Майским утром мой фотограф Макс и я наняли водителя и направились в тихие и запуганные окрестности Донецка в поисках ясных ответов на имевшиеся вопросы. После недели, проведенной на Украине, мы обнаружили, что происходящее в этом своенравном регионе невозможно понять из Вашингтона, из Москвы, из Киева или даже из Донецка: там находилось одно здание, захваченное сепаратистами и окруженное тихим, безразличным городом.
Как только мы выехали за черту города, мы натолкнулись на огромный синий грузовик, а также на несколько десятков вооруженных людей в камуфляже. Вокруг них сновали фотографы. Мы выскочили из машины и направились туда для выяснения ситуации, но в результате оказалось, что и здесь ясность может оказаться неуловимой.
Это были люди из батальона «Восток», то есть из группы бойцов, которые хотят отделения этого региона от Украины и его присоединения к России. Они только что участвовали в бою с батальоном «Донбасс», с военизированным формированием, члены которого поддерживают киевские власти. Однако некоторые бойцы батальона «Восток» были уверены в том, что они воюют против «Правого сектора» — группировки правого толка, активисты которой играли заметную роль на Майдане. Позднее Кремль обвинил их в том, что они выполняли роль силовой поддержки киевской фашистской хунты.
В кузове синего грузовика находились убитые в бою люди: три члена батальона «Восток» и двое гражданских. Мужчина с зияющей раной на груди остался лежать на обочине дороги. У него была татуировка в виде свастики и выполненных в форме молнии букв SS — прямо над раной. Представители батальона «Восток» сказали, что он был членом «Правого сектора».
«Откуда известно, что он из «Правого сектора»?— спросила я.
«Потому что он из "Правого сектора", — сказал один из бойцов "Востока"».
«Но откуда ты знаешь?»
«Мы просто знаем, — сказал он. — А еще у него на руке красная повязка».
В тот момент никакой повязки у него не было.
Другой боец указал мне на свастику.
«Видишь? Он фашист», — сказал он.
Читайте также: Внутри Донецкой Народной Республики
Были ли в этой группе русские — как это утверждает Киев — не могу сказать. Большая часть людей были в масках, и они отказывались говорить. А те, кто соглашались, были местные или наемники из Южной Осетии (Россия в 2008 году вела войну за их отделение от Грузии). Казалось, что у всех у них разная униформа, разные сделанные в домашних условиях знаки различия и разное оружие. Многие были в кроссовках. Они не были боевым подразделением Донецкой Народной Республики и не были связаны с бойцами в Славянске, еще одном опорном пункте повстанцев. Возможно, мне в тот вечер удалось установить только то, что первоначальный российский геополитический гамбит превратился в нечто совершенно иное.
Несмотря на все разговоры о том, что эти бойцы являются циничными российскими марионетками, у каждого, казалось, имелись свои причины оказаться в этом месте. Там были любители повоевать, ветераны Афганистана и Чечни, для которых ничто, кроме войны, не имеет большого смысла. Люди из «Востока», с которыми я разговаривала, воевали, казалось, за что-то важное и очень необходимое. Многие бросили свою работу для того, чтобы, как они говорили, защищать своих женщин и детей, а также свою землю от нападений фашистов с запада. Тем утром их истории становились все более трагическими: фашисты нападают на женщин, они нападают на детей; где-то загорелся дом; нет, он был взорван. Боец с татуировкой из батальона «Донбасс» был из «правого сектора», немецкий снайпер. Все они согласны в одном: их враги пришли сюда для того, чтобы убивать женщин и детей, и это есть часть антирусского геноцида.
«У меня есть дети, — сказал мне боец по имени Дмитрий. — Новое поколение не понимает, что такое фашизм, и поэтому пожилой человек должен воевать». Под балаклавой его глаза шутливо сверкали: ему 33 года. «Я думаю только о защите своей семьи», — добавил он. По словам Дмитрия, другие мужчины похожи на него. Шахтер, два учителя. Он показал в сторону отдыхавших на траве мужчин. Эти ребята в шутку называли его своим пресс-секретарем, и он предложил мне более обстоятельное интервью, если я совершу с ним романтическую прогулку по Донецку в тот вечер. Мужчины смеялись, я колебалась.
Мы стояли на обочине дороги. Солнце начинало припекать. Некоторые члены группы вернулись в лагерь на пестрой флотилии из минивэнов. Подъехала скорая помощь, и два бойца грубо затолкали внутрь тело мертвого фашиста. «Подонок», — глухо сказал один из них, подтолкнув его голову.
Во время разговора с Дмитрием я обратила внимание на одного бойца «Востока» в штанах защитного цвета, в футболке и в бронежилете, который ходил вокруг с автоматом Калашникова в руках. У него была всклокоченная светлая борода, а тело его было украшено татуировками: руны на одном локте, а на внутренней стороне правого предплечья — свастика, такая же, как была на груди предполагаемого солдата «Правого сектора». Я спросила Дмитрия об этом, но сам парень заметил, что я показываю на его руку.
«Иди сюда», — сказал он грозно, делая знак рукой.
Затаив дыхание, я осталась на месте.
«И не подумай распространять свою ложь, — прорычал он, подходя к нам. — Это не свастика. Это древний славянский символ. "Сва" означает бог неба».
Я просто смотрела, не говоря ни слова.
Также по теме: Жестокое господство сепаратистов
«Это наше славянское наследие, — сказал он. — Это не свастика». После этого он развернулся и ушел.
В соседнем шахтерском городе Енакиево Макс и я встретили четырех женщин — они болтали под деревом, а их дети играли поблизости. Они спросили нас, знаем ли мы о том, что происходит — постоянный вопрос, на который никогда нельзя ответить. Вопрос, характерный для этих мест.
«Ходит много слухов, и каждый толкует их по-своему, — сказала нам одна из женщин. — В результате возникает паника».
Главным источником их информации является российское телевидение, которое, действуя по указанию Кремля, доводит людей до безумия своими сообщениями о том, что толпа пожирающих детей фашистов из Киева направляется для того, чтобы насиловать, грабить и убивать русских в Донецкой области. Многие из этих сообщений находятся в диапазоне от манипуляций до откровенной лжи — в них, например, говорится о том, что украинские войска убивают местных священников. Но не стоит смотреть и украинское телевидение. Его сообщения противоречат их худшим опасениям, и таким образом делает их уязвимыми. Недавно украинская пресса обвинила сепаратистов в организации взрыва, в результате которого в городе Луганске погибли восемь человек; оказалось, что они погибли в результате выпущенной украинцами ракеты. Вот так, а украинское телевидение называет жителей Донецка «террористами» и «сепаратистами»; последний термин каким-то образом стал ругательным словом в этом регионе («Я не сепаратист», — сказал один из местных жителей кому-то из коллег, а затем объяснил, что выступает за отделение от Украины).
Как только Макс или я выражали сомнения по поводу слухов, женщины удивлялись нашей неосведомленности. «Вы этого не видели? Это же есть в интернете!» А еще там существуют разного рода сети из знакомых и родственников, а также другие способы распространения слухов, один из которых здесь называют «сарафанным радио» или «Би-Би-Си», то есть «бабка бабке сказала». «Мой родственник работает в психиатрической клинике, и он сказал мне, что во время выборов они использовали паспорта своих пациентов для того, чтобы обеспечить высокие показатели явки», — сказала мне ужасно напуганная женщина внутри захваченного административного здания, которое теперь называют Донецкой Народной Республикой. «Это стопроцентная информация» (Позднее в тот же день Денис Пушилин, глава Верховного Совета Донецкой Народной Республики, будет рассказывать о том, как местных пациентов с раковыми заболеваниями выталкивали из больниц, и говорили им, чтобы они возвращались только после того, как проголосуют. У меня было такое ощущение, что и эта информация была стопроцентной).
Независимо от источника и от процента своей чистоты, эта информация была тревожной, и, учитывая их изоляцию, было бы глупо со стороны женщин в Енакиеве, если бы они, по крайней мере, не предпринимали некоторые меры предосторожности. Поэтому они организовали бомбоубежище в своих подвалах. Однажды они увидели в небе вертолет и были уверены в том, что он скоро начнет распылять на них какие-нибудь ядовитые химикаты.
Они были тоже слишком напуганы и не разрешили их снимать — они опасались того, что кто-то увидит эти снимки и затем придет их убивать. Проблема, конечно же, состоит в том, что они в некотором смысле правы. Из-за таких людей, как Дмитрий, киевская армия пришла в движение, и в последующие недели количество убитых стало увеличиваться, и не все жертвы были бойцами.
Читайте также: Война — лицом к жизни
Однажды поздно вечером я встретилась с Василием Арбузовым и Александром Ковжуном, советниками Сергея Таруты, местного олигарха, которого временное правительство в Киеве назначило губернатором Донецкой области. Мы сидели, пили газированную воду и смотрели на город с верхнего этажа принадлежащей Таруте гостиницы «Виктория», которая является штаб-квартирой его команды. Я задала им вопрос, который задавала везде: «Что происходит?» Несмотря на всю его простоту, лишь немногие могли на него ответить. Не стали исключениями Арбузов и Ковжун, подчеркивавшие, как сложно разрешить кризис, который не поддается базовому пониманию.
«Мы тоже не совсем понимаем, что происходит, — сказал Арбузов. — Мы в состоянии что-то осмыслить лишь через несколько дней после того, как это произошло».
«Возникает такое чувство, что время поставлено на быструю перемотку вперед», — сказал Ковжун. Он рассказал мне историю о том, как он шел из своего офиса в здании Донецкой государственной администрации на местный телеканал — всего семь минут ходьбы — для того, чтобы поговорить с продюсерами о намеченном появлении у них его босса.
«О чем вы будете его спрашивать?» — задал он вопрос этим продюсерам.
«О захвате здания администрации».
Ковжун только что был в этом здании, и тогда оно еще находилось под контролем киевских властей. Вот что он имел в виду, когда говорил о быстрой перемотке.
За день до вылета из Донецка я ужинала с несколькими друзьями из Москвы, которые тоже собирали там материалы для своих статей. В отличие от меня, они находились там уже несколько недель, но и им было сложно пробираться сквозь "густой туман". В тот вечер ходили слухи о том, что сепаратисты утром попытаются захватить аэропорт. Макс и я обменялись нервными взглядами: мы должны были в семь часов утра вылететь в Киев. Когда мы приехали туда на следующий день, там не было никаких сепаратистов. Новенький с иголочки аэропорт мирно поблескивал под лучами солнца. Мы купили воду, сели в самолет и улетели.
Спустя два дня украинская армия атаковала донецкий аэропорт, который в течение короткого времени находился под контролем повстанцев. Сепаратисты потеряли там 50 бойцов. Вечером следующего дня один из советников Александра Бородая, московского специалиста в области пиара, ставшего главой Донецкой Народной Республики, подошел к группе российских журналистов, ужинавших в Донецке. Макс, вернувшийся поездом — самолеты в Донецк уже не летали — также был среди них. Советник спросил, кто из журналистов заинтересован в том, чтобы сопроводить тела 33 повстанцев через границу в Россию, то есть домой.
Я спросила Макса, не было ли среди убитых Дмитрия. Осетины ему сказали, что он пропал в ходе боя за аэропорт, но тела его так не нашли. «Он исчез, — сообщил мне Макс по SMS. — Ты не можешь написать, что он погиб».
