В своей недавней статье я анализировал доклад МВФ об экономическом будущем Китая. В этом докладе экономисты Малхар Набар (Malhar Nabar) и Папа Н’Диайе (Papa N’Diaye) утверждают, что если китайские власти смогут осуществить необходимые стране экономические реформы, то к 2030 году Китай станет экономикой с высокими доходами. В номинальном выражении у экономики с высокими доходами валовой национальный доход (ВНД) превышает 12 616 долларов на человека. По сути дела, это демаркационная линия между богатыми странами и небогатыми. Конечно, Китай попадет в клуб богатых наций со своим нынешним ВНД в 5 720 долларов, однако китайской экономике еще очень далеко до огромного богатства США (где ВНД составляет 52 340 долларов на душу населения). Тем не менее, с учетом размеров Китая эта страна наверняка обгонит США к 2030 году и станет самой крупной в мире экономикой.
Это будет иметь колоссальные последствия для будущего баланса сил в мировой политике. В равной степени статус страны с высокими доходами создаст колоссальные последствия для Коммунистической партии Китая (КПК) и для действующей в стране внутриполитической системы. При создавшемся положении вещей великая социалистическая революция в Китае уже трансформировалась в развитой вариант интенсивного капитализма. Начатые в 1980-е годы Дэн Сяопином рыночные реформы создали в стране плохо скрываемую капиталистическую культуру, которая возвышается над коммунистическим фасадом.
Уже при первых намеках на реформы зарубежные комментаторы начали незамедлительно приветствовать гибель коммунизма и начинающийся триумф демократии. Похоже, что настойчиво повторяемый рефрен о надвигающейся кончине КПК служит утешающим отступлением для комментаторов, которые бранят (совершенно правильно) деспотичный характер коммунистической системы. Но во многом это делается из страха перед усиливающейся страной не из западного лагеря. Алекс Ло (Alex Lo) из South China Morning Post пишет о критиках коммунистического режима, что они «демонстрируют свои собственные демократические убеждения и критикуют китайскую государственную систему, полагая, что центральное правительство не обладает реальной легитимностью, и что когда рост замедлится, начнутся волнения в обществе, а режим со временем рухнет». Морализаторство на тему несоблюдения прав человека в Китае это одно дело, а действительность, состоящая в главенстве КПК в стране, совсем другое.
Вне всяких сомнений, китайская коммунистическая партия пускается в плавание по неизведанным водам. Экономическое развитие уже породило общество, которое более образовано, лучше оплачивается и стало более материальным. Китайцы уже обладают определенной степенью личных свобод, которые беспрецедентны для китайского общества. Эти свободы вряд ли можно поставить в один ряд со свободами либеральных демократий, однако граждане Китая становятся более политизированными, чаще и определеннее выражая свою точку зрения. Так, недавние демонстрации против инициатив местных органов показывают, что люди могут мобилизоваться на выступления против власти. Сегодня китайцы становятся свидетелями феноменального экономического прогресса, и в результате они большего ожидают и к большему стремятся. А это вызывает вопрос о том, чего граждане Китая потребуют от своих лидеров, когда кажущееся бесконечным экономическое развитие подойдет к концу.
Вопрос этот кажется своевременным в свете 25-й годовщины массовой расправы на площади Тяньаньмэнь, которая до сих пор мрачной тенью нависает над КПК. В тот момент коммунизм не умер, однако многие обозреватели уверены в том, что он потерпит крах, когда китайский средний класс начнет требовать проведения реформ. Такой образ мыслей обозревателей основан на прогрессивной западной посылке о том, что те, кто обрел богатство, будут требовать новых политических решений. Это линейная концепция прошлого: от кустарной мастерской к капиталистическому предприятию; от меркантилизма к свободному рынку; от монархии к национальному государству; от элитарного общества к демократии масс. Все дороги благополучно пройдены, и конечной точкой маршрута неизменно является либеральная демократия. Но в индустриальную эпоху распространение богатства в среде образованного среднего класса на Западе вынудило элиту пересмотреть условия политического контроля. Вместе с индустриализацией, с ростом изобилия и финансового благополучия, с развитием средств массовой информации люди стали приобретать все большую значимость. В таких условиях даже консерваторы в лице британского премьер-министра Бенджамина Дизраэли (Benjamin Disraeli) стали проявлять неслыханную доброжелательность, дав всеобщее избирательное право мужчинам в попытке пресечь наиболее радикальные требования народа. Даже канцлер Германии фон Бисмарк стал инициатором новаторской реформы социального обеспечения, пойдя на уступки настроениям революционных рабочих. Старые режимы приспосабливались к изменениям, а те, кто не шел на такие меры, сталкивались с опасными перспективами конфронтации с толпой.
В современном контексте нашего глобализованного мира генеральная сюжетная линия о демократизации зашла в тупик. В США налицо застой и поляризация политической системы. В Европе царствует скептицизм и неудовлетворенность. Кроме того, есть миф арабской весны. Сторонние наблюдатели, похоже, шокированы тем, что революция в странах Северной Африки, таких как Египет, вместо провозглашения новой эры демократии привела к современной термидорианской реакции, а военные вернулись к своим старым самовластным привычкам.
Идея о крахе коммунистической партии и о постепенной победе демократии в Китае есть не что иное, как исключительно ошибочное представление о сложившейся ситуации. Партия в китайском обществе выступает в роли гармонизирующей и сплачивающей силы. Это намного более важное соображение для среднего класса с учетом болезненного наследия исторической раздробленности Китая в 19-м и начале 20-го века. Само собой разумеется, если КПК сумеет поднять страну и выведет ее в верхние эшелоны по доходам населения, то партия станет мощным инструментом укрепления легитимности режима.
Если хотите, китайский национализм — это намного более популярная тема дискурса в основной части общества, будь то популистская ненависть к Японии или огромные толпы людей, ежедневно стекающиеся на церемонию поднятия флага на площадь Тяньаньмэнь. Что касается сохранения гармонии, то национализм может стать для КПК палкой о двух концах. Проявления патриотизма помогают поддерживать единство и отвлекают внимание населения от острых внутренних проблем. В то же время, ревностный национализм вреден для международной репутации Китая и грозит ослабить представление о его мирном росте. Национализмом, как и всем в Китае, необходимо внимательно управлять и дирижировать, чтобы он не вызвал социальную дестабилизацию.
Такое управление и социальная стабильность являются ключевыми словами в лексиконе руководства КПК. Пекин учится отчитываться за свои действия перед народом. Например, из-за усиливающейся обеспокоенности по поводу загрязнения воздуха в столице власти стали уделять больше внимания вопросам защиты окружающей среды. Нацеленные на решение проблемы загрязнения воздуха изменения в политике демонстрируют способность властей перераспределять ресурсы с целью поиска и устранения недостатков. Таким образом, учитывая внимание властей к общественному мнению, продуманные и постепенные изменения в предстоящие годы и десятилетия кажутся вполне вероятными, хотя это будет во многом зависеть от смелости и решительности партийного руководства. Время покажет, какие это примет формы: придание новых полномочий Всекитайскому собранию народных представителей, принятие решений на партийном уровне с более широким вовлечением различных сил или более развитая демократия на местах. Однако КПК это отнюдь не хлипкий карточный домик. Как пишет Эрик Ли (Eric X. Li) в Foreign Affairs, Пекин более чем «способен упорно и динамично избавлять страну от недугов благодаря приспособляемости КПК, системе меритократии, а также легитимности партии в китайском обществе».
Это ни в коей мере не гарантирует КПК крепкую жизнеспособность на все обозримое будущее. Как и в любой политической системе, меняющиеся социально-экономические условия неизбежно оказывают влияние на политические режимы. Но даже если режим утратит свой коммунистический фасад, на месте которого появится более демократическая модель, никто и ничто не говорит о том, что элита или «красные князья», играющие роль государства-невидимки, будут смещены со своих позиций во власти. На самом деле, революции и изменения в сложившемся статус-кво обычно не такие радикальные, как кажется людям. Прагматичная элита неизбежно договаривается в условиях меняющейся ситуации, и возникает впечатление, что политический порядок тоже изменился. Проводить реформы легко, а вот выбросить из системы власть элиты и династий гораздо труднее. Наличие в Китае колоссального неравенства в доходах показывает, что в случае посткоммунистического распада элита будет готова занять соответствующие позиции в образовавшихся брешах, как это сделали олигархи в России. Таким образом, Запад должен очень внимательно наблюдать за политической стабильностью в Китае. Да, либеральные политические реформы настоятельно необходимы, чтобы улучшить ситуацию с правами человека. Однако радикальный раскол политической системы может стать преддверием неопределенного будущего для Китая и для всего мира.
Кристофер Эрнест Барбер пишет докторскую диссертацию в Оклендском университете, специализируясь на истории международного арбитража и развитии глобализации, коммерции и торговли.
Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
В своей недавней статье я анализировал доклад МВФ об экономическом будущем Китая. В этом докладе утверждается, что если китайские власти смогут осуществить необходимые стране экономические реформы, то к 2030 году Китай станет экономикой с высокими доходами. Это создаст колоссальные последствия для Коммунистической партии Китая и для действующей в стране внутриполитической системы.
