Самый гнетущий момент в гибели казненного журналиста Стивена Сотлоффа

Позавчера я сидела на каком-то диване и обсуждала со своей давней подругой и коллегой кадры казни журналистов Джеймса Фоули (James Foley) и Дэниела Перла (Daniel Pearl). Она видела эти видеокадры. Я — нет, но у меня постоянно возникал вопрос: как долго длится такая казнь, когда человека обезглавливают ножом? Насколько это больно?

С нами был еще один знакомый и коллега, который попросил нас прекратить этот разговор. Будучи внештатным корреспондентом одной известной американской газеты, он освещал этнические чистки в Киргизии, его избивали полицейские Лукашенко в Белоруссии, в него стреляли в 2008 году на войне в Грузии. Какое-то время он думал, что газета пошлет его в Афганистан, где другой наш коллега провел несколько лет (а впоследствии еще год, поправившись после травмы). «Больше всего в этих видео меня ужасает то, — сказал он, — что на месте этих людей мог оказаться любой из нас».

Не прошло и суток, как мы узнали, что ИГИЛ обезглавило еще одного американского журналиста, внештатного сотрудника TIME Стивена Сотлоффа (Steven Joel Sotloff). Сотлоффу был 31 год. Помню те времена, когда люди такого возраста казались мне стариками, но сегодня мне самой - 31 год. Я не была знакома с Сотлоффом, и в нашей работе мало общего, поскольку он, работая за границей, рисковал намного больше меня. Но у меня постоянно и невольно возникают вопросы: может и он в 31 год думал, что это только начало, что у него еще очень много времени для занятий теми делами, которыми он хотел заниматься, что у него в запасе десятки лет, чтобы стать тем превосходным и пробивным журналистом, каким он хотел стать?

Те годы, что я провела в Москве в качестве внештатного корреспондента, как и моя подруга, стали авансом из огромного богатства профессиональной работы будущих десятилетий, которые были для нас, как в тумане. Мы погружались в материал чужой страны, путались в текстуре и нюансах, делая это из любви к своей профессии и в надежде на то, что когда-нибудь кто-то возьмет нас в штат, что наш труд в России даст нам другую интересную работу — со льготами, премиями и стабильной зарплатой, что может быть, это даже будет работа у нас в стране, куда все мы так или иначе хотели вернуться. Возможно и даже вероятно, что Стивен Сотлофф питал те же самые надежды, готовя к печати актуальные и гораздо более опасные материалы.

Том Питер (Tom Peter), ненадолго похищенный в Сирии, писал на этих страницах о все более недоверчивых и политизированных американских читателях, из-за которых риск, на который идут журналисты, все чаще кажется неоправданным. Но если проявить честность к себе самому, придется признать, что мы, журналисты, работаем не только ради того, чтобы информировать читателя. Мы идем на риск ради себя самих, рассчитывая на то, что наша внештатная работа в тех местах, куда газеты и журналы либо боятся посылать постоянных корреспондентов, либо не имеют для этого средств, работа в местах опасных и за гроши, будет замечена, и что мы получим вознаграждение в виде новых заданий, а может, в виде штатной должности. Это понятный, хотя и рискованный способ начать карьеру. Это также дает тебе возможность сделать одно важное открытие: пусть журналистика и является трудной работой, ничем другим ты в своей жизни заниматься не хочешь.

Мы попытали счастья, и нам повезло. У меня - постоянная работа в Вашингтоне в The New Republic. Мою подругу газета тоже со временем взяла на работу и вернула домой. Но Сотлоффу не повезло. Итогом его карьеры для любого, кто услышит его имя, будет его казнь. Это вызывает глубочайшее разочарование и порождает гнетущее чувство. А для нас, журналистов, это также напоминание об оборотной стороне нашего профессионального гамбита, о том, насколько хрупким и изменчивым может быть будущее, и насколько уязвимы наши планы.