На российско-украинской границе встречаются две собаки. «Куда бежишь? Там есть нечего», — пролаял пес, бегущий в Россию. «А там даже не полаешь!» — ответил ему второй

Так звучал любимый анекдот российского журналиста Андрея Миронова, который несколько дней назад погиб под Славянском. Он был советским диссидентом, правозащитником, журналистом, переводчиком, свидетелем двух чеченских войн, гражданином России и Италии. Андрей работал для итальянских СМИ и погиб вместе с фоторепортером Андреа Роккелли (Andrea Rocchelli). Их последний совместный текст был напечатан в день их смерти в «Новой газете».

Вам помочь?

Я познакомился с Андреем Мироновым недавно в Киеве. Совершенно случайно: мы жили в одном хостеле. Он привлек мое внимание: скромный мужчина небольшого роста, всегда в матерчатой жилетке с многочисленными карманами, надетой поверх рубашки. Он стоял у стены, сложив руки, внимательно глядя в телевизор и слушая как Савик Шустер расспрашивает украинских политиков. Мужчина оторвался от передачи, когда заметил стоящего рядом растерянного туриста. Мы вместе начали советовать ему, куда можно поехать, а каких мест лучше избегать.

Когда турист ушел, у нас завязался разговор. И так прошло несколько долгих киевских вечеров подряд — до поздней ночи, когда персонал хостела уже выгонял нас в коридор, чтобы мы не мешали остальным постояльцам.

Скромный и всегда готовый прийти на помощь — это первые черты Андрея, которые бросились мне в глаза. Молчащий, когда было не о чем говорить, но сразу же включающийся в бурную дискуссию, когда на горизонте появлялась интересная для него тема. Он сам мало говорил о себе. Мне пришлось задать сотни вопросов, чтобы узнать, с каким человеком я беседую.

На вес золота

Больше всего мы говорили о России. Андрей Миронов болел этой страной, чувствовал себя ответственным за нее. Это удивительно редкая черта для народа, который не способен вообразить последствий политический решений, которые он поддерживает. Россия обошлась с ним жестоко: пойманный на распространении нелегальной литературы в 1986 году Миронов был осужден на четыре года колонии и три года ссылки. «Этот приговор был для меня лучшей медалью, какой мог наградить меня Советский Союз», — говорил он с улыбкой. В лагере он научился говорить по-итальянски, и в наших беседах постоянно подчеркивал, как красив этот язык. Италия стала для него родиной по выбору, а Россия — по рождению.

Благодаря перестройке Миронов вышел из колонии. Он принимал символическое участие в крушении СССР, оказавшись среди тех людей, которые сносили памятник Дзержинскому на Лубянской площади. «Мы могли сделать это только тогда. Это очень важно. Не знаю, как долго придется ждать следующего подобного шанса», — говорил он.

Миронов поехал на обе чеченские войны. Он провел в Чечне несколько лет, работая для итальянских и французских СМИ. Сотрудничал он также с обществом «Мемориал», но его вклад в защиту прав человека заключался в основном в передаче западным журналистам информации, распространение которой помогало спасти кому-нибудь жизнь. «Работа правозащитника стоит столько, скольким конкретным людям он может помочь», — повторял мне Миронов.

За поездку на вторую чеченскую войну он чуть было не заплатил жизнью. Он был жестоко избит и несколько месяцев провел в больнице. Нападавшим удалось избавиться от человека, который мешал их делам. «Чечня — большая деревня. Если кто-то похищал людей, удерживал пленных, издевался над ними, все об этом знали. И все знали всех, в том числе своих врагов». Миронов знал большинство чеченских боевиков, президентов, правозащитников и журналистов. В контексте российской пропаганды, которая как сейчас на Украине, так и тогда, извращала картину войны, такие люди были на вес золота.

Киевская Русь

Он отдавал себе отчет, какие люди пришли в России к власти, ведь он мог сравнивать сообщения государственных СМИ с тем, что видел собственными глазами. Однако причину такого положения вещей он искал не в характере конкретных политиков, а глубже — в российском менталитете. «После распада Советского Союза мы получили свободу слова, но мы не умели разговаривать. Люди вышли на улицы, и каждый кричал по-своему, как можно громче, но никто при этом не умел сесть за стол и начать разговор с другим человеком, — объяснял Миронов и добавлял: — У нас вся структура общества - вертикальная. Если даже в самой крупной правозащитной организации уже три года не проводились выборы, которые по уставу должны проходить раз в два года, а руководство там не менялось 17 лет, то о чем вообще говорить?» Несмотря на скепсис, с которым он смотрел на своих ровесников, он оставался оптимистом и был уверен, что молодое поколение стало уже другим.

Также Андрей был уверен, что в Восточной Украине дело дойдет до войны, той самой, жертвой которой он стал. Он полагал, что этот конфликт завершится не в Крыму или в восточных регионах страны, а через много лет в Москве. Киев благодаря Майдану может стать культурной столицей русскоязычного мира, которая заразит революцией другие его части. «Культуре нужен воздух», — говорил он и повторял свой любимый анекдот.

Вся жизнь в тени

Он погиб 25 мая под Славянском. Его последний текст рассказывал о прячущейся в подвале семье из этого города. Герои статьи жалуются на украинских военных, которые появляются и сразу же исчезают, и на СМИ, которые называют жителей Славянска сепаратистами. Статья сопровождалась фотографиями Андреа Роккелли, который погиб вместе с Андреем Мироновым.

В российской прессе о его смерти говорилось мало: только сухие сообщения. Уже несколько дней новостью номер один было участие Рамзана Кадырова в переговорах по освобождению двух журналистов Life News. Их считают «нашими» в отличие от Андрея. Он, правозащитник, был «чужим». О сути царящего в государстве режима говорит то, кого он называет своими героями, говорила Анна Политковская.

Неизвестно, от чьих пуль погиб Андрей Миронов, известно лишь, что эту войну развязал режим, который руководит его родиной.

Он не мог не быть в Славянске, как раньше не мог не быть в Чечне. Он чувствовал свою ответственность за зло, которое во имя имперского бреда причиняет его страна.