Так начинался XX век

Интервью с историком Анджеем Хвальбой (Andrzej Chwalba) — сотрудником Ягеллонского университета, специализирующимся, в частности, на периоде XIX века и польско-российских отношениях; автором многочисленных книг, последняя из которых носит название «Самоубийство Европы. Великая война 1914–1918».

Newsweek Polska: Начало конца. Им стала Первая мировая война для Европы. Она изменила буквально все.

Анджей Хвальба: А я наоборот начну с мелочи: она означала, например, конец трубок. Распространились сигареты.

— Чтобы быстрее затягиваться…

— А в окопах не было времени на трудоемкие ритуалы. Кроме того, чтобы попыхивать чубуком, необходимо внутренне спокойствие, а это был на фронте дефицитный товар. Так что сигареты становятся основой снабжения армии и самым частым подарком от гражданских. Варшавские дамы летом 1914 года организовали комитеты для раздачи сигарет и сладостей проходившим через город полкам. 

— Вскоре сигарета становится фетишем освобожденной женщины.

— Такой, как Марлен Дитрих в «Голубом ангеле». Война стала катализатором эмансипации. В 1918 году женщины начали жить романом Гертруды Атертон (Gertrude Atherton) «Белое утро». Автор, американка, живущая в Германии, утверждает, что мужчины не умеют управлять своими эмоциями, эффектом чего стал военный конфликт. Поэтому женщинам следует взять власть в свои руки, чтобы спасти человечество от самоуничтожения.

— У россиян появляется Александра Коллонтай — народный комиссар общественного призрения, которая предвещает появление «новой женщины», которая будет самостоятельна в общественной жизни.

— Это феминизм в большевистском варианте, несколько карикатурный, позволяющий, например, безотлагательно развестись по заявлению одного из супругов. Одновременно — это попытка женщин войти в публичную серу. В политике, правда, еще долго будут доминировать мужчины, но к довоенным реалиям, когда взрослой женщине, чтобы сделать телефонный звонок, приходилось просить разрешения хозяина дома, отца или мужа, так как у него находился ключ от ящика с телефонным аппаратом, возврата уже нет.

— Мужчины уходят на фронт, а женщины остаются.

— До этого времени, опустим здесь проституток и представительниц простонародья, женщины не могли в одиночестве выйти на улицу, а теперь они массово отправляются работать на фабрики. Начать работать их призывают пропагандистские плакаты: «Эти женщины исполняют свою обязанность, учись делать боеприпасы». После войны женщины оказались даже в горнодобывающей промышленности. Пресса подводит итог: «Самостоятельное управление домашним хозяйством в роли главы семьи в военный период позволило многим замужним женщинам обрести новое ощущение безопасности». Мужчины долго не могли смириться с профессиональной активностью женщин. В основном из опасений, что женщины, получающие меньшие зарплаты, отнимут у них рабочие места.

— Меняется и мода. 

— Она ставит на первое место удобство. До войны женщины открыли щиколотки, а после войны — икры. Они отрезают волосы, носят более глубокие декольте, отказываются от корсетов и больших шляп, надевают брюки. Становятся популярными рубашки и шерстяные свитеры. Из юбок пропадает жесткая конструкция, благодаря чему они шьются по фигуре. Одетые по новой моде женщины вызывают эмоции, иногда молодые мужчины забрасывают модниц яйцами и помидорами, называя распутными. Но дамы могут спокойно ходить в одиночестве по улицам. Британские феминистки входят даже в пабы выпить пива. О них писали лондонские газеты.

— Женщины получают избирательные права. Это тоже результат войны.

— До войны государства, в которых женщины обладали активным избирательным правом, можно было сосчитать на пальцах одной руки: это Новая Зеландия, Австралия, Великое Княжество Финляндское и Норвегия. В 1919 году женщины могли голосовать уже в 21 стране, в том числе в Польше. В указе, подписанным Юзефом Пилсудским (Józef Piłsudski), можно прочесть: «избирателем Сейма является каждый гражданин государства без различия пола».

— Война отправила на свалку истории мещанскую мораль.

— Произошло смягчение нравов, так как на фронт попали миллионы молодых мужчин. Секс был для них зачастую единственной возможностью снять стресс.

— «У всех самых дорогих проституток Франции есть так называемый крестник», — писал Петер Энглунд (Peter Englund) в своей книге «Прекрасные и печальные стороны войны». Каждая из них «усыновляла» одного солдата, что означало для него возможность пользоваться бесплатно ее услугами.

— А армии моментально ввели институт лицензированных публичных домов. Некоторые двигались на колесах за фронтом. Вооруженные силы занимались набором и регистрацией девушек, а также устанавливали прейскурант на любовные услуги. В перерывах между боями включался сексуальный конвейер.

— Как на заводах Форда…

— Это происходило в массовом масштабе. В 35 французских городах функционировало 137 публичных домов. Солдаты под надзором военной жандармерии выстраивались в эти заведения в очередь, как в отхожее место. У них было по 10 минут. «Девушка найдется для каждого. Кто знает, вернется ли Томми домой? Пусть он порадуется жизни, пока может», — пели британские солдаты. Бойцы, уходившие в увольнение, получали презервативы. Несмотря на это свирепствовали венерические заболевания, в британской армии был болен каждый третий солдат. Некоторые заражались специально, чтобы вернуться домой, молодым признаки гонореи на лице казались символом мужественности. В определенный момент больные проститутки зарабатывали больше здоровых. Выходом из ситуации был надзор за публичными домами полиции и санитарных служб. Секс стал исключительно физиологическим действием, в котором не было места для любви. 

— И таким образом пропала интимность.

— Против этого явления выступал Римский Папа Бенедикт XV. Австрийская императрица Цита Бурбон-Пармская организовала «крестовый поход» в защиту женской чести и многочисленные протестные акции.

— Видимо, они были не очень эффективны, раз в принадлежавшем к Австро-Венгрии Львове «развратом занимались почти все сестры милосердия, канцелярские работницы и торговки вплоть до лоточниц», как сообщал польский дипломат Станислав Сроковский (Stanisław Srokowski).

— Ослабевает дисциплина, которая держала общество в рамках перед войной. Женщины остаются одни, им нужно мужское плечо и помощь: физическая или финансовая. Мужчина — это также гарант безопасности в водовороте военных событий, шанс на чуть лучшую жизнь.

— Отсюда взялась появившаяся позже «банановая юбка» и столь же смелые танцы Жозефины Бейкер (Josephine Baker)?

— После войны в деревенских домах на стене продолжали висеть розги — символ возвращения порядка. Государство тоже было заинтересовано в ограничении сексуальной свободы. Так как преступное общество — это преступная армия. Однако либерализм не просто постучал в двери, он уже пришел, возврата к прежнему не было. Растет число разводов, которые до войны были редкостью. В Германии в 1913 году на 100 тысяч жителей приходилось 27 разводов, а в 1920 — уже 59. В Берлине начали работать первые гей-клубы. Если еще в конце XIX века в одном английском исследовании можно было прочесть, что гомосексуализм — явление равноценное некрофилии, то теперь в результате гомосексуальных контактов солдат в окопах к другой сексуальной ориентации стали относиться более терпимо. Открытый гомосексуализм уже не мог стать основанием для шантажа.

— А раньше он им бывал и считался уголовно наказуемым преступлением.

— Перед войной наделала шуму история измены австрийского полковника Альфреда Редля (Alfred Redl). Его завербовали русские, шантажируя фотографиями, на которых он был изображен в интимных обстоятельствах с другим мужчиной. Он 10 лет сотрудничал с иностранной разведкой, передавая русским, в частности, планы австрийского нападения на Сербию, что привело к военному поражению Австро-Венгрии в Первой мировой войне. Уже в межвоенное 20-летие гомосексуализм стал восприниматься как самостоятельная часть европейской культуры. Изменил это лишь нацизм.

— Одна из новых массовых жестоких идеологий.

— Послевоенная варваризация — это эффект того, что смерть стала привычной, будничной. Распространился морфинизм, увлечение другими наркотиками. Принимаемый по утрам морфий, как средство от боли, вызывал зависимость, хотя позволял заглушить военные воспоминания. Но даже те, кто хотел все забыть, возвращаясь к мирной жизни, все равно жаждали крови — на первых страницах бульварной прессы. Развиваются СМИ, специализирующиеся на скандалах. Читать начинают все больше людей, так как послевоенные правительства вводят обязательное школьное обучение. В нем есть оттенок униформизации, нивелирования различий. Политики считают, что общество после военного опыта и перед лицом невиданного ранее технологического развития нуждается в нескольких годах учебы: чтобы понять, что хочет сказать ему государство.

— Распространение образования внесло свой вклад в появление массовой культуры. 

— Темп жизни, темп изменений вызывали чувство неопределенности. Ведь в предыдущие эпохи перемены происходили эволюционным путем, а не скачкообразно. Адаптации способствовала массовая культура, которая поставлялась массам при помощи новых изобретений: радио и кино. Авторы первого фильма, братья Люмьер, недооценили вначале коммерческое значение кинематографа. Говорят, что Чарли Чаплин считал его временной модой. Они сильно ошибались. Кино наравне с радио стало самым действенным средством для формирования массовых вкусов.

— И орудием массовой пропаганды. На послевоенных руинах свои карьеры строили политические манипуляторы.

— Изнуренные войной общества столкнулись с армией инвалидов и возвращающихся с фронта ветеранов, которым нечем было заняться. Экономика оказалась неработоспособной, так как промышленность легче перестроить на военный, чем на мирный лад. Война — дорогостоящее занятие. Первая фаза обходилась Германии в 36 миллионов марок в день! Четыре года подряд люди отдавали свои сбережения, украшения своим воюющим государствам, получая взамен облигации, которые к концу войны стали стоить не больше бумаги, на которой были напечатаны. Единственной валютой, обеспеченной золотом к концу войны оказался британский фунт. Вся Европа была в долгу у американских банков. Правительства печатали банкноты, которые моментально обесценивались. Бушевала гиперинфляция. Зарплата — каждый день, и лучше потратить ее сразу. Именно тогда рождается черный рынок: попытка общества справиться с кризисом, с которым не справляется государство. Отсутствие чувства безопасности — прекрасная база для популистов и демагогов. В результате милитаризации общества люди, даже в послевоенной действительности, ждали ясных команд, практически приказов, и хотели иметь вождей. На этой почве зарождаются фашизм и нацизм, по миру распространяется коммунистическая идеология.

— Простой человек, пожалуй, не понял, что изменился его статус: он стал гражданином, а не подданным. Рухнули империи.

— Конец войны стал концом эпохи королей. Когда толпа манифестантов заставила бежать монарха Баварии Людвига III, возглавлявший их социал-демократ Курт Э́йснер (Kurt Eisner) хвастался: «Виттельсбахи правили семь веков, а я прогнал их за семь часов». Распадаются три многонациональные державы: российская, габсбургская и османская. Ускоряются демократические процессы, хотя не всегда это приводит к счастливому концу. Выразительным примером служит здесь Германия: на смену династии Гогенцоллернов пришла слабая Веймарская республика. Но парламентаризм не пользовался успехом и в других странах.

Одновременно разрушается прежняя общественная иерархия, ведь в окопах графы стояли с винтовками рядом с крестьянами. Меняется структура общества. Теряют вес традиционные классы мещан и помещиков, набирает силу рабочий класс, который под конец войны заставляет мир биться в конвульсиях очередных забастовок, а в России приходит к власти. Добавлю, что революцию на Востоке начинают женщины: именно они стоят в очередях за хлебом и выступают вдохновительницами голодных бунтов. Февральскую революцию начинают матери, которым нечем кормить семьи. А следующий переворот, октябрьский, который явился результатом поражения России в Первой мировой войне, определил будущее этой части континента вплоть до 1989 года.

— Появляются новые государства, на карты возвращается Польша.

— Национально-освободительные амбиции расцветают под конец войны, когда ослабевает солидарность с собственной армией и собственным многонациональным государством. А до этого румыны из Трансильвании воюют в рядах австро-венгерской армии против румынских войск, а французские эльзасцы послушно записываются в немецкие войска, хотя принадлежат к немецкому государству всего четыре десятилетия и оказались в нем в результате захвата. Поляки, больше 100 лет бившиеся за независимость, с самого начала видят в конфликте больших держав шанс на самоопределение.

— И прикидывают. Литератор и солдат Ежи Мачеевский (Jerzy Maciejewski) писал в дневнике: «Если выиграет Россия, то мы можем получить Царство Польское, Великую Польшу и Галицию. (…) А если выиграет Германия, она обещает дать такой кусок Царства, какой она захватит, Галицию, а от познаньского региона — фигу».

— Но Царство Польское, правда без четко обозначенных границ, появилось в результате договора двух императоров — немецкого и австро-венгерского. Довольно специфическое образование, в котором помимо оккупационных властей функционировали польские. Когда центральные государства стали терпеть поражение, появился шанс на восстановление Польши, которым отлично воспользовались наши прадеды. Политическую самостоятельность получили также Литва, Латвия, Эстония, Чехословакия, Югославия, Финляндия, Венгрия. Последняя лишилась по Трианонскому мирному договору двух третей своей территории и трети этнически венгерского населения. Наказание было несоразмерно вине Венгрии, а ее травма легла тенью на следующие поколения. Сегодняшняя популярность популистских сил на Дунае — это эффект того решения 1920 года.

— А каковы были политические последствия Первой мировой войны для всего континента?

— «Большая война белых людей», как назвал ее немецкий писатель Арнольд Цвейг, радикально ослабила значение Европы, лишив ее той внутренней энергии, которая позволяла править миром. После четырех лет изнурительных боев Старый континент оказался отодвинут на задний план: за океаном вырос новый сильный игрок. Соединенные Штаты подтвердили свои амбиции на роль мировой державы, а благодаря войне накопили невероятные финансовые ресурсы, которые они использовали потом для стремительного развития. В 1914 году финансовым центром был Лондонский Сити, а после 1918 центр тяжести переместился на Уолл-стрит.

Аналогично происходило с технологическим развитием. Его родиной перестала быть Европа. Американцы начали инвестировать огромные деньги в науку и исследовательские центры. А мы были в руинах, разрушения оценивались в астрономическую сумму 273 миллиардов долларов того времени. Европа ментально меняется. Человек — уже не звучал гордо.

— В этом новом мире активизируется художественный авангард.

— В послевоенной действительности были нужны новые выразительные средства. Марсель Дюшан (Marcel Duchamp) предложил в качестве произведения искусства писсуар, а Моне Лизе дорисовал усы и бороду. Дадаисты заявили, что единственный смысл — это отсутствие смысла, единственное искусство — антиискусство, а главный принцип — это отрицание. Распространяются апокалипсические представления о будущем. Реалистическое искусство изживает себя. Умирает вера в прогресс, который может привести человечество к светлому будущему.

— Что парадоксально, так как в этот момент происходит технологическая революция на суше, море и в воздухе. А кроме того — в тарелках. «Все мы ужасно себя чувствуем из-за чрезмерного содержания химии в гостиничной пище. Раньше, чем немцы умрут от голода, их отравят разного рода заменители…»

— То есть эрзацы, имитирующие настоящие продукты.

— Так жаловалась одна дама, которая в середине войны пребывала в Берлине и была вынуждена пользоваться гостиничной кухней.

— Пищевая химия переживала активное развитие. Это был момент появления искусственных продуктов. Технологи, как колдуны в своих лабораториях, разрабатывали красители, улучшители вкуса и новые рецепты колбасы без мяса — в Германии их было более 800. Кофе из цикория, чай из травы, хлеб из отрубей. Это первые ласточки искусственной пищи. Но еще интенсивнее работали химики над оружием массового уничтожения. Специалист по отравляющим газам Фриц Габер (Fritz Haber) говорил, что когда царит мир, наука принадлежит всему свету, а во время войны она должна служить государству. Он предлагает применить на фронте хлор, что было осуществлено под Ипром. Когда о смертельных жертвах узнала жена Габера Клара, она покончила жизнь самоубийством, а до этого критиковала деятельность мужа, называя ее извращением науки.

— Мария Гурска из Любеньских (Maria z Łubieńskich Górska) писала в своем дневнике, что 2 июня в Варшаву впервые привезли пострадавших от отравления газами: «Вид их, видимо, страшен, ведь они задыхаются от внутренней гангрены и почти все умирают».

— А Габер — немец с еврейскими корнями уже после войны получает Нобелевскую премию за синтез аммиака и со своими сотрудниками разрабатывает технологию производства «Циклона-Б», который гитлеровцы будут использовать в своих газовых камерах. Эта война завершилась военной революцией. В 1914 году во всех армиях было в целом около тысячи самолетов. Впрочем, еще Фердинанд Фош (Ferdinand Foch) подчеркивал, что «Авиация — это отличный спорт, но для армии самолет бесполезен». Пилотов использовали в основном в разведывательных операциях. Самый большой успех в этом плане принадлежит французскому летчику, который наблюдал за полем битвы на Марне. Заметив, что немецкий генерал Александр фон Клюк (Alexander von Kluck) изменил направление атаки, он сообщил об этом при помощи радиостанции командованию. Тем самым он сыграл большую роль в победе французов в битве, которая остановила наступление немцев на запад. Конструкторы совершенствовали моторы самолетов, развивалась не только военная, но спасательная авиация, а после войны — пассажирская. Самолеты смогли преодолевать большие расстояния, а мир благодаря более быстрой возможности перемещения — уменьшился.

— Когда у Швейка спросили, как долго продлится война, он отрезал, что 15 лет: «Дело ясное. Ведь раз уже была Тридцатилетняя война, теперь мы наполовину умнее, а 30 поделить на два — 15». Но существует мнение, уже не литературных героев, а историков, что это все же была тридцатилетняя европейская война — с перерывом на межвоенные годы.

— Вторая война, действительно, стала чем-то вроде дополнительного тайма после первой. Проигравшие хотели реванша. После подписания Версальского договора Германия объявила трехдневный национальный траур, а уже в 20-е годы начала оспаривать (в том числе делом) его положения. Россия сразу же сообщила миру, что считает договор несправедливым. Для понимания той эпохи ключевым словом становится ревизионизм. Историю обычно пишут победители. В этот раз продолжение писали проигравшие.