История культуры: эти жестокие античные люди

Вопрос о том, были ли античные времена действительно такими жестокими, какими их описывали писатели-современники, интересует исследователей уже на протяжении веков. Историк Мартин Циммерманн (Martin Zimmermann) нашел на этот вопрос замечательный ответ.

Одному солдату «оторвали голову и отбросили ее на три стадии». А одну беременную женщину ранило осколком снаряда, и у нее вырвали из утробы эмбрион, который упал на землю лишь через сотню метров. Крепостные стены осажденных городов были все в крови, а нескольким перебежчикам вспороли животы, когда выяснилось, что они проглотили несколько золотых монет. Античные писатели, такие как Иосиф Флавий, не стеснялись подробно описывать насилие.

Или, например, Геродот, считающийся «отцом истории» времен Древней Греции. Он живописал, как у женщин отрезали груди и скармливали их собакам, как мужчин кастрировали, как людей живьем закапывали в землю, приносили в жертву богам и массово уничтожали детей. Такие подробные описания жестокости были свойственны не только персам: древние греки также относились друг к другу не очень-то трепетно, в связи с чем известный швейцарский историк Якоб Буркхардт (Jakob Burckhardt) констатировал в своей «Истории греческой культуры», что пропасть между «высшим светом культуры» и «жесточайшими экзекуциями» вызывает «огромное возмущение».

Но тогда что же получается? Выходит, что люди, которые своей философией, своим искусством, своей эстетикой, своими юридическими нормами и политическими идеалами определяли идентичность Запада, были жестокими и бессердечными, ненавидящими род людской негодяями, на которых позднее ориентировались слушавшие Вагнера эсэсовцы в нацистских концлагерях? Этому вопросу специалист по истории древнего мира Мартин Циммерманн посвятил свою новую книгу под названием «Насилие. Темная сторона античности» («Gewalt. Die dunkle Seite der Antike»).

С одной стороны, ее можно назвать своеобразным обзором античной литературы, потому что последняя в значительной степени состоит из историй об убийствах. С другой стороны, она восхитительным образом разносит в пух и прах всякую риторику, пропаганду и прочий «трэш» и вполне способна вызвать в обществе дискуссию по этому поводу/

Циммерман не оспаривает, что насилие было присуще повседневной жизни людей того времени. Болезни, несчастные случаи и рукоприкладство могли в любой момент затронуть кого угодно. Тогда не существовало ни «государственной монополии» на насилие, ни предпосылок для социального обеспечения, которые могли бы смягчить боль жертв насилия. Поэтому в те времена насилие играло в жизни людей намного более существенную роль, чем в наше время. Не в последнюю очередь поэтому войны случались тогда гораздо чаще, чем сейчас, а в увеселительных заведениях типа амфитеатров или цирков человеческая кровь текла рекой.

Развлечение и изящество

Но картины насилия, их шокирующая подробность и удовольствие, которые они, по мнению потомков, дарили своим современникам, на самом деле не имели с реальностью практически ничего общего. Вот главный тезис, в подтверждение которого Циммерманн приводит все новые и новые примеры. Для него речь идет лишь о риторических общих местах или «фоновых изображениях», с помощью которых авторы старались описать положение на поле боя или результаты дворцовых интриг, не представляя себе возможным описывать происходящее словами.

Персидские кровавые оргии Геродота, в основе которых лежали любовь, секс, интриги и убийства, были при этом не только развлечением, но и элементом некоего изящества. Бесчеловечное насилие было отличительной чертой варваров, от которых греческие читатели старались всеми силами дистанцироваться. То обстоятельство, что во дворцах их собственных правителей творилось то же самое, никоим образом не влияло на восприятие людьми восточных деспотов: «Рассказы о чужих ужасах отвлекали людей от нищеты, окружавшей их самих, и от их собственной слабости», — пишет Циммерманн.

Свой скепсис относительно достоверности многочисленных описаний насилия историк объясняет происхождением и стилем работы своих античных коллег. Почти все они были представителями верхних слоев общества и имели, помимо военного, также философское или риторическое образование. Таким образом, они хорошо владели языком и умели красиво описывать сцены военных сражений и применения насилия. Поэтому их не приходится сравнивать с современными журналистами, для которых главной задачей является передача достоверности происходящего вокруг них.

В основе многих описаний насилия и жестокости лежала литературная фантазия, которой писатели и историки следовали так же, как в наше время ей следуют авторы так называемых «скандинавских детективов». К тому же в поздние античные времена выросла вероятность того, что бои профессиональных гладиаторов заканчивались смертельным исходом: по сравнению с ранними временами императорского правления, когда вероятность смерти одного из гладиаторов была равна примерно десяти процентам, в поздней античности она составляла уже 50%.

Символ римского величия

Во времена Древнего Рима изображение насилия в литературе приобрело также социально-педагогическое значение. Поражения описывались весьма драматично, потому что их толковали как следствия нарушений сакральных правил. Победы же трактовались как символы римского величия. Кроме того, описания военных успехов были своеобразными предупреждениями в адрес побежденных, среди которых был упомянутый выше Иосиф Флавий, который, будучи еврейским офицером, спасся, примкнув к окружению императора Веспасиана.

Эксцессы, которые он описывал, должны были подтверждать порядок, царивший в империи. Это был сигнал другим народам: так, как легионеры обращаются с варварами-дакийцами на Статуе Победы императора Траяна в Риме, они будут обращаться и с другими врагами Рима. И наоборот: описания массовых убийств пленников и их близких подавались как свидетельства военного мастерства победителей.

Когда же у Римской империи в III веке новой эры стали появляться проблемы, и ей пришлось все чаще обороняться от врагов, перед риторикой и пропагандой были поставлены задачи описывать военные победы, которых в действительности не было. А изображения аланов, сдиравших кожу с живых людей, или готов, изощренно убивавших своих противников, или сарацинов, имевших традицию пить кровь своих врагов, служили, прежде всего, тому, чтобы изобразить их как абсолютных, диких варваров.

Однако по прочтении этого замечательного исследования возникает вопрос: действительно ли античные люди были менее жестокими, чем они изображены в литературных произведениях того времени? Или источники лишь замалчивали их реальную жестокость? Потому что нет никаких сомнений в том, что действия римских воинов, победы которых в подробностях описывает Циммерманн, не имели ничего общего с положениями Гаагских конвенций о правилах ведения сухопутных войн.

Пропаганда оказалась правдой

В одной из глав своей книги Циммерманн утверждает, что готовность античных людей к применению насилия не идет в сравнение с насилием в позднее Средневековье и в начале Нового времени. Но действительно ли это так? Чтобы реконструировать события указанных времен, мы также вынуждены обращаться к письменным свидетельствам.

Однако изображения в них вполне сравнимы по жестокости с изображениями из античных времен. И если мы верим в достоверность картинок времен Ренессанса или Барокко, то почему античные картины должны быть лишь «художественным вымыслом»? По крайней мере, с точки зрения антропологии, этому ничто не противоречит.

Циммерманн указывает в своем исследовании на аналогичные моменты, которые «развенчивают» многочисленные представления прежних поколений об античном мире. Однако в своей гипертрофированной критике он заходит слишком далеко.

Так, последние данные о Сражении в Гарце на территории нынешней Нижней Саксонии противоречат распространенному мнению, что многие донесения о победах императорского войска над германцами в конце II века были не более чем пропагандой. Сам факт того, что сражение состоялось в Гарце, говорит о том, что императорская армия в III веке продвинулась глубоко на территорию германцев и на самом деле действовала весьма успешно, как следует и из исторических источников.

Недоверие к этим источникам вдохновляет историков на новые исследования. Но иногда им приходится убеждаться, что наши античные предки в своих рассказах придерживались истины так же, как это делают их далекие потомки.