Исключительные кризисы при далеко не исключительных лидерах

Les Echos: Украина, Сирия, Газа, Западная Африка... Это лето выдалось на редкость кровопролитным. Мир оказался на грани взрыва?

Доминик Моизи: У лета 2014 года, слава Богу, нет ничего общего с летом 1914 года, однако оно все равно отличается торжеством страха. Новым фактором стало, пожалуй, одновременное возникновение ситуаций, которые все, как одна, вышли из-под контроля. В Африке началась эпидемия лихорадки Эбола, которая достигла невиданных раньше масштабов. Она в чем-то даже напоминает метафору нынешних геополитических проблем на Ближнем Востоке: там распространение «вируса» фундаментализма тоже вышло на беспрецедентный уровень. Исламское государство, по всей видимости, представляет собой намного большую опасность, чем «Аль-Каида». Все дело в том, что его цель — не только разрушать, но и строить новый халифат. На самом деле это террористическое государство, которое становится настоящим кошмаром ближневосточных и западных стран.

— Не усиливают ли этот страх скорость распространения и глобализация информации?

— Хорошие новости обычно не считаются за информацию, и у нас естественным образом делается акцент на всем, что принимает плохой оборот. Причем происходит это сразу в нескольких странах: Сирии, Ираке, Газе, на востоке Украины. Мы наблюдаем рост числа источников беспорядка, ненависти и смерти. Некоторые пытаются успокоить страсти и сказать: «Разве вы не видите, что есть и другие страны, где все намного лучше, где есть хорошие новости», например, Индонезия, Индия и Мексика? Но к этим людям никто не прислушивается.

— Так, с чем же связан этот страх?

— В эмоциональном равновесии народов самую большую роль играют черные пятна, потому что они больше всего освещаются СМИ, и потому что мы плохо понимаем, какого решения нужно придерживаться в этих кризисных ситуациях. Охвативший всех нас сегодня страх в значительной мере объясняется смятением чувств при виде новой сложности мира. Еще недавно, во время холодной войны у западного лагеря была одна единственная главная угроза: Советский Союз. И у игры были четкие правила: баланс страха. Мы разработали стратегию противостояния этой угрозе: это была доктрина сдерживания. Оглянувшись назад, нужно признать, что такое строение мира представляется искусственно упрощенным. Но как же сегодня выглядит иерархия угроз? Главную опасность представляет Исламское государство и прямые последствия воздействия на наши общества фундаменталистского хаоса? Или же самая страшная угроза для Европы — российский анахронизм и тот факт, что Путин окончательно потерял чувство меры, серьезно переоценивает возможности России и ведет националистическую игру, чтобы завоевать популярность в народе, хотя у нее и нет никаких оправданий в экономическом и общественном плане? Или же долгосрочная угроза связана с усилением «империалистического» Китая, у которого в отличие от России имеются средства для подкрепления амбиций? Нам сейчас трудно составить иерархический список угроз в краткосрочной и долгосрочной перспективе. И тем более - разработать стратегию, которая бы не ограничивалась одной лишь реакцией на происходящие события.

— Каким может быть ответ?

— После эпохи преисполненного энтузиазма интервенционизма Джорджа Буша и его стремления превратить демократию в универсальный ответ на все беды человечества, американцы решили пойти в обратном направлении. Иначе говоря, они отошли от опасно наступательной позиции к опасно оборонительной или даже пассивной позиции. Америка впала в ступор из-за колебаний ее президента. Когда сейчас говорят о кризисе мирового руководства, речь идет главным образом о неспособности Америки выработать четкую долгосрочную стратегию. Метафорой для нынешней ситуации в мире может стать образ попавшего в зону турбулентности самолета, пилот которого не в силах выбрать курс. Поэтому люди боятся, что самолет разобьется.

— Наши лидеры сейчас спят на ходу?

— Сегодня существует пугающее несоответствие между исключительным характером кризисов и далеко не исключительными качествами стоящих у руля людей. Пусть даже каждый из них положил камень в фундамент нового равновесия. Ангела Меркель оказалась намного активнее по отношению к Путину, чем это можно было представить. Франсуа Олланд сделал то, что должно, в Мали. Не исключено, реакция Франции в некотором роде послужила вдохновением для американских действий в Ираке в последние дни. Однако сам Барак Обама сейчас представляется наиболее проблематичной фигурой, потому что в его руках больше власти. У него перед глазами в полный рост стоит отрицательный пример Джорджа Буша, и в нем самом ощущается постоянная напряженность, противоборство между инстинктивным желанием сделать как можно меньше и требованиями текущей международной обстановки, в которой президент должен быть активнее, показывать другим пример и проявлять качества стратега. Когда Обама говорит: «Я не делаю глупостей», этого совершенно недостаточно. Стремление не наделать глупостей не может служить основой доктрины в оказавшемся на грани взрыва мире.

— Как нам нужно действовать по отношению к Путину?

— Здесь есть несколько основных моментов. Прежде всего, нужно прочертить границы геополитических амбиций Путина на Украине. Это важнейшая геополитическая задача: нужно сказать Путину и России, что они не могут и дальше расшатывать установившийся после распада СССР порядок, и показать им, что если они и дальше будут действовать в таком же ключе, им это обойдется дороже, чем нам. Да, мы все прекрасно понимаем, что Путин нужен нам для решения других вопросов вроде Ирана и Сирии. Однако признание его роли не означает, что нам нужно подчиниться его планам и желаниям. Необходимо вернуться к изобретательной и жесткой дипломатии. Путин действительно оказался лучшим тактиком, но это связано с тем, что он принимает решения без особой необходимости считаться с общественным мнением и четко представляет себе, чего хочет: восстановить широкую сферу влияния вокруг Москвы. У нас же нет ясного понимания того, что мы хотим.

— Что делать с Исламским государством?

— Хотя в данном случае речь идет об угрозе совершенно иной природы, нам тоже нужно поставить границы перед планами Исламского государства и остановить кажущуюся ему необоримой динамику.

— США и их союзникам нужно повсюду вмешаться?

— Нет! Это упрощенческий и опасный подход. Но и всячески демонстрировать нашими действиями, что мы нигде не собираемся проводить вмешательства, тоже опасно. Захват Крыма Путиным — это прямое следствие американского невмешательства в Сирии после применения режимом химического оружия. Сегодня нужно выработать непрямой подход. Вмешательство означает поддержку сторон, которым мы доверяем играть главную роль. В этом ключе приоритетом должна была бы стать помощь курдам на Ближнем Востоке и украинцам в Европе с соблюдением определенного ряда принципов. Помогать украинцам не означает распахивать перед ними двери в НАТО. Такой шаг был бы совершенно неприемлемым для России. Помогать курдам не значит поддерживать создание независимого Курдистана. Это было бы неприемлемым для турок и иранцев.

— Играет ли еще ООН какую-то роль?

— Увы, сейчас напрашивается печальный вывод о ее бессилии. Существуют два типа мира: мир на основе империи и мир на основе права. Я отношусь к тем, кто мечтает о правовом мире. Однако вынужден признать, что сегодня это — всего лишь мечта. Имперский вариант мира теперь тоже больше не работает, как по внутренним причинам, которые, кстати, объясняют дисфункцию и паралич американской демократии, так и по внешним причинам. Кроме того, состав Совета безопасности, к сожалению, не отражает реалий современного мира. Тем не менее, расширение роли развивающихся стран отнюдь не помогло бы справиться с охватившим мир беспорядком. Альтернативы США сейчас не существует. Они все равно остаются последним средством. Суть проблемы в том, что они плохо играют или даже вообще не играют до сих пор принадлежащую им роль. Америка по-прежнему остается ключевой нацией, потому что ни у одной из развивающихся стран нет ни желания, ни возможностей, чтобы стать ей заменой. Поэтому кризис мирового руководства заключается в следующем: отсутствие верховного арбитра и общепринятых и понятных всем правил игры, а также боязливый настрой народов, которые готовы чуть что замкнуться в себе и рассматривают мировые трагедии через призму собственных интересов и эмоций.

— То есть, Китаю не под силу сыграть роль мировой державы?

— Если внимательно рассмотреть присутствие Китая в Африке, становится ясно, что его поведение не слишком отличается от поведения Великобритании в конце XIX века. Китайцы связывают в одно целое стратегические и экономические интересы, личное обогащение и расширение присутствия Китая на этом континенте с большими перспективами. Там существует стратегическое видение, но оно не отвечает вполне понятным интересам Пекина. Но если Америка больше не хочет или не может придерживаться стратегического видения, а Китай в своем эгоизме не имеет ни малейшего желания брать на себя мировую ответственность, то кто же тогда остается? Не Россия. И не Европа, которая фактически отсутствует на международной арене.

— Европа обречена стать придатком Азии?

— Если принять во внимание тот факт, что заявить о себе и утвердить свое самосознание в положительном ключе гораздо труднее, чем в отрицательном, не исключено, что час Европы и всего Запада снова пробьет. Путин вновь придает исторический смысл существованию НАТО. Быть частью Запада означает поставить границы перед имперскими амбициями Путина в Европе. Но в чем заключается суть Европы и Запада? В защите восточных христиан и всех религиозных меньшинств, а также сторонников светского общества? На самом деле европейское самосознание сегодня намного сложнее, чем сто лет назад, потому что теперь в нем занимает видное место ислам. Таким образом, сегодня быть европейцем означает отстаивать основополагающие ценности послевоенной Европы, которые были нарушены у самых наших границ и в скором времени могут вновь оказаться в опасности, если мы ничего не предпримем по поводу дестабилизации ситуации на Ближнем Востоке. Европейские ценности — это толерантность, уважение к другим людям, правовое государство. Исламское государство — это варварство, всеобщая нетерпимость, произвол. Руководящие принципы путинской России тоже не сочетаются с нашими.