждением. Нам хотелось елейных, прилизанных и предсказуемых продавцов идей. Затем, после 15 лет нараставшего разочарования мы вдруг полюбили Бориса Джонсона (Boris Johnson) – это фиктивного человека из народа. А теперь мы получили вторую серию в виде Найджела Фараджа (Nigel Farage), фиктивного человека из народа №2.

Фарадж – это пуленепробиваемый сплав нового и знакомого. В толпе сдержанных политиков-роботов он похож на мистера Новинку, высовывающего свою голову из окна, словно сумасшедший сосед из комедийного шоу, и нарушающий однообразие какими-нибудь уморительными выпадами в адрес румын. Редакции новостей не нарадуются на этого человека, потому что на телевидении он добавляет немного яркого цвета, и это похоже на парадокс из-за того, что он представляет.

Фарадж говорит то, что нельзя говорить. Он говорит настолько запретные вещи, что их начинают постоянно повторять, причем часто крупными буквами на первых страницах газет. РУМЫН УКРАЛ ВОЕННЫЙ ПАМЯТНИК. КАЖДЫЙ ТРЕТИЙ ИНОСТРАНЕЦ – НЕ БРИТАНЕЦ. А ТЕПЕРЬ У НАС ХАЛЯЛЬНЫЕ СМАРТФОНЫ. Вот какие вещи говорит этот человек.

Все это означает, что он подобен знаменитости, приглашенной на роль для привлечения зрителей, подобен надоедливой занозе в пальце. Но одновременно это знакомый всем человек, как раз и представляющий такую известность. Если конкретно, то это такое уютное знакомство с миром, в котором вы можете пройти по английской улице, не услышав при этом иностранного акцента, если только кто-нибудь не начнет весело имитировать произношение индуса, чтобы посмеяться над официантом в индийском кафе.

Мир – это труп, но это труп, который многие хотят оживить. Кто-то, потому что  ощущает финансовую или культурную угрозу, кто-то, потому что  просто не может примириться с действительностью, в которой полно общающихся в Твиттере лесбиянок и тому подобного. Когда Фарадж пробуждает мысли о любимых трупах прошлого, люди начинают аплодировать, испытывая смутное чувство ностальгии по тому, что им нравится.

Благодаря такой комбинации Фарадж становится неуязвимым для партийных лидеров основного направления. Чем больше они критикуют Фараджа, тем больше он высасывает из них таинственной жизненной силы, ибо  весь его фокус состоит в том, что он кажется другим, непохожим на них. Сделать это совсем несложно, учитывая то, что все они выглядят и говорят как заводные напомаженные дуры, которыми овладел дух кухонной посуды, и общаться с которыми по-человечески намного труднее, чем с куклой или с шезлонгом. Представьте, что вы застряли в лифте с Кэмероном, Милибэндом или Клеггом. Вы пытаетесь завести разговор. Смотрите на свои туфли. У вас в голове рождается оглушительный вой. Через пять минут вы готовы перерезать себе горло ключом от своей квартиры. А вот с Фараджем вы бы прожили минуты на три дольше, пока у него не закончится запас сальных шуток и он не начнет бормотать, что в старые добрые времена лифты были лучше, но потом их стали делать на польских кабелях и наполнили иностранным воздухом.

Ладно, вернемся к перекличке. В телеверсии реакцию смущенной аудитории полностью опустили, в связи с чем зритель был лишен возможности в полной мере ощутить странный эффект от аплодисментного рейтинга усопших. И хорошо. И слава Богу, что были представлены только фотографии умерших. Потому что если бы на сцену один за другим выкатывали трупы, чтобы им аплодировали, как финалистам собачьего шоу, то неловкость очень скоро стала бы невыносимой. Как и запах.