Сопротивление «глобальному языку»

Хотя Россия считает себя частью Европы, это важнейшая азиатская держава. Как империя, остающаяся на протяжении продолжительного исторического времени одним из сильнейших государств Азии, она нависла и над Восточной Европой. Иными словами, ныне это Евразийская империя.

Русский язык — это имперский язык сильной литературы, который подарил мировому словесному искусству Достоевского и Пушкина. От языка какого-либо одного народа имперский язык отличают совершенно иные смыслы. Не каждая нация может создать империю, не каждый язык может стать имперским. Конкурентами имперского языка сегодня являются лишь языки глобальные. Для того, чтобы язык стал имперским, у него должно быть языковое богатство, то есть возможность вобрать в себя множество языков в рамках многоязычной структуры. Это богатство позволяет имперскому языку, с одной стороны, контактировать с разными языками, с другой — процветать с их помощью и сохранять свой самобытный характер. Несомненно, обладание этой структурой и богатством требует политической и военной силы, пространственной глубины, а также сохранения культурного наследия.

От имперского языка глобальный язык отличает иное измерение, а именно возможность управлять индустрией популярной культуры, поставлять культурный, экономический, технологический продукт и обеспечивать его потребление в глобальном масштабе. Если, наряду с производством технологии, вы способны внедрять произведенный вами продукт во всем мире, это означает, что ваши понятия, ваш язык также получат повсеместное распространение.

Глобальными языками сегодня можно назвать лишь некоторые языки Запада. Даже можно сказать, что бесспорно этот статус есть только у английского языка. Благодаря Америке английский язык плавно превратился из имперского языка в язык глобальный. А когда возникла идея о том, что Америка — это глобальная империя, он вышел вперед под воздействием культурного империализма и стандартизации, а также положения, при котором в языке, находящемся в одной упаковке с популярной культурой, испаряется все родное и локальное.

Во Франции за прошедшие годы был принят закон, который, в частности, запрещает использование иностранных слов на вывесках учреждений. То, что, будучи имперским и обладая международным значением, французский язык решил защитить себя, связано с языковым сознанием и может быть интерпретировано как попытка борьбы с распространением в стране ставшего популярным английского языка. Английский же, помимо обладания способной к легкой адаптации и ассимиляции с другими языками структурой, демонстрирует поразительную способность к поглощению иноязычных слов, которую можно объяснить американским эклектизмом. Например, в ходе Второй мировой войны английский язык приобрел тысячи новых слов.

В России наблюдаются попытки защитить свой язык, схожие с тем, что делают французы. Представленный Госдумой РФ законопроект вводит штраф на употребление слов иностранного происхождения, то есть из употребления должны быть выведены заимствования, имеющие эквивалент в русском языке.

Насколько тот или иной язык может защитить себя с помощью законов? Как вообще можно препятствовать «иностранизации» языка после того, как страны открыли себя глобальным отношениям, особенно в политике и экономике? Важный в этой связи момент состоит не столько в переходе иностранного слова в какой-либо язык, а в потенциальной способности данного слова трансформироваться в этом языке. Вот, что значит имперский язык. Например, язык, использовавшийся в османский период, обладал такими возможностями. В поликультурной, многоязычной империи слова легко перенимались из разных языков, но подвергались туркизации.

Можно ли с помощью закона предотвратить контакты того или иного языка с иностранными словами и культурами, происходящими в рамках его естественного развития, и положить конец заимствованию новых слов? Ответ на этот вопрос мы узнаем из французского и российского опыта. Но то, как силой закона язык избавляется от ключевых слов и понятий, сформированных мышлением и восприятием того цивилизационного цикла, который он проходил несколько веков, знаем только мы.

Защиту языка, конечно, нельзя оставлять без внимания или отдавать на откуп рыночным условиям. Общества, обладающие живой культурой и научной традицией, особенно яростно защищают свои языки. А что произошло с нами? Из-за лишенного коннотаций, утратившего поэтичность, историю и память прозаического языка мыслительная и культурная среда перестает быть плодородной.

Цель состояла в том, чтобы избавиться от иностранных слов. Но на самом деле произошла стерилизация богатства, рефлексии, восприятия, способности к туркизации — всего, что было произведено этой нацией в рамках тысячелетней исламской цивилизации. То, что наш язык подвергался регулярным изменениям, повлекло за собой его сведение к примитивному племенному языку, при котором возникает потребность «переводить» тексты полувековой давности на «современный турецкий язык». Как отмечал Гёте, при постоянно меняющемся языке невозможно оставить бессмертное произведение.

В то же время пример русских заставляет всерьёз задуматься о том, как долго при интеграции в глобальный капитализм можно одновременно сопротивляться его культуре. Для нас же путь сопротивления глобальной популярной культуре лежит и через сопротивление глобальному капитализму, его культурному коду. Каждая технология, каждая социально-экономическая система навязывает свой язык. Если мы снова хотим иметь возможность строить предложения от своего имени, произносить слова, которые не утратят своего существования завтра, мы должны снова защитить язык нашей цивилизации.