Чем хаотичнее выглядит мир, тем сильнее наша ностальгия по холодной войне. В апреле госсекретарь Джон Керри заметил, что во времена холодной войны «было легче, чем сейчас — или, если говорить точнее, проще». Как же быстро мы все забываем! Опосредованные войны, гражданские войны, грозные кризисы то на Суэце, то в Берлине, то на Кубе — все это делало холодную войну намного более напряженной и пугающей, чем кажется многим сейчас. Если в ней и было что-то простое — то только общая логика сдерживания: идея демонстрации силы как способа убедить другую сторону не предпринимать враждебных действий. Сдерживание предусматривает, что потенциальные агрессоры отступаются от своих планов, если издержки кажутся им слишком большими. Государства точно так же, как потенциальные школьные задиры, нарушители ПДД, воры и биржевые инсайдеры, обуздывают свои худшие побуждения, если понимают, что плохое поведение будет сурово наказываться.
После того, как Джордж Кеннан (George Kennan) в своей исторической «Статье X» 1947 года заложил основы американской политики сдерживания Советского Союза, необходимость блокирования агрессии СССР и его союзников стала ведущим принципом внешней политики. Именно этот принцип стоял (к добру или нет) за созданием НАТО, гонкой ядерных вооружений и войнами в Корее и во Вьетнаме, которые — по крайней мере, частично, были нацелены именно на сдерживание коммунистической экспансии.
Когда холодная война закончилась, идея сдерживания отошла на второй план. Нелогичность долгих и дорогостоящих войн, губящих десятки тысяч жизней во имя предотвращения неких гипотетических будущих конфликтов, была ясна многим еще задолго до падения Сайгона. Многие титаны холодной войны, в том числе бывшие госсекретари Джордж Шульц (George Shultz) и Генри Киссинджер (Henry Kissinger), в итоге перестали поддерживать стратегию «взаимного гарантированного уничтожения» — то есть сдерживание в его крайней форме — и предпочли ей постепенное сокращение арсеналов и борьбу с распространением ядерного оружия. В дальнейшем большинство президентов продолжали выступать за сдерживание, но в менее радикальных вариантах. Президента Джорджа Буша-старшего критиковали за то, что он не обуздал Саддама Хусейна и не предотвратил его вторжение в Кувейт в 1990 году. Тем не менее, когда США все же вмешались в конфликт, это стало явным предупреждением о недопустимости нарушения границ — и весь мир услышал этот сигнал. Президент Билл Клинтон прибегал к военному вмешательству — в основном в небольших масштабах — более 10 раз. Под конец своего правления он говорил, что «сдерживание по-прежнему необходимо». Джордж Буш-младший нарушил эту традицию. Под влиянием 11 сентября он извратил и довел до крайностей идею сдерживания, начав превентивную войну против Ирака из-за несуществующей программы по созданию ядерного оружия. Он дал Саддаму Хусейну и его сыновьям 48 часов на то, чтобы покинуть Ирак, и заявил, что любой выход кроме свержения Хусейна будет всего лишь трусливой попыткой умиротворить кровавого диктатора.
В свою очередь Барак Обама, особенно в период своего второго президентского срока, начал представлять себя первым президентом США, не нуждающимся в доктрине сдерживания. Хотя он спокойно санкционирует адресные операции по устранению конкретных террористов, он скептически относится к идее использования американской мощи в больших масштабах, чтобы влиять на геополитику.
Выступая в конце мая в Вест-Пойнте, президент неодобрительно отозвался о тех, кто считает, что «от хаоса нас может спасти только готовность Америки применять силу по всему миру», а бездействие Вашингтона в Сирии и на Украине «способствует эскалации насилия в будущем». Ключевым элементом его внешней политики стал выход США из войн в Афганистане и Ираке и твердый отказ от вмешательства в новые войны. Он неоднократно подчеркивал, что не собирается использовать наземные войска ни в Ливии, ни в Сирии, ни на Украине, ни в переставшем быть послевоенным Ираке. Он отрицал идею о том, что нужно рассмотреть возможность военных операций в таких местах, как Сирия или Украина, просто потому, что они выглядели бы «сильным ходом». Его взгляды, бесспорно, базируются на том факте, что против некоторых из наиболее опасных его врагов сдерживание не действует. Это джихадисты-самоубийцы, фанатические режимы и боевики-повстанцы, которым нечего терять. Не стоит также забывать, что на президента сильно повлияла неудачная попытка переломить ход Афганской войны, усилив воинский контингент, которую он предпринял в начале своего срока.
Привлекательность президентской позиции очевидна. Она позволяет перебросить ресурсы с оборонных программ и соответствует сомнениям и чувству усталости, охватившим страну, многие в которой сейчас совсем не уверены, что нам следует продолжать тратить сотни миллиардов долларов на поддержание исторической глобальной роли Америки. Во внутренней политике ей соответствует признание того факта, что более широкое распространение оружия не спасет нас от стрельбы в школах и университетах. Этот подход предполагает, что в современном мире логика школьных хулиганов должна уступить место логике дипломатов и медиаторов. На смену постоянному балансированию на грани должно придти многостороннее сотрудничество. В сущности, речь идет о мире, в котором лидеры и правительства достаточно просвещены, чтобы не нуждаться в сдерживании.
Однако главная проблема этого взгляда, как пришлось понять Обаме, заключается в том, что мир, в котором мы живем, не таков и что без сдерживания он быстро становится опасным местом.
Без американского лидерства сдерживающая мощь ЕС, ООН — или кого бы то ни было еще — выглядит неубедительно. Незаменимость Америки в мировой системе опирается на ее исторически уникальное свойство — способность и готовность сдерживать агрессию в глобальном масштабе. Что же получилось, когда США отступили?
Россия поглотила Крым, прислала танки украинским повстанцам, а теперь прервала снабжение Украины газом. Путин периодически перестает атаковать и переходит к парированию, но никто не знает, когда последует следующий выпад. В Сирии Башар Асад убил больше 160 тысяч собственных сограждан и вызвал самый худший кризис с беженцами со времен Второй мировой войны. Хищные банды экстремистов вторглись в Ирак, явно стремясь перекроить границы и создать кровавый суннитский халифат. Молодое, подающее надежды государство Южный Судан скатилось в кризис, угрожающий миллионам жизней. Изрядная часть Ливии контролируется ополчениями и вооруженными племенами, вовлеченными в междоусобные конфликты. Пакистан ведет тяжелую битву с собственными доморощенными боевиками, связанными с «Талибаном». Вьетнам и Япония все чаще оказываются вовлечены в опасные столкновения с Китаем.
Трудно сказать, какие из этих кризисов могло бы смягчить более активное и решительное вмешательство США. Многие из конфликтующих сторон, бесспорно, не руководствуются логикой. Однако в целом чувство глобального распада ощутимо и не может не пугать. Как на прошлой неделе заметил в частном разговоре со мной один высокопоставленный сотрудник Госдепартамента, умножение кризисов делает текущий момент самым опасным не только в рамках президентского правления Обамы, но и в намного более широкой перспективе.
Вакуум сдерживания не остается незамеченным. Госсекретарь Джон Керри, политолог Роберт Каган (Robert Kagan) и журналист New York Times Дэвид Сэнгер (David Sanger) отмечали, что отказ Америки от глобального воздействия может сделать уязвимыми наших союзников, процветавших под защитой США, и ободрить врагов и противников. Идее Кагана о том, что американцы тоскуют по более простым временам и стремятся «вернуться к нормальному положению дел», соответствовал бы — по крайней мере, отчасти — современный вариант логики сдерживания, способной сделать внешнюю политику холодной войны сравнительно разумной и понятной. Такая логика не означает воинственности и вполне позволяет не скатываться к пагубным злоупотреблениям силовыми методами, характерным для Джорджа Буша-младшего.
Обаме пора осознать преимущества концепции сдерживания, какой она была, пока ее не испортил Буш. Использование силы в рамках тщательно рассчитанной сдерживающей стратегии способно предотвращать войны, а не провоцировать их. Нужно понимать, что средств для подкрепления своей позиции у Соединенных Штатов вполне достаточно. У нас огромная армия, размещенная в более чем 100 странах, и мы много тратим на военные технологии. Единственный смысл всего этого — убеждать мир, что Америка по-прежнему на своем посту. Сам Обама также иногда следует логике сдерживания — достаточно вспомнить о применении беспилотников и о планах концентрации сил и ресурсов в Восточной Азии. Таким образом, сдерживание уже давно входит в «набор внешнеполитических инструментов» Обамы. Ему просто следует признать этот факт и начать убедительнее использовать соответствующие методы.
Первый шаг требует смены концепции. Президенту и его советникам необходимо переосмыслить идеи, которые они излагают стране и миру. Уход из Ирака не был бесспорным достижением, как утверждал Обама. Даже если раньше в этом кто-то сомневался, сейчас должно стать очевидным, что процесс ухода из Афганистана будет трудным и непредсказуемым. Прекращение войн любой ценой — это не внешнеполитическая доктрина.
Обама был прав, отказавшись от идеи превентивной войны, однако ему пора признать (и не только на словах), что иногда ужасный исход может предотвратить только угроза применить силу, за которой с необходимостью следует вероятность применения силы. Обама, фактически, признал это в Ливии, но его оговорки, запомнившиеся по выражению «лидировать, держась на заднем плане», произвели на публику больше впечатления, чем его действия.
Если не ограничиваться опытом времен Буша-младшего, далеко не все американские военные операции длились годами, приводили к большим потерям, подрывали доверие к США в мире и порождали хаос. Вмешательство США в события на Гаити, в Боснии, в Косово и во многих других местах — примеры уверенного, но ограниченного применения силы, дававшего быстрые плоды и одновременно укреплявшего нормы международного поведения. Обаму, травмированного событиями Иракской и Афганской войн и считающего любые силовые действия кроме точечных ударов с беспилотников и специальных операций, шагом к новой катастрофе, понять можно. Однако альтернативой войне не всегда бывает мир.
Как Обама может наблюдать сейчас в Ираке, иногда единственная альтернатива войне — это война, но только в удобное для противника время и в удобном для него месте. Мы не знаем, могли бы остановить ИГИЛ более уверенные попытки сохранить в Ираке постоянный контингент. Однако в других странах, в которых Соединенные Штаты поддерживают военное присутствие, такая тактика обычно работает.
Президенту также следует изменить свою риторику. Торопливые обещания не отправлять никуда солдат хорошо звучат для внутренней аудитории, однако дают миру понять, что, как бы ни накалялась ситуация и какие бы интересы ни оказывались под угрозой, Соединенные Штаты не перейдут определенную черту. В отношении Ирака президент уже втихомолку отказался от своих обещаний, направив туда 300 военных советников — причем этим дело может не ограничиться. Подобные громкие заявления оставляют ряд вопросов: например, что будет, если территориальные амбиции Путина затронут Молдавию, Эстонию или Польшу. Они также укрепляют многих в мысли о том, что внешняя политика Америки диктуется внутриполитическими соображениями. Умеренная риторика Обамы, вероятно, должна снижать напряженность, однако вместо этого она ободряет противников, подталкивая Асада убивать еще активнее, а Путина захватывать Крым, не боясь возмездия. Иногда лучше не говорить, что не будешь чего-то делать ни в коем случае, а просто промолчать — и пусть противники волнуются и гадают, что же ты в итоге сделаешь.
Наконец, президент должен продемонстрировать, что он готов действовать. Похоже, он уже понял: одни слова не способны убедить мир в том, что Америка не готова спокойно смотреть на скатывающийся в хаос Ирак. Информация всегда будет неточной, исход неопределенным, а риски весомыми. Однако когда кровавый и бандитский джихадистский режим берет под контроль территорию размером с Иорданию, дипломатическим давлением, санкциями и остракизмом его не остановить — и Обама это осознает. Консультации с Ираном были хорошим первым шагом. Отправка военных советников поможет лучше понимать, что происходит на месте. Однако в дальнейшем — и, похоже, Белый дом постепенно смиряется с этой идеей — могут потребоваться рискованные меры, которые не обязательно приведут к положительным результатам. Стоит отметить, что эта администрация усвоила уроки не только вступления в войну в 2003 году, но и выхода из войны в 2011 году и теперь куда лучше подготовлена к принятию разумных решений, чем любые другие возможные власти.
Нобелевская речь, которую Обама произнес четыре с половиной года назад, выглядит так, как будто она звучала в совсем другую эпоху из уст совсем другого президента. Он произносил ее до того, как сорвались его попытки представить конфликт в Афганистане необходимой войной — и до того, как при нем в этой стране погибли почти 1400 американских солдат. В этой речи он говорил: «В нашем мире существует зло. Ненасильственное движение не удержало бы гитлеровские армии. Переговоры не могут убедить лидеров «Аль-Каиды» сложить оружие. Говорить, что сила иногда бывает необходима, не означает призывать к цинизму. Это всего лишь признание исторических реалий, человеческого несовершенства и ограниченности разума».
Те самые силы, которые президент рассчитывал держать на расстоянии, догнали его. Пора вернуться к логике сдерживания, чтобы они не ушли вперед.
