Смена правительства Франции и назначение Эмманюэля Макрона новым министром экономики вновь привлекли внимание к серьезным экономическим проблемам, с которыми эта страна сталкивается в последние годы. Рост ВВП во второй экономике Еврозоны практически остановился в первом полугодии 2014 года. Это — официально, а фактически нулевой рост наблюдается более 4 лет — начиная с кризиса 2009 года. Безработица растет, превысив планку в 10% и охватив 3,4 млн человек. Это вдвое выше, чем в Германии, хотя и ниже, чем в Италии или Испании. Негативное сальдо внешнеторгового баланса составило в первом полугодии 2014 года 29,2 млрд евро. Вот уже несколько лет Франция не выполняет нормы ЕС по удержанию бюджетного дефицита в пределах 3%. Судя по всему, Франция не выполнит эти критерии и в 2015 году. За последние 6 лет госдолг Франции увеличился с 65% до 95% ВВП и превысил 2 триллиона евро. Хотя проценты по обслуживанию этого долга сейчас относительно невысоки, в скором времени ситуация может измениться, и это способно привести к финансовой катастрофе.
Множатся и другие признаки рецессии: число обанкротившихся предприятий во Франции, по данным кредитного учреждения Coface, выросло в 2013 году до рекордного уровня, превысив показатель кризисного 2009 года. Ущерб от этих банкротств составил около 5 млрд евро, более 210 тысяч человек остались без работы. Этот список можно было бы продолжать и дальше, но несомненно одно: социально-экономические проблемы Франции, где несколько десятилетий не проводились структурные реформы, достигли критического уровня. В этом виноваты все партии, стоявшие у власти, как консерваторы, так и социалисты. Францию уже называют «больным человеком» Европы, как в 70-е годы — Великобританию и в конце 90-х — Германию.
По мнению ряда французских экономистов, точкой отсчета нынешнего системного кризиса считается 1983 год, когда наметился отход от «голлистской» модели экономического развития. Именно в 1983 году премьер-министр Пьер Моруа начал политику по либерализации экономики и демонтажу «голлистской» системы, сделав упор на финансовом секторе в ущерб промышленному развитию. Этот курс только усиливался в последующие десятилетия, как при социалистах, так и при консерваторах. Впрочем, это был не только французский тренд. Все страны Запада в начале 80-х годов перешли от индустриальной к финансовой модели развития. Однако сейчас экономические трудности достигли такой остроты, что весьма осторожный в своих действиях президент Франсуа Олланд предпочел действовать.
Критики «справа» считают, что Олланду необходимо начать реформы по образцу «Агенды-2010» канцлера ФРГ Герхарда Шрёдера. В 2003 году социал-демократ Шрёдер пошел на смелые шаги по либерализации рынка труда и освобождению бизнеса от государственного пресса. Это позволило Германии преодолеть многолетнюю стагнацию. Однако при этом Шрёдеру пришлось пойти на жесткую конфронтацию с собственной партией и в конечном счете лишиться кресла канцлера. Способен ли Олланд на такое? Его решение — избавиться от леворадикального министра экономики Арно Монтебура и еще двух представителей «левого крыла» в правительстве указывает на первые подвижки в этом направлении. В конце августа 36-летний Эмманюэль Макрон сменил Монтебура, который подвергал резкой критике политику бюджетной экономии Франсуа Олланда.
Кандидатура Макрона вызвала критику «слева», так как он считается убежденным либералом-монетаристом. Вызывает вопросы его чрезмерная «многогранность»: биржевой маклер, сколотивший хорошее состояние в банке Ротшильда, философ по образованию (дипломная работа по Гегелю), советник президента Олланда по экономике, выпускник номенклатурной Национальной школы администрации — ЭНА. Сам Макрон называет себя «социал-либералом», или «современным социалистом». Ни для кого не секрет, что он близок к лидерам большого бизнеса, интересы которого лоббировал, будучи экономическим советником Олланда. Однако, считают многие, ставить во главе экономического блока человека, связанного с финансами, в нынешней обстановке безответственно: он не экономист по образованию и ничего не смыслит в промышленной политике. В свое время Макрон был соавтором знаменитого «доклада Аттали» — манифеста экономического либерализма. Одним из первых его заявлений на посту министра экономики стала возможность отказа от 35-часовой рабочей недели. Макрон предлагает сделать в этой системе ряд исключений, чем уже навлек на себя резкую критику профсоюзов. 35-часовая рабочая неделя была введена в 2000 году премьером-социалистом Лионелем Жоспеном и считается среди французских левых одним из главных «социальных завоеваний».
Взяв в правительство «дружественного бизнесу» Макрона, Олланд завершил сдвиг вправо своего правительства и практически отказался от первоначальной программы. А ведь некоторые рецепты социалистов, выдвинутые в ходе президентской кампании 2012 года, звучали вполне по-большевистски: в частности, предлагалось обложить налогом в 75% все доходы свыше 1 млн евро. Это вызвало панику среди французской бизнес-элиты, которая стала в массовом порядке перебираться в Лондон. Впоследствии Олланд попытался смягчить эти требования, но ущерб уже был нанесен.
Ушедший в отставку министр экономики Арно де Монтебур практически объявил войну «новому курсу» Олланда-Макрона. Его поддерживают десятки депутатов-социалистов, и это предвещает раскол в соцпартии. Монтебур был настроен радикально «антирыночно», он также был известен своими протекционистскими и во многом антигерманскими взглядами, чем раздражал руководство ЕС в Брюсселе. Именно Монтебур настоял на продаже французской компании Alstom американской General Electric вместо немецкого концерна Siemens, а его его главным требованием была реиндустриализация страны.
Судя по всему, новый министр экономики будет придерживаться экономической стратегии, предлагаемой Брюсселем и Берлином. То есть — режима бюджетной экономии, отказа от экономического суверенитета и свертывания «социальных завоеваний» французских трудящихся. Однако принесут ли Франции успех рецепты, предлагаемые Евросоюзом и Германией? В том, что режим жесткой бюджетной экономии вряд ли поможет Франции, уверен и лауреат Нобелевской премии Пол Кругман. Он практически солидаризируется с Монтебуром в вопросах экономической стратегии: стимул экономике дадут лишь увеличение спроса и отказ от режима экономии. Для этого необходимо ослабить евро и отказаться от навязанной Германией планки бюджетного дефицита в 3%.
Не только французские левые, как Монтебур, но и правые, как Марин ле Пен, считают единую европейскую валюту одной из причин рецессии. Переоцененный евро не дает вздохнуть французской промышленности, ложится тяжким бременем на экспорт, мешает повышению конкурентоспособности. По подсчетам экономистов, ослабление евро на 10% дало бы дополнительно 1,2% экономического роста в год и создало бы 150 тысяч рабочих мест. Наряду с мерами экономии французское руководство пытается стимулировать экономический рост: в начале этого года правительство приняло так называемый «пакт ответственности», в соответствии с которым планирует до 2017 года предоставить бизнесу налоговых льгот на 50 млрд евро, в основном — за счет сокращения социальных выплат. Однако экономисты сомневаются, что это даст результат: нужны более радикальные и глубокие структурные реформы.
И вообще — возможен ли рост французской экономики? Не достигнут ли предел роста при нынешней экономической модели? Французский экономист Томас Пикетти, автор мирового бестселлера «Капитал в ХХI веке», обращает внимание на тот факт, что замедление экономического роста — универсальная закономерность для развитых стран. Этому способствуют несколько факторов: старение населения, сокращение инноваций, переход от промышленного к финансовому капитализму, переток капиталов и производства в развивающиеся страны. Пикетти считает, что необходимо покончить с «иллюзией роста», согласно которой экономический прогресс бесконечен и является нормой. Это было верно лишь в относительно короткие периоды, в последний раз — в 30-40 лет послевоенной истории, и связано с восстановлением и технологическим обновлением. Но если смотреть на показатели более крупных отрезков истории, то экономический рост в основном не превышал 1-2%. Именно с исключительно успешным послевоенным периодом связано возникновение «среднего класса» и «социального государства» в Западной Европе и США. (От себя добавим — и благодаря вызову со стороны СССР). Замедление экономического роста в нынешних условиях автоматически означает рост классового и имущественного неравенства и конец «общества всеобщего благосостояния» (welfare state) на Западе.
Мнение Пикетти разделяет известный французский экономист Патрик Артюс, который утверждает, что «информационная революция» последних двадцати лет не привела к резкому увеличению производительности труда и не повысила уровень жизни в странах Запада. Принципиальных инноваций, таких как изобретение электричества или гражданской авиации, в последние десятилетия не было, а молодое поколение на Западе ввиду стагнации обречено жить хуже своих отцов.
В любом случае, реальный подъем экономики возможен лишь в результате мобилизации усилий всего общества. Готово ли французское общество к обновлению и реформам? Пока что этих признаков не видно. Ситуация напоминает 30-е годы прошлого века, когда паралич воли правящих классов завел экономику и общество Франции в тупик. По мнению социолога Эмманюэля Тодда, именно Вторая мировая война и немецкая оккупация стали «очищением» для Франции: были сметены старые элиты, выработаны основы экономической политики, давшей блестящие результаты в 30 «славных» послевоенных лет. После 70-х годов рост резко замедлился.
Зарубежные критики считают, что Франция живет в отрыве от реальности, что это одна из наиболее зарегулированных и отягощенных налогами экономических систем в западном мире. Вместе с тем, при всех очевидных «аномалиях», Франция поддерживает высокий уровень жизни благодаря накопленным в послевоенные годы ресурсам и высокотехнологичному госсектору: в отличие от Великобритании, страна сохранила значительную часть национальной промышленности. Но постепенно Франция теряет конкурентоспособность: большие социальные издержки и высокая себестоимость производства, сверхрегламентированный рынок труда и бюрократические законы, диктат профсоюзов, догматический менталитет левых сил и закостеневшие государственные структуры делают реформы практически невозможными.
Можно ли сохранить французскую социальную модель в эпоху глобализации? Во сколько обходится «красивая жизнь» — 35-часовая рабочая неделя, двухчасовые перерывы на обед, неработающий август по всей стране? Французские левые, а вернее, все общество, должны пересмотреть свои базовые ценности, признать необходимость тяжелого труда, жесткой конкуренции и определенного аскетизма в жизни. Но, судя по всему, в ближайшее время в этой области мало что изменится. Несмотря на стагнацию, жизнь для большинства французов остается достаточно комфортной, и они предпочитают обходиться без рискованных структурных реформ, пока не произойдет худшее.
Мнение автора может не совпадать с мнением редакции ИноСМИ.
