Старший сержант Игорь из 72-й бригады украинской армии и его товарищи говорят, что вышли из окружения на территорию России потому, что не видели возможности сражаться дальше. Все хотят вернуться на родину, но не хотят дальше воевать. В палаточном лагере близ пропускного пункта «Гуково» побывал и с Игорем беседовал корреспондент Русской службы Би-би-си Юри Вендик.
– Сколько вы пробыли здесь, в регионе?
– В Восточной Украине – месяца три.
– А здесь, именно в этом районе?
– Здесь, возле Краснопартизанска – около месяца. Может, чуть больше. Мы были возле Краснодона, а потом, после обстрела из «Градов», отошли к Краснопартизанску, потому что понесли большие потери.
– То есть, это вы пытались зайти в Краснодон?
– Мы не пытались куда-то заходить, мы просто-напросто стояли около месяца, наблюдали за территорией, пропускным пунктом (Изварино – прим. ред.). Он был захвачен повстанцами. Там должны были стоять наши пограничники, но когда мы зашли, буквально через неделю их разбомбили, всех ребят. А мы стояли далековато от этого места, не вели никаких действий – просто наблюдали. Пока нас не начали регулярно обстреливать.
– А когда вы сюда входили, в коридор вдоль границы, какая задача вам ставилась?
– У нас был маршрут, куда мы должны были встать, закрепиться и не допустить вооруженных людей на территорию Украины. То есть, мы как бы усиливали пограничные участки. Потому что так называемые ополченцы просто на русской технике входили на нашу территорию и вели обстрел. Или с российской территории, или уже с украинской земли.
Обстрелы с российской территории
– С этой, российской, стороны по вам тоже стреляли?
– Да, регулярно. Каждую ночь, бывало даже и днем. Или САУ [самоходные артиллерийские установки], или пушки... Выстрелы были с расстояния километров шесть-семь – то, что мы визуально наблюдали: вспышку выстрела на территории России и разрывы на нашей территории, по нашим позициям.
А так обычно «Грады» работали по нашим позициям – это ходовое оружие, я так понял.
– Но с украинской территории тоже стреляли? То есть, со всех сторон?
– Да. Техника заходила с территории России... Вплоть до того, что заходили с российской территории, стреляли и возвращались назад.
– А сами вы наблюдали эту технику, которая заходила?
– Да, наблюдали целые колонны. Визуально – то, что можно было видеть в ту оптику, которая у нас была. КАМАЗы бронированные – русские, у нас таких нет. Танки заходили – было такое, что заходят танки и «теряются» где-то в населенных пунктах. А вести огонь по населенным пунктам мы не имели права. Во время перемирия мы вообще не стреляли – не было такого приказа, а по нам велся регулярно огонь. И в это время заходила техника со стороны России. Постоянно, через официальные таможенные пункты, не стесняясь.
– Но тут, насколько известно, есть много дорог через границу, на которых нет никаких пунктов контроля.
– Да, в приграничных селах-поселках, там есть проезды, вот туда заходит техника. В районе Провалье под Краснопартизанском, там вообще чуть ли не целая база была – около 60 единиц техники. Я думаю, обычные ополченцы не могли бы себе позволить с десяток танков, штук шесть БМП... А у нас даже к тем «Градам», что были, просто боеприпасов не было – а у них почему-то каждую ночь штук шесть «Градов» стреляли целую ночь. С разных позиций – перемещались и стреляли.
– Поддержка с воздуха у вас была, когда вы здесь застряли?
– Нет, конечно. Ну, может, один-два самолета появлялись, вроде кто-то слышал, но я сам не видел.
– А почему не было поддержки?
– Ну, по крайней мере, насколько я слышал, самолеты сбивали. А воевать – если это можно назвать «воевать» – против «Градов», минометного обстрела, с автоматами, с техникой, которая «на грани фантастики» – ну это смешно.
Тяжелые потери
– Сколько людей вы потеряли за этот месяц с лишним?
– Не могу сказать – мы были разбросаны. Ну, скажем, процентов тридцать точно – убитыми и тяжелоранеными. Мы созванивались с ранеными ребятами в госпиталях – мест не было. Все окружающие госпитали, которые хоть как-то могли помочь, все были перегружены.
– Это какие госпитали?
– Днепропетровск, другие. Людей старались отправлять подальше...
– А как вы их отправляли, если вы были в окружении?
– В последнее время в основном через русскую территорию. Других вариантов не было, потому что колонны обстреливались – даже несмотря на то, что это раненые. Расстреливали все, что движется.
– Как именно вы надеетесь вернуться на Украину?
– Часть ребят уже уехала. Ждем. Обещают, что, может, завтра уже нас отправят на территорию Украины.
– Как, вы думаете, как украинское государство ко всему этому отнесется?
– А к чему именно? Мы не сдались в плен! Нам просто предоставили зеленый коридор, чтобы выйти.
– Но вы еще и оставили оружие.
– Мы не оставили оружие, оружие уничтожено. Мы поступили соответственно ситуации, которая сложилась. Я думаю, что жизнь человеческая дороже, чем кусок какой-то железяки, правильно? Оставить ребят, чтобы их просто накрыли артиллерией? Плюс мы знали, что уже около 10 танков находились около Краснопартизанска и еще БМП, от четырех до шести единиц. Оставлять пехоту с автоматами – это было бы глупо, безнадежно и, я бы даже сказал, безответственно.
– Но у вас тоже была техника?
– Изначально – была.
– Всю потеряли?
– Да.
– Какая техника?
– БМП годов еще восьмидесятых. Техника имеет свойство ломаться. И поджигали их. Такая штука, например, как ПТУР – интересно, кстати, где они их брали...
«Сомневаюсь, что кто-то еще пойдет»
– С украинской стороны пришли сообщения, что часть ваших пробилась из окружения по украинской территории. Что вы об этом знаете?
– В основном слухи, достоверной информации у нас нет, но вроде да: ночью часть людей смогли пройти. Какое количество прошло, не знаем. Была бы у нас техника на ходу – мы бы прорывались все, никто бы таким образом не выходил, уничтожая оружие. Но – просто не было на чем везти личный состав, вот и все. Техника вся либо подбитая, либо элементарно горючего уже не было. А сажать людей сверху на машине, на броне – это лишние жертвы. Я знаю, что из тех машин, которые пытались прорываться, что-то было подбито. По поводу жертв – не знаю.
– А там, с той стороны границы, в окружении кто-то еще остался?
– Понятия не имею. По мере возможности всех забирали – насколько знали, кто где находится. Все вместе старались выходить.
– И все-таки, как вы думаете, как с вами поступят, когда вы вернетесь? Будут судить? Снова мобилизуют?
– Может быть. Но я сомневаюсь, что кто-то еще добровольно пойдет на эту войну. Потому что мы за это время уже увидели обеспечение: люди по две-три недели не мылись, пили воду из озера, дождевой водой пытались умываться, я уже не говорю про провизию... Если так к нам отнеслись – я сомневаюсь, что кто-то куда-то еще пойдет. Большая часть людей, которые были призваны этим первым этапом, медкомиссию не проходила – никого не интересовало, годен человек к строевой службе, не годен... Большая часть – я в том числе – призывались на 10-дневные сборы.
– А кем работали в мирной жизни?
– В одной американской компании. В сфере обслуживания. Не «работал» – я там как бы еще числюсь.
– Как думаете, кто победит?
– Хотелось бы, чтобы победил здравый смысл. В этой бесполезной и никому не нужной войне.
– Это общие слова. Чем закончится конфликт?
– Не могу знать. Хотелось бы просто, чтобы не гибли ребята.
